Роман "Слезы мертвеца"

19.08.2010 


Роман
Тюмень 2006



Россия. Начало девяностых. Сегодня может показаться, что эти годы – двадцать пятый кадр душевнобольного кинематографиста. Но все было серьезно и наяву. Гангстеры и коммерсанты удачи рвут на части друг друга, подставляя и убивая вчерашних друзей и компаньонов, ни минуты не сомневаясь в правильности выбранного пути. Время, вписанное страшной страницей в отечественную историю и оставившее свой слезный след в исковерканных судьбах молодого поколения…



Все события и действующие лица книги являются вымышленными.

Человек, который смотрит в бездну,
не должен забывать,
что бездна в него тоже смотрит.
Фридрих Ницше
Мысли или умирай
Ляо Шэ



Часть 1. Городские легенды.
Осень 1993 года

Даша торопилась домой. Она и так засиделась у подруги, а муж уже, наверное, вернулся. И уж точно не злой, но голодный. При мысли о своем любимом она ускорила шаг, и сердце радостно забилось от предвкушения встречи. Дарья улыбалась и разговаривала сама с собой, будто общалась с супругом. Капельки маленького женского счастья ласково обволакивали ее разум… Послышался скрип тормозов. Дарья обернулась. Рядом с ней притормозила иномарка. Это был черный «Мерседес». Вместе со звуком открываемой двери из салона вылетел взрыв хохота. Далее из машины на тротуар шагнул какой–то неизвестный короткостриженный здоровяк в темном костюме. В считанные секунды он подскочил к Даше и, ничего не говоря, схватил ее своими ручищами и потащил к машине. Женщина жутко испугалась и стала яростно сопротивляться. Начала бить его своими маленькими кулачками. Она даже не успела закричать, как оказалась внутри салона, и «Мерседес» рванул с места. Здоровяк сидел с ней на заднем сидении и затыкал ей рот ладошкой, при этом весело посмеиваясь. За рулем сидел еще один незнакомец. Даша сумела укусить поганца, державшего ее, за палец руки и заорать:

– Отпусти меня, ублюдок!

В ответ он ударил ее по лицу локтем, и она потеряла сознание…

Когда Дарья очнулась, было совсем темно. Это первое, что ей бросилось в глаза. Затем пришла боль, словно холодное одеяло, накрывшее ее с головой. Жутко болела голова, ныли руки. Даша заметила, что они были связаны. Сквозь рассеивающийся туман над ней склонился тот самый здоровяк.


– Что, сука, успокоилась? Ну, вот и хорошо. Тебя покататься приличные люди пригласили, а ты им пальцы кусаешь. Штрафную тебе, стерва, выполнить надо. Ну–ка, в позу вставай, чтобы тебя простили.

Дарья лежала на полу неизвестного ей помещения. Над ней висела люстра. В одном из кресел мягкой мебели сидел еще один незнакомец. Тот, который был за рулем «Мерседеса». Он был жутко пьян и дебильно улыбался, скорее скалился. Дарья стала упрашивать отпустить ее. Потекли слезы. Она умоляюще твердила, что никому ничего не расскажет.

– Отпустите, пожалуйста, меня муж дома ждет. Я сама доберусь, только отпустите…

Ей не дал договорить удар по лицу, который обрушил здоровяк.


– Ты, что, соска, не въезжаешь, что праздник людям портишь! Сопли бы тебе утереть перед тем, как ноги раздвинешь. А муж подождет, пока я тебе под кожу вгонять буду!

Ублюдок снова разразился своим гадким смехом, и Даша, не выдержав, плюнула ему в лицо. Причем попала в открытый рот. Парень рассвирепел, лицо стало багрового цвета, и женщине показалось, что белки его глаз пожелтели и слюни полетели изо рта, когда он начал орать и своими грязными руками срывать с нее юбку и блузку. Даша кричала и дергала ногами. Он же бил ее, и его безумный взгляд уничтожал в ней надежду…

А еще несколько часов назад она безмятежно смеялась со своей подругой и думала о любимом муже, который, как сейчас казалось, был где–то невероятно далеко, как и весь остальной мир. А может мир умрет вместе с ней? Все остановится, и не будет больше расти трава, замолчат птицы. Люди перестанут смеяться, а их слезы заполонят весь мир, и все смеркнет…

Насильник порвал на ней трусики, засунул себе их в рот и начал яростно жевать и вдыхать аромат ее тела.

Дарья кричала и захлебывалась кровью, а он безумно что–то орал и приговаривал, одновременно лупя ее по лицу. Насильник был очень силен и имел приличный вес. Измываясь, старался взглянуть ей в глаза, увидеть ее страх. Ублюдок пытался откусить ей соски, глотая и упиваясь кровью беззащитной жертвы. Даша не видела на один глаз, он полностью заплыл. Во второй глаз постоянно капал пот безумца. Но она заметила, как над ним склонился другой незнакомец и хотел оттащить своего дружка:

– П – Проша, кончай это, – попытался он остановить дружка – дегенерата.

– Щас, кончу! – заорал Проша и с силой его толкнул.

Когда тот падал, Даша заметила, как у него блеснула в ухе серьга. Он так и лежал какое–то время рядом не в состоянии подняться, пока это животное уничтожало Дашу.

Она продолжала с неимоверной силой сопротивляться, и ремень, сдерживающий руки, развязался. Женщина сумела освободить одну руку и с жутким остервенением вцепилась длинными ногтями в лицо выродку. В глаз и в нос. Она хотела рвать его, но не было сил. Дарья стремилась истерзать его и убить, но не могла. Проша заорал от боли и негодования. Она расцарапала его лицо в кровь. Одной рукой он держал ее освободившуюся руку, но второй рукой она впилась ему в ухо. Даше показалось, что она оторвала кусок. Уродец достал что–то из–за спины и сделал небольшой замах. Нож вошел в Дашу. Еще раз, еще. Она видела над собой его окровавленную, плюющуюся рожу. Лишь одна мысль была в ее голове. Дарья потеряла страх и произносила слова прощания своему мужу. Она уходила, умирала… Ублюдок растворялся где–то над ней, и женщина все еще хотела ударить его, разорвать лицо, выколоть глаз и убить, уничтожить гадину… Дальше последовал шестой удар ножом…, десятый…

Лето 1995 года

– Все это неправильно! – процедил сквозь зубы Артём Чеботарев и сделал большой глоток венгерского клубничного сока.

Аромат клубники растворился в небольшом спортзале «Самсон„, который, несмотря на тридцатиградусную жару сибирского лета, был полон, как бочка селедкой. Помимо постоянных клиентов тренировалось много зеленой молодежи, с решительной настойчивостью пытающихся достичь незамедлительных результатов за самое короткое время. Девочки работали на фигуру и уменьшение жировой прослойки, парни качали бицепсы, глядя на плакаты с Лу Фериньо и ‹бритиша› Дориана Ятса. В Тюмени стоял жаркий июнь 1995 года. В качалке же было устойчивое восприятие средневековых побед над железом в желании добиться стальных мышц и несгибаемого имиджа жесткохарактерного тевтона. Именно этому с плакатов и ходивших по залу журналов, учил одетый в грязное спортивное трико “Австрийский Дуб» Щварценеггер.

– Почему? – удивился Игорь.

Он удивленно смотрел на Чеботарева и поправлял свою порванную в тяжелых тренировочных подходах красную футболку.

– Потому! – выпалил Артем, и маленькие частицы слюны вылетели из его рта. Он сделал еще глоток сока. Игорь проглотил слюну от аппетитного запаха напитка.

– Потому что так быть не должно! – Артем усмехнулся, по его лицу бежал пот. – Потому что мотивация неправильная. Качаться нужно для чего–либо, а не от чего–либо. Некоторые здесь для того, чтобы попасть в убывающие ряды группировок в виде нового несмышленого пушечного мяса.

– Сейчас там бабки крутятся, – сказал Игорь, не отрывая взгляда от упаковки сока в руках Чеботарева.

Артем перехватил взгляд товарища по тренингу и протянул ему пакет сока.

Игорь жадно отпил. А Артем в то время продолжал:

– А если сок давно уже прокис и тухлый? – спросил он Игоря, едва усмехнувшись.

Игорь перестал пить, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Я в переносном смысле, – пояснил Чеботарев и подошел к штанге. – Так и там – наживка! Крючок, который при необходимости вытащит все кишки и выдавит глаза из орбит при холодной усмешки костлявой старухи.

– Какой старухи? – спросил удивленный Игорь, но Артем уже делал подход на бицепс с привычным большим весом.


Пот капал с его носа, и при каждом усилии он делал суровую гримасу, которая была в состоянии испугать даже зеркало. Поставив штангу на пол, он ответил:

– Той самой, которую все бояться. Время дезертиров с кладбища пройдет, вот увидишь, может гораздо раньше, чем мы думаем. И будет все правильно или почти все. Заработают заводы, появятся рабочие места. Уровень бизнеса поднимется. Криминал из фавора уйдет, должен уйти. Не беспредел будет, а сильное государство, ведь по–другому быть не может. И многих игрушечных солдатиков невидимого фронта сдует, как и не было, ты о них и не вспомнишь. Появятся новые лица другой жизни, а прежних уволят. Никакого духа пораженчества, никакого общественного мазохизма. Что тебе, родной? – около Артема стоял молодой парень и с интересом его слушал.

После адресованного ему вопроса вежливо спросил о том, скоро ли освободится штанга.

– Тебе еще сколько? – спросил Артем Игоря.

– Два подхода.

– Так делай, чего стоишь. Закончим, отдадим железку, – пообещал он пареньку.


Игорь стал выполнять подъем штанги на бицепс стоя. Он сделал четыре повторения в подходе.

– Давай еще два! – заорал Артем и помог сделать товарищу еще два нужных повторения.

Игорь кинул штангу на пол и от боли присел. Перед глазами у него до сих пор стояло орущее, потное лицо Чеботарева. Его глаза сверкали, и пот отлетал прямо в лицо Игоря. Боль отошла, он привстал и тяжело выдохнул воздух.

– Нам идеология нужна, как воздух, – вставил свою реплику Чеботарев. – А то полстраны ворует, другая охраняет.

С последней фразой согласился тренер Олег, по прозвищу Тайсон, подошедший к парням, и, откусывая банан, кивнул в сторону входа:

– Халява подвалила.

При входе в зал показались двое невысокого роста крепких молодых парней в возрасте примерно лет двадцати восьми. Это были Антон и Стас. Первый был одет подобно персонажу анекдота о новых русских. Малиновый пиджак с аляпистой под ним рубахой, сквозь просвет которой блестела массивная золотая цепь, показатель принадлежности к ордену крутых парней. На Антоне помимо цепи была масса ювелирных украшений из золота в виде массивного браслета и пары колец с бриллиантами. Его черные брюки были аккуратно отутюжены, а лакированные туфли блестели. В руках он держал спортивную сумку. В глазах чувство превосходства человека, выучившего главный хит интересной жизни. Стас был одет скромнее. Синие джинсы, спортивная толстовка и полиэтиленовый пакет в руках. Но на его накаченной шее блестела неизменная для крутых парней золотая цепь. Уверенность и неподкупность безусловности и их аристократичного положения олицетворяла неспешная и ленивая походка.


«Буревестники распальцовки» прошли в тренерскую комнату. В коридоре им попался короткостриженный молодой человек в розовой майке и с толстой золотой цепью на худой шее. Рот у молодого человека был постоянно полуоткрыт. Это был Кирилл. Антон прошел мимо, задев Кирилла, и буркнул приветствие. Стас нехотя поздоровался за руку и тихим голосом поинтересовался:

– Ты че не приехал? Стрелку забили, ты понтанулся, а самого не было.

– Пацаны, проблема возникла, а «балалайка» у Антона выключена была. Я несколько раз звонил, хотел предупредить.


Они прошли в тренерскую. Антон снял малиновый пиджак и повесил его на вешалку. Стас тоже начал переодеваться в спортивную форму.

– Кирилл, больше не трать мое время, – не глядя на него, спокойно произнес Антон.

Кирилл стоял немного расстроенный и теребил пальцами правой руки свою цепь.

– Пацаны, за мой счет столик в баре, – оправдательно сказал Кирилл.

Воцарилось молчание, парни переодевались. Стас быстро облачился в простенькие спортивные штаны и застиранную майку со старыми кедами. Антон оделся в специализированную культуристическую униформу производства американских фирм. "Gold`s Gym", – пробежал глазами Кирилл по надписи на майке. Антон надел тренировочные перчатки и вышел из тренерской.

– Давай завтра с утра, – сказал Кириллу Стас, поправляя трико. – Я специально жрать ничего не буду, чтобы тебя объесть. И салатиков побольше.

Они вместе вышли из раздевалки… Антон уже качал дельтовидные мышцы жимом штанги из–за головы сидя. Стас, разминаясь, обратил свое внимание на плакат с изображением Тома Платца.


– Зачем качать ноги? – обратился он с вопросом к Антону, показывая на чудовищный объем мышц бедра американского культуриста.


Антон, поставив штангу на стойку, изрек фразу, ставшую впоследствии легендарной:

– Боксеру ноги не нужны!

Засмеялся один Кирилл. К тому времени зал уже опустел. С шумом работала вентиляция, и громыхали музыкальные колонки, из которых лилась песня в исполнении группы «Secret Service» – «Postmen».

Артем и Игорь закончили свою тренировочную сплит – программу последним упражнением на трицепсы и направились в раздевалку. Антон стоял с тренером Олегом и оживленно обсуждал столь полюбившийся ему фильм режиссера Люка Бессона "Леон – профессионал". Работа Жана Рено так впечатлила творческую натуру Антона, что он на глазах оживился и в подробностях, а также в мельчайших деталях смаковал отдельные эпизоды фильма. Стас Большаков кивал и вставлял многозначительные реплики, скрывая от друга, что фильма он не видел.

Стас очень хотел казаться крутым, и все его существо трепетало при мысли о том, что он приехал на тренировку на новеньком джипе, взятом у «подшефного» коммерсанта. Большаков был скуп, если не сказать жаден. Если он отдавал кому–нибудь деньги, то его подсознание шептало, говорило, а затем и кричало на всю громкость о том, что его сейчас могут обмануть и что он может оказаться лохом. И вся его агрессия, весь его сарказм и недопонимание каких–либо предметов по отношению к другим людям начинались именно с этого слова, которого он так боялся и не любил, которого сторонился, как унижения. Стас считал, что крутые лохами не бывают, крутые бывают независимыми и богатыми. И сейчас настало его время. Об этом и мечтал несколько лет назад посредственный спортсмен Станислав Большаков, видя, как спортклубы стали своего рода подбором актеров для киностудии "Рэкет–фильм«. «Кастинг" прошел удачно, и он со своими друзьями попал в самую струю, как выражался Антон. Первые деньги с коммерсантов, девочки, сначала »восьмерка», а затем джип. Круиз по Европе. Зажигательное самбо с бразильянкой, которую он частенько вспоминал в дождливые вечера, сидя на маленькой домашней кухне в хрущевке. Он растрепал всем своим друзьям о своей Изауре и проведенных вместе с ней вечерах…

Антон, Стас и Кирилл после тренировки вышли на улицу. Несмотря на наступивший вечер, стояла жара. Легкий ветерок раскачивал верхушки березок, росших рядом с клубом.

– Тоша, я тебе позвоню, – сказал на прощание Стас и, погрузившись в свой джип, отъехал.

Антон сидел в своем джипе и разговаривал по мобильному телефону. Дверца стального чудовища была открыта, и Кирилл, как всегда с открытым ртом, расположился рядом.

– Завтра я вас жду в баре, не забывай, – сказал Кирилл, когда Антон закончил телефонный разговор.

– Будем, будем. Стас не проспит, он сейчас как домой приедет, заведет свой старый ржавый будильник и еще под подушку его положит.

Они попрощались и разъехались.


Негритянская музыка стучала, икала и что–то злобно выговаривала из всех колонок, находившихся в джипе, за рулем коего гордо восседал, ощущая приятную послетренировочную тяжесть в мышцах, Стас Большаков по прозвищу Пельмень. Он наслаждался рэпом и с удовольствием крутил рулевое колесо, что–то постоянно бубня себе под нос. Но, взглянув из открытого окна на проходящих по тротуару девушек, он посигналил им и смачно, сам того не ожидая, загоготал.

Ему вспомнился вчерашний вечер, когда он «подснял» двух малолеток–проституток, с которыми, пыхтя, забавлялся в своем джипе, подобно фокуснику, работавшему с маленькими шарами. В качестве расплаты одной из продажной он сунул в руку мелкие денежные купюры, а второй отдал недопитую банку пива и, отправив воздушный поцелуй, Пельмень, нисколько не стесняясь, справил малую нужду в сторону девушек из открытой двери.

– Буду я еще бабки за это дело отстегивать. Самому мало, – ворчал Большак, направляя свой джип по ночным улицам после весело проведенного отдыха с проститутками…

Пельмень довольно гоготнул, вспоминая забавные вчерашние эпизоды и особенно тот момент, когда у одной из проституток разошлась молния на джинсах.

Стас гнал на своем джипе на приличной скорости и заметил двоих бомжей, одетых в грязные куртки и с замусоленными пакетами в руках, переходящих дорогу. Пельмень притормозил. Парочка с почтенным алкогольным вниманием наблюдала за джипом. Большаков продолжил движение на небольшой скорости.

– Чего, черти загудроненные, встали?! – громко вопрошал он, оторвав руки от руля и разведя их в стороны.

Затем протяжно посигналил, давая понять забулдыгам, чтобы те скорее перебегали дорогу.

– Вы чего, как оттраханные стоите! – заорал он, высунувшись в окно. – Пробегайте, блохастые, не воняйте тут!

Но бичи в ответ с большим замахом начали подавать руками узнаваемые во всех странах мира, даже, наверное, в Бурунди, знаки типа: сам езжай. И Большаков поехал. А почему бы и нет. Рванул так, что асфальт под колесами стального монстра чуть не оплавился. Круто так поехал, чтобы все поняли, даже эти социальные неформалы, что не кто–нибудь тут на коробчонке скачет, а Пельмень на джипе с тренировки возвращается.

Но тут, как и в любой жизненной ситуации, произошло немного необъяснимое. Отмахав руками, бывшие интеллигентные человеки тоже рванули с места и стали переходить дорогу. Короче, обе стороны, как ни старались, все равно не поняли друг друга. Консенсус умер. Последнее, что увидел Большаков, после удара с опознаваемым объектом, была задница бомжа, которой он вдребезги разбил лобовое стекло и, перелетев через машину, приземлился где–то за ней. О месте его приземления Пельмень вначале даже и не подумал. Он, вцепившись в руль, смотрел перед собой своими ясными голубыми глазами и пребывал в состоянии глубокого недоумения. Лишь медленно – медленно, плавно и, забавляясь непостижимым, но произошедшим, его сознание потихоньку стало возвращаться в привычную орбиту головного мозга. Стас осмотрелся вокруг. Лобовухи не было, оно валялось в виде мелких стеклышек по всему салону и по всему Большакову. В детстве Стас любил смотреть сквозь такие стеклышки на солнышко. Посмотрев на себя в зеркало, Большаков обнаружил на своем лице и шее многочисленные мелкие порезы. Оторвав от зеркала взгляд, он приметил, что один из бомжей по–прежнему стоит на месте со своим пакетом в руке. Постепенно у Большакова цвет лица начал напоминать окраску вареного рака.

– Ездить ни хрена не умеешь! Напокупали себе драндулетов, ворье вонючее! – заорал пьяница и с удивительно большой скоростью рванул через дорогу по направлению к гаражам, где вскоре и скрылся из жизни Большакова.

Не обращая внимания на пялящиеся из проезжающих мимо машин любопытствующие физиономии, Стас открыл дверь и выпал из джипа. Остатки битого стекла посыпались с его джинс. Один из них, как ему показалось, скрипнул где–то между зубов. Пельмень подошел к бамперу и заметил странную картину. На месте соприкосновения тела бомжа, который сейчас валялся за джипом, с его машиной на дороге лежали два ботинка, а между ними находилась грязная, замызганная кепка с надписью "Олимпиада–80" и изображением олимпийского Мишки. Все было так натурально и органично, что приходили мысли о человеке, снявшем свою обувь и положившим кепи на асфальт. После чего мирно удалявшегося от суеты и летнего зноя куда–нибудь окунуться и полежать на песке у местной плотины или речки.

– Загрызу! – вслух пообещал Большаков и стал обходить свой джип.

– Ну, поганец, на ноль умножу! – кричала Пельменная гордость и ярость.


– Закатаю в асфальт! – вторило себялюбие.

Лишь разум Большакова где–то спал, мирно храпя от отсутствия продолжительных мыслей.


– Вставай, свинья! – заорал Пельмень, стукнув ногой лежащую на дороге деградированную личность, которая не подавала ни малейшего желания не то что встать, а даже прийти в себя.


Попинав незнакомца, Большаков с психом открыл багажник и, закинув на плечо явно не тяжелое, костлявое тело, решил было затолкнуть его туда. Как неожиданно мужичок довольно громко выпустил газы. Задыхаясь от рвотного рефлекса, Пельмень переборол себя и, кинув бесчувственное тело внутрь машины, закрыл за собой багажник и поехал в небольшую рощицу, находящуюся неподалеку.

Кепочку и туфельки незнакомца Большаков подбирать с дороги не стал, а лишь задыхаясь от злости, а может и еще от чего, решил, что уничтожит этого червя. Антисоциальный элемент по–прежнему не подавал признаков жизни.

Вскоре джип Большакова – Пельменя красовался на поляне небольшого соснового бора, находившегося в черте города. Несколько лет назад это было прекрасное место отдыха горожан. Гилёвская роща. Сейчас же повсюду валялся мусор, и виднелись большие обрывы, ведущие к речке–вонючке, в которую тоннами скидывали различные отходы и вонючие смеси промышленные предприятия, находившиеся по соседству. Все говорило о заброшенности этого зеленого уголка.

Стасу некогда было заниматься разглядыванием близлежащих достопримечательностей, он был занят существом, лежащим перед его ногами. Большаков, что было сил, пнул бомжа в живот. Тот застонал, но глаза не открыл. Пельмень немного наклонился вниз и носком кроссовки откинул полы грязной куртки алкоголика. Во внутреннем кармане что–то было. Брезгливо морщась, Большак двумя пальцами достал оттуда паспорт. Открыв его, Пельмень прочитал имя владельца: Николай Сухотин. С фотографии в паспорте на него смотрело довольно приличное лицо. Вглядевшись в оригинал, Большаков поймал себя на мысли, что сходство есть, и снова пнул лежащего на земле бомжа. Тот застонал еще сильнее. Неожиданно для себя Стас разразился икотой.

«Колек Сухотин, мать твою! Раскрывай свои шары и посмотри на меня перед тем, как я тебе их выколю!!»
Словно услышав мысли Пельменя, алкаш открыл глаза. Они были серого цвета, с мутноватым оттенком. Грязная недельная щетина отливала серебром седых волос.

– А, проснулся, весельчак?! – заорал Большаков. – Как… ик… себя чувствуешь, синева… ик… обтруханная? Давай–ка, доктор тебя осмотрит, пилюли пропишет… ик… в виде дюлей.

Сухотин сначала ничего не мог понять, лишь испуганно озирался по сторонам и вопросительно смотрел на Большака с красной мордой, извергающим слюну изо рта.

– Ты что с моей машиной сделал, урод?! – Большаков наклонился к Сухотину и с остервенением плюнул ему в лицо. – Ты, педераст, знаешь, сколько она стоит?! Ты же мне всю… ик… лобовуху, к чертям собачьим, снес и мне травму причинил! Глянь на мое изрезанное лицо, чертило!

Мужчина боязливо смотрел на Большакова и попытался встать, но получил сильнейший удар в лицо и снова упал на землю. Озверевший и почувствовавший запах крови, которая полилась ручьем из переломанного носа, Пельмень наступил ногой на лицо Сухотина и надавил, что было силы. Бомж снова застонал, но не произнес ни слова. Это молчание окончательно взбесило Большака, который достал из своего джипа бейсбольную биту и с визгом ударил ее по ноге бича. Хрустнула кость, и Сухотин заорал. Смеющийся Пельмень был доволен своим подвигом, он сломал пьянице ногу. Человек в грязной одежде орал и захлебывался кровью. Второй удар биты пришелся ему в грудь. Сухотин странно заклокотал. От третьего удара он почти увернулся. Бита скользнула по лицу, разорвав губу и выбив все передние зубы, осколками от коих в кровь был изрезан язык.


Слезы боли текли из глаз бомжа, но он по–прежнему не проронил ни слова, лишь смотрел прямо в глаза вспотевшему Большакову.

– Ты чего молчишь, тварь?! Может ты… ик… немой?! – орал Пельмень. – Что, в партизаны решил поиграть?!

Пельмень продолжал наносить удары. Он сломал правую руку и начал прыгать на пальцах этой руки, стараясь переломать и перемолоть их с помощью своих ног. Большаков совершил очередной замах битой и уже хотел было нанести очередной мощный удар, как вдруг что–то упало ему на голову. Не опуская биты, он поднял голову и увидел сидящую на ветке белочку. Именно она скинула ему на голову шишку. Большаков замер, он не мог понять органику произошедшего. И когда до него дошло, что какая–то мелкая рыжая белка запустила шишкой, независимо оттого случайно или специально, она произвела точный запуск, Пельмень зарычал от злости и ненависти, кинув при этом биту по направлению к ветке. Большак промазал. Бита не долетела до белочки и, глухо ударившись о ствол сосны, упала вниз. Пельмень поднял биту и заметил, что Сухотин исчез.


Он подошел к близлежащему обрыву и заметил, что бомж перебирается через речку–вонючку, в которой воды ему было по пояс. Внизу стояла жуткая вонь, и Сухотин неловкими движениями и, кряхтя от боли, сплевывая кровь, перебирался через речку, разгребая руками какую–то грязь. Перейдя вонючий ручей, он обернулся на матерящегося Пельменя, который начал кидаться в него камнями, не достигавшими цели. Спускаться вниз Большак не решился. Он не хотел рисковать. Обрыв был очень высокий, и спуститься с него можно было, лишь слетев вниз.

Еще долгое время Большаков орал вслед удаляющемуся на одной ноге, а иногда ползущему по земле Сухотину. Пельмень неистово кричал все, что мог выдать его разгоряченный, изъеденный желчью ненависти и презрения мозг в виде махрового и скотского мата. Затем, подняв голову вверх, Большаков заметил, что белочка тоже исчезла. Матерясь и на нее, Большак, взяв окровавленную биту, направился к машине… В час ночи в кафе «Встреча„, находившемся в середине сибирского областного центра, проходило немноголюдное собрание. Кафе после рабочего дня было закрыто для посетителей, исключение составляли лишь шесть присутствующих человек. Это было собрание незарегистрированной организации, общества тайного, имевшего в своем узком внутреннем кругу название “Слезы мертвеца».

О существовании этой организации в городе никто ничего не знал. В здании кафе находилось пятеро мужчин и одна женщина. Руководителем организации был мужчина лет сорока пяти с черными до плеч волосами и благообразной, аккуратно постриженной бородой. Бороду его украшала полоска седых волос. Внутри организации этого человека называли Архивист Смерти. Это был создатель, руководитель и идеолог ордена. Все находящиеся в помещении, включая Архивиста, были одеты в черные балахоны из дорогой материи, головы же их были закрыты просторными капюшонами того же цвета…

Организация появилась на свет около года назад. Тайный орден создал местный художник, имевший на своем счету немало написанных известных полотен. Популярный творец с хорошо продаваемыми работами. Новатор и модернист. Два года назад этот человек потерял свою супругу Дарью. В пасмурное весеннее утро ее нашли убитой, изнасилованной и жутко окровавленной в лесополосе близ железнодорожного полотна. Там вообще частенько находили трупы. На теле женщины обнаружили двадцать пять ножевых ран и вырезанное ножом на лбу грязное слово.


Предыдущим вечером женщина вышла из гостей от своей подруги, но до дома не дошла. Их дома находились недалеко друг от друга. Лесополоса, в которой нашли труп, в совершенно другой части города. Жена художника вела уединенный образ жизни и во всем была опорой и поддержкой своему мужу. Люди, хорошо знающие эту семью, подчеркивали теплые романтические отношения между супругами.

Свидетелей убийства так и не нашли, и следствие постепенно зашло в тупик. Стало одним «глухарем» больше.

Криминальная обстановка в городе была тревожной. Растущие преступные группировки, группки и банды отморозков правили бал, похожий на сборище вурдалаков. Пришли смутные времена. Общество грязным покрывалом накрыло лихолетье. Люди развращались, упивались абсолютным нигилизмом и рвали зубами выросшие за последние годы цветы красно–кровавого цвета в поиске вечной радости и быстрого халявного денежного успеха. Родственники кидали родственников, друзья заказывали друзей. А в это время кто–то зубоскалил и хихикал во время арифметического подсчета новоявленных трупов…

Однажды во время очередной вечерней прогулки Художник направлялся домой при осеннем моросящем дожде. К идущему под зонтом Художнику подошел пожилой человек в плаще и берете на голове. Спросив фамилию и удостоверившись, что перед ним действительно находится муж убитой женщины, мужчина заявил:

– Я знаю, вы художник. Я присутствовал в качестве зрителя на ваших персональных выставках. Искренне ценю и уважаю ваш талант. Поэтому хотел бы вам немного помочь, если это, конечно, можно назвать помощью. Все, что я хочу сказать, касается вашей покойной супруги…

Художник опешил. Он схватил железной хваткой незнакомца за руку и попросил рассказать ему все. Мужчина поведал, что живет в доме неподалеку, но где именно уточнять не стал. В глазах незнакомца Художник увидел страх. Страх, живущий давно… В тот злополучный вечер из окна своей квартиры пожилой человек был свидетелем того, как к идущей по тротуару женщине подъехал черный «Мерседес». Из него вышел бритый детина и затолкнул яростно сопротивляющуюся женщину в салон автомобиля.

– Что… просто вышел и затолкнул? – спросил побледневший Художник.

– Да, – виновато повел плечами незнакомец. – Без разговоров вышел и накинулся на нее. После того, как затолкал ее, сам запрыгнул в автомобиль.


Мужчина умолял оставить все рассказанное им в секрете. Он действительно был не на шутку испуган. Художник успокоил его и вернулся в пустую квартиру…

Его чувства уже давно ушли. Они умерли, как и он сам. Осталась лишь оболочка. Пустота и грусть, разбитая на осколки. Из него невидимыми острыми щипцами вытащили все живое и при его затуманенном взгляде это умирающее живое поджигали на костре, дегустируя вкус и сплевывая при рвотном рефлексе в пустоту. Художник уже не мог плакать. Он почти забыл свое имя и не замечал себя в зеркале. Он умер и порою удивлялся, как волосы могут ложиться в ряд под расческой и что он еще чувствует свой пульс. Снегирь жизни выпорхнул из него навсегда. Выдернули явь и мироощущение, словно у рыбы внутренности, когда она попала на рыболовный крючок и, проглотила его далеко внутрь себя. Затем вытаскивают этот ржавый, грязный, пропахший тиной крючок вместе с кишками, выдавливая мутные рыбьи глаза из орбит.

Художник перестал чувствовать. Потеря жалости и однозначности размышлений заключала в себе лишь одно. Месть, расправу и наказание. Он понял, что люди беззащитны и их могут раздавить грязным ботинком, наиздевавшись и надругавшись над ними вдоволь. И Художник стал Архивистом Смерти. Преумножал свои познания, собирал и обобщал информацию. Лишь одно он не переставал делать, как и раньше. Писать свои картины. Писать и продавать их. Ненавидя и презирая. Для будущих действий ему нужны были деньги. Средства и информация от богатых заказчиков, которые, сами того не подозревая, болтали частенько о многом, в том числе и о том, или вернее о ком хотел узнать Художник. Запас знаний рос, и Архивист был уверен, что еще придет время, когда он вонзит клинок правосудия в живот подонкам, которые отняли у него его Любовь. Он чудовищно желал повернуть нож в их внутренностях и взглянуть им в глаза. Поджечь их одним своим взглядом и ненавистью, которая выросла до величины Вселенной.

Как ни странно, именно творческая натура Художника подсказала ему выход и поиск решения. Он создал тайный орден. Людей подбирал очень тщательно, проверяя все на сто, а может быть на тысячи раз. Он не хотел их подставить. Архивист искал единомышленников и нашел их. Своих учеников. Членов организации, организации таинственной и могущественной. Пронизанной идеологией жесткой правоты и словно кровавые слезы, вершившей от имени общества возмездие за свершенные преступления, какими бы они ни были. Прошедшие обряд посвящения становились братьями. Сестра же была одна.

Суды, которые они совершали, были окружены строжайшей секретностью, и было предписано, что ослушание – это смерть. Расправы стали прерогативой братьев, а Архивист смерти подписывал указы. Суды проходили в их узком кругу, по окончании которых выносили вердикт.

В этот вечер в кафе «Встреча» были сожжены фотографии Золотухина и Заболотцева. С этого самого момента смерть, захватив свою косу, приближалась к своим жертвам.


Лариса чихала уже пятый раз подряд. Константин Остальский не смог сдержать смех. Обескураженная Лара, носившая неофициальный звучный псевдоним Лавэ, смешно дергала головой и издавала забавные звуки, напоминающие маленького мышонка. Любовная пара провела вместе ночь, и в наступившее утро молодые люди забавлялись рассказами о смешных случаях, произошедших с ними и их знакомыми.

Справедливости ради надо отметить, что преобладал один инициативный рассказчик – Остальский. Лара же прекрасно играла свою партию, аккомпанируя ему своим заразительным звонким смехом.

Они лежали в постели и пили приготовленный Остальским кофе. Насмеявшись вдоволь, Константин перевел тему разговора на коммерческие и деловые, интересовавшие его рельсы. Речь шла об одном из местных коммерсантов, ровеснике тридцатичетырехлетнего Остальского.


– Ты как–то, Ларочка, сказала, что знаешь Егорку Заболотцева.

– Угу, – промурлыкала Лариса, щекотя своим носиком небритую щеку Константина. – Знакомы мы с Егоркой.

– Каким образом? Он сейчас вроде как павлин крутой, весь в понтах, и на кривой козе к нему не подъедешь.

– Через супругу его Наталью. Она у меня в спортзале шейпингом занималась. Я ее персонально тренировала. Ты же знаешь, что твоя Ларочка ас!

– В чем?

– И в этом тоже, – Лариса засмеялась. – Он со своим охранником – мордоворотом за ней в спортзал заезжал на «Мерине». Весь такой нарядный, пахнущий дорогим французским одеколоном. Только туфли у него беспонтовые какие–то. Бабник конченый, на лбу печать.


– И к тебе приставал? – Константин улыбнулся.

– Приставал, но я же девушка серьезная и приличная до неприличия. Мне его мартовские песни кошака не интересны… Меня ты, Костик, радуешь! Радуешь и впечатляешь до головокружения, до хрипоты в гландах. Я схожу с ума от одних твоих прикосновений и ритмичных телодвижений. Ты мой кумир!

Ларочка засмеялась и поцеловала Остальского в губы.

– А что за фрукт сей Заболотцев? С ним лично я не знаком, а человечки разное говорят, всякие слухи ветер разносит.

– А, – махнула рукой Лариса. – Что ни говорят, все в десятку. Сам из ниоткуда, из простой семьи скромных тружеников. Но с хваткой, с жилкой мужичок. Начал с кооперативного движения, как и все. Потом в гору карабкаться стал, вернее, полетел вверх, словно гимнаст. Компаньон был у него башковитый, Мишанечкой зовут. Потом Мишаню Егорка аккуратно отстегнул и рукой помахал, типа "Чао–какао". А сам, воспользовавшись наработками компаньона, стал делать шальные деньги. Время такое: кто был ничем, тот стал типа всем. Ну и пошла, понеслась купеческая жизнь. Взяток понадавал, серьезных людей пригрел, которые ему зеленый свет включают. Нахватал магазинов надорма, кредитов граблями наскреб, вот тебе и смутьян Заболотцев.

– Почему смутьян? – удивился Константин.

– Тиран потому что. Дисциплина у него в фирме жуть, все по струнке ходят. Он из своего кабинета выходит в коридор, а все по столам своим притихли и зашорились. Тишина стоит. Самодур натуральный, всех в кулаке держит. А что касается ведения дел, то он здесь профан. Одни понты и желание рисануться. Посмотрим, что дальше будет. Проекты, Наталка рассказывала, у него огромные, перспективы атомные. Сейчас он популярен. Халдеи вокруг и рожи известные. Команда своя. Короче, дяденька упакованный и капусты полон огород… Вернее лопатник. А у тебя что за интерес о Егорке справки наводить?

– Есть интерес, скрывать от тебя не буду. Познакомишь меня с ним?

– Легко. Почему бы и нет. Резюме о тебе дам, только ты заранее скажи, что оставить, а что вычеркнуть, чтоб я лишнего ничего не наговорила. Ты же у меня мальчик серьезный…

Остальский тоже себя считал человеком серьезным. Из благополучной семьи, с законченным высшим образованием, он производил впечатление человека вдумчивого, чуткого и с прекрасным чувством юмора, которое многие ценили. Ко всем его достоинствам можно было прибавить и кажущуюся откровенность с собеседником. Константин производил впечатление натуры увлекающейся и компанейской.

Многие люди принимали грамотного и культурного Константина за перспективного финансиста. Аккуратный и стильный вид которого производили на людей должное положительное впечатление. Джип «Тойота Ланд Краузер», умные фразы из делового словаря, вылетавшие из уст, дополняли красочную картину портрета Остальского.

На самом деле вышеназванный молодой человек был обыкновенным разнокалиберным коммерсантом, сыном своего времени. Времени бесшабашного, нового и одновременно страшного. Он шел на откровенные аферы, финансовые махинации и прочие темные нечистоплотные действия, называемые в людской среде «кидаловом».


По образу некоторых американских финансистов Остальский любыми путями хотел использовать неразбериху девяностых для сколачивания солидного начального капитала, который затем можно будет при максимальных усилиях преобразовать в сильнейшие контролируемые денежные потоки. И эти потоки дадут ему настоящую власть, оформленную в создание своей финансовой империи.

Остальский был начитан. Особенно ему импонировали литературные труды о крупных финансистах Запада, миллионерах. Из этих брошюр он почерпнул много нового. А именно главный для себя тезис, ставший впоследствии рулевым ориентиром, гласивший, что первоначальный капитал многие акулы бизнеса сколачивали не совсем честным путем. Лишь спустя какое–то время приходил черед легализации нажитых, выкрученных или украденных средств.

Остальский бредил деньгами, он хотел создать максимальный факт накопительства и поднятие из различных сделок крупных сумм, причем любыми путями. Он не беспокоился о чистоте своих рук, об этике. Остальский хотел стать монстром и имел на своем боевом счету многих брошенных и кинутых в плане денег партнеров.

Теперь он выходил на новый для себя интерес, более высокий уровень и хотел обрасти нужными знакомствами, как ежик колючими иголками. В некоторых деталях ему помогала Лариса, женщина интересная и знающая многих коммерсантов.

Остальский имел сведения, что она кувыркалась в постели со многими персонажами из разносторонних миров. Деньги и желание красивой жизни были ее прерогативой и гордо развивающимся знаменем в руках стройной и подтянутой Лары–Лавэ, которая имела позади один брак и похороненного мужа, гангстера одной из городских группировок.


Покойный Лару любил и в доказательство своих чувств ее иногда бил. Их счастливая жизнь, озаренная путеводной звездой самодостаточной субкультуры, прекратилась с выстрелом в глаз благоверному Ларисы. Окончательную точку в перспективах семейной жизни поставили еще два выстрела в упор, оставив Ларису с норковой шубой, килограммом золота и интересом многочисленных ухажеров, которых девушка тусовала, словно карточную колоду, посмеиваясь и увлекаясь.

– Ты самый лучший, – шепотом и серьезно говорила она на ухо Остальскому.

– Ты мой счастливый билет и озарение в темноте пошлой жизни, – отвечал он ей вслед.

«Глупый поросенок», – думала она про себя.

«Вертлявая стерва», – вторил ей в своих мыслях Константин.

Они одарили друг друга долгим, страстным и сладким поцелуем.


– Ну, ты и Скотинин! – растянула последнее слово Лара.

Егор Сергеевич Заболотцев отшатнулся, но затем, сохранив равновесие, рассмеялся. Последнее ругательство, которым его наградила Лара–Лавэ, показалось ему больше смешным, чем обидным.

– Прекрасно, Лара! Какой темперамент, какой пассаж. Есть чему поучиться молоденьким сучкам у старой секретутки.

– Егор, ты сволочь, – незлобно, но с холодным блеском в глазах ответила очередным ругательством Лара.

– Помилуйте, барышня, когда же вдруг я осволочился. Пять минут назад, когда дал понять, что не дам требуемых денег. Вы меня, голубушка, на этот раз правильно поняли. Не дам я вам их, не заслужив, не протягивайте вашу милую лапку.

– А кто тебя, дегенерата, с Остальским свел?

– Кого? Меня? – Лара начала действовать на нервы Заболотцеву. – Тебя, дура, просили меня с человеком свести, а не с самовлюбленным эксгибиционистом. А если ты думаешь, что, прикладывая пару раз свою русую головку к моей ширинке, заслужила право на меня лаять, то ты глубоко в этом ошибаешься. После твоего лая я в долю секунды на тебя ошейник надену с намордником. Будь в этом уверена.

– Спасибо, монсиньор, что поставили меня на место, – Лара вышла из кабинета Заболотцева, громко хлопнув дверью.

Егор Сергеевич сел в свое директорское кожаное кресло и нажал на кнопку селектора:

– Светлана, Федора ко мне.

Телохранитель Заболотцева, Федор, через пару минут стоял перед своим шефом.


– Садись, Федя.

Федор присел на стул и поправил галстук.

– Я вот что думаю, друг мой, – сказал Егор Сергеевич, включая пультом телевизор. – Скатаемся мы на пару дней в Москву. Пару встреч проведем, в ресторанчики заглянем и обратно. Как смотришь на это?

– Я готов.

– Вот и отлично. Держи на кармашек, чтоб ремень держать можно было, – Заболотцев улыбнулся и достал из ящика стола заранее приготовленные полторы тысячи долларов. – Командировочные в Москве выдам. А по приезду надо будет за Ларой присмотреть немного, а то непонятно, для кого еще она своим видом спорта занимается.


Федор лишь кивнул в ответ, кладя во внутренний карман пиджака баксы.

Заболотцев взглянул на свое левое запястье, которое украшали швейцарские часы Omega.


– Вечереет, однако, восемь часов уже. Поехали. На дачу меня проводишь, я сегодня там останусь. Паспорт Свете завези, чтобы билет на самолет взяли.

Егор Сергеевич взял свой кейс и в сопровождении Федора вышел из кабинета. Секретарши как по команде встали и выслушали от шефа необходимые указания. К офисным дверям подъехал «Мерседес». Заболотцев плюхнулся на заднее сидение, Федор сел рядом с водителем. Следом за Мерседесом поехал джип со вторым охранником. Солнце, несмотря на вечер, еще палило. За городом проезжающим машинам Заболотцева открылись прекрасные пейзажи. Лето было любвеобильно теплым, в Москве же, судя по прогнозу погоды, шли беспрерывные дожди.


На даче Егора Сергеевича уже ждала супруга, с довольным видом повиснувшая на шее обожаемого мужа. Заболотцев, как истинный викинг, не раскис от женской ласки, но жестом показал, что оценил внимание супруги. Федор тоже вышел из «Мерседеса», и Заболотцев спросил его, – Газовый пистолет у тебя с собой?

– Да.

– В офисе завтра новый получишь, а твой мы сейчас моему ночному сторожу отдадим.

Федор обратил внимание на подошедшего мужчину небольшого роста, лет шестидесяти.

– Познакомьтесь, это Лукич, – представил Федору мужичка самодовольный Егор Сергеевич. – Вы своего рода коллеги. Разница в том, что Федя охраняет мою персону, а Лукич – карпов в моем пруду.

Заболотцев рассмеялся и захрустел, пережевывая большой, ароматный редис:

– Угощайся, Федя! Я ведь знаю, что обрадую тебя редисочкой.

Федор достал пистолет, затем протянул его Лукичу, объяснив, как им пользоваться, и в довесок дал несколько запасных обойм к нему.

«Ну и понт дать дачному сторожу газон. Он бухнет, и начнется газовая атака на твоих же карпов», – недоумевал про себя Федор, который терпеть не мог редиски.


Но он все же угостился клубникой из большой миски, которую из деревянного двухэтажного терема вынесла Наталья, молодая супруга Заболотцева. Поговорив еще немного наедине с шефом о рабочих моментах, Федор сел в джип и отъехал в город.

На даче Заболотцева все шло своим чередом. Хозяин переоделся в дорогой немецкий халат, Наталья закончила приготовление ужина, а Лукич растапливал для своего хозяина и благодетеля баню. Сторож время от времени с интересом поглаживал газовый пистолет.

Наталья поднялась на второй этаж в спальню, где облачилась в красные чулки и в такого же цвета дорогое нижнее белье, чтобы приятно порадовать мужа. Егор Сергеевич кушал черную икру с лимоном, карпы мирно спали в пруду, только Лара–Лавэ плакала, уткнувшись в подушку, строя планы возмездия, нервно проговаривая вслух:

– Загоняю я еще тебя в поле, Егорушка – воробушка!

– Деньги получу, за рубеж сгоняю. Отдохну за кордоном и обратно, – спокойным тоном произнес Стас Большаков. – Здесь дел будет по горло.

– Какие–то еще наметки на будущее имеются? – спросил его Остальский, откусывая кусок пиццы.

Поздним вечером они заехали в пиццерию товарища Остальского. Пиццерия была уже закрыта, но их ждали, потому что Остальский заранее предупредил о предстоящем визите и стол был уже накрыт.

В пустом зале они обсуждали предстоящую сделку. Большаков собирался после этой встречи сразу выехать в ночной клуб, где его ждал Кирилл. Константин пригласил Стаса отведать итальянской пиццы, прекрасно зная кулинарные пристрастия Большакова.

– У нас же все между нами? – внимательно посмотрел Стас на Остальского.

– Конечно! – с набитым ртом Остальский развел руками.

– Идейка у меня одна есть. Хочу для себя бригаду ребятишек сколотить. Так, спортсмеников набрать, дело им дать. Чувствую в себе потенциал.

– Почему бы и нет, – вставил, пережевывая национальную итальянскую пищу, Константин.

– Антон, думаю, будет со временем отходить от дел. Это сейчас он понты раскидывает, а если носопырка его от напряжения порвется, или порвет кто, то сиганет он в кусты. Я давно его знаю. Он все нудит мне: на рожон, мол, не лезь. Он вообще хитрый, с башкой дружит, но слабоват. Всегда перестраховывается. Так что отойдет он от дел.

– А ты? – спросил его напрямик Остальский.

– А я не буду. Я куш хочу урвать, сейчас мое время. Плевать мне, что Тоша хочет! Я буду идти, пока идется. Лишь бы не ползти. А отпрыгнуть в сторону вовремя я всегда успею.

– Думаешь?

– Уверен!

– Ну, а если уверен, то сможешь за наличием поддержки проманипулировать хотя бы группкой боксеров.

Большаков внимательно смотрел на Остальского, который продолжал:

– Глядишь и вырастешь до какого–нибудь Дона Виченце. Последнего Дона!

Остальский преподнес свой фужер к фужеру Стаса и чокнулся с ним:

– За серьезного пацана Стаса Большакова. За тебя, Стасян!

Отпив пива, Пельмень спросил:

– Когда у нас все с финансами получится?

– Скоро потрогаешь свои зелененькие. Приятно будет, как первый раз по женской груди пройтись! На днях кидок будет завершен. Окончательно и бесповоротно! Так что думай, как капустой в дальнейшем распорядиться.

На коммерсантов, которым Остальский уготовил роль кинутых на деньги, его вывел Большаков. Стаса с Константином, в свое время, познакомил Антон, который понятия не имел, что вместе они найдут общий язык и будут в довольно близких, товарищеских отношениях.

Большаков – Пельмень в силу скудности своего мыслительного процесса, но имея определенные знакомства среди разного круга людей, посвятил Остальского в ход одного финансового дела, свидетелем зарождения коего он являлся. Схему дальнейшей операции красиво, по мнению Стаса, нарисовал Остальский, который аккуратно влез в компаньоны коммерсантам. И в итоге одураченными должны остаться двое бизнесменов, а крупный барыш поделить между собой Остальский и Стас. Об этой афере никто не знал из окружения Большакова. Это было его личное дело и ступенька наверх по звездному и красивому пути, который в своих мыслях он постоянно рисовал. О будущем он не беспокоился. Разборки и дальнейшие выяснения правил игры его не интересовали. Большаков хотел главного для себя – увидеть деньги…

Поужинав, Стас на своем джипе уехал в ночной клуб, где к тому времени вдрызг обнаглевшего смутьяна Кирилла, обнюхавшегося кокаином, выкинула прочь из заведения охрана.

Остальский уже отъезжал на своем «Ланд Краузере» от пиццерии, как на мобильный телефон позвонила Лариса.

"Началось…", – подумал Остальский.

– Привет, мой славный морской котик! – услышал он в трубке знакомые бормотания опьяневшей Лары–Лавэ.

– Привет, моя маленькая киска! – последовал ответ.

– Костик! – обиженно произнесла Лара. – Ларочка сейчас в ресторане и, танцуя, повредила свою красивую ножку, которая теперь болит и ноет.

– Ты с кем там?

– С кем, с кем… с подругами, конечно! Ты мой единственный мужчина и повелитель! Костик, заедь, забери меня из этого вертепа, а то все мужики тут пристают ко мне. Еще лапать чего доброго начнут! Я и так сохраняю с боем тут свою невинность…

Уточнив название ресторана, Остальский направил свой джип по указанному адресу.

"Опять нажралась, коза облезлая! – думал он, следя за дорожным полотном. – Зачем нажираться, словно мартышка? Еще грохнулась, наверняка, во время танца с одухотворенным выражением лица, типа, задумалась. Но ничего, скоро она отработает свой потенциал и пускай дальше плывет своей дорогой под парусом надежды и мечты…"
Когда Остальский зашел в ресторан, то перед ним предстала следующая высокохудожественная картина. Хромая Лариса с визгом исполняла с подругами ламбаду. Перед ними на коленях стоял неизвестный Константину пьяный субъект с полузакрытыми глазами, который старался хлопать в такт музыке в ладоши.

Остальский присел на стул у столика, чтобы дождаться окончания представления… Встав из–за стола, Проша пнул официанта под зад и решил выйти из ресторана на свежий воздух, пообещав держащему себя за больное место работнику общепита скоро вернуться. Пошатываясь от изрядной принятой дозы спиртного, задыхаясь и захлебываясь в кашле от бронхита курильщика, Проша выплыл из дверей ресторана на улицу. Времени было полпервого ночи. Стояла прекрасная теплая летняя ночь…

Гангстер Проша был известен своей жестокостью и поведением отморозка в совершенно различных ситуациях. Никто не знал, чего можно было от него ожидать. Сейчас он смеется, а через пару минут может воткнуть в кого–нибудь нож, словно в масло. Истории о Прошиных зверствах и изнасилованиях разлетались по городу моментально, создавая образ дегенерата с пистолетом, волчьим поведением и ненасытным денежным аппетитом акулы.

Он со своей бандой предоставлял «услуги„ по неформальному охранному обеспечению некоторых крупных городских коммерсантов. То есть, „крыши„. Проша крышевал всерьез, и он думал, что надолго, постоянно повторяя “барыгам“ о серьезности их положения под его, Прошиным, присмотром. Но особенно невыносим даже для партнеров по “бизнесу» гангстер становился после принятия на грудь крепких алкогольных напитков.

Многие пацаны всерьез говорили, что какой–то злой и беспощадный демон вселялся в их главаря. И глаза начинают со злым огоньком блестеть, и зубы стучат со скрежетом. Бесится он буквально от всего, в синхронный дебилизм впадает, только огонь из своей пасти с гнилыми зубами не выплевывает. Но и от этого со страху город перешептывался, и родители не отпускали своих дочерей на улицу вечером.

Проша, действительно, был первостатейным подонком и без подпития. Особо любил он издеваться и насиловать девственниц. С обильно политой кровью «забавухой„, при виде которой у нормальных людей мог случиться только обморок или приступ рвоты. Садист буквально трясся от обожания девичьей крови и слез. Он вытирал эту кровь пальцем, облизывал ее и сплевывал жертве в лицо. Очень многим девчонкам искалечил жизнь этот выродок, втоптал в грязь и уничтожил их мироощущение, разорвал и изгрыз зубами психику, поджег гадостью нутро и испоганил душу. Одна из девушек после этих садистских “игр» покончила с собой. Она сбросилась с крыши двенадцатиэтажного дома. В тот вечер ее отец ходил и собирал с асфальта трясущимися руками мозги своей доченьки в савок, вспоминая, как когда–то заплетал ей косички и завязывал белые нарядные банты…

Не найдя сигарет во внутренних карманах своей кожаной жилетки, Проша решил немного постоять на свежем воздухе и проветриться.

Прочистить от алкоголя сознание ему помог крепкого телосложения парень, сделавший в темноте удар кастетом по голове. Далее он запихнул отморозка в синюю «копейку» и вместе с товарищем, который находился за рулем автомобиля, рванул сквозь ночную темноту за город.

Каково же было удивление Проши, когда он очнулся, заметив, что лежит на грязном и холодном бетонном полу со связанными руками в цеху старого заброшенного завода, находящегося за городской чертой. Над ним склонились два крупных парня в коротких черных кожаных куртках. На левой стороне лица каждого были нарисованы две крупные красные слезы. Проша сначала растерялся, но силой воли, взяв себя в руки, разразился зловещими проклятьями и угрозами:

– Вы что, лохи?! Знаете на кого тявкать решили!? Я вас размажу, как тараканов, засушу, как воблу, и ножиком, словно строганину резать начну! Печень вырву и сожру у вас на глазах!!

Парни не проявили никаких признаков беспокойства. Они лишь нанесли Проше в ответ на его ругательства несколько сильнейших ударов ногами по лицу и животу. В эту ночь невольными свидетелями казни были лишь голуби, водившиеся в огромных заброшенных заводских цехах сотнями. Именно птицы мира нагадили множество раз на лежащего связанным бандита. Он долго еще валялся на холодном цементном полу, а голуби садились на него и делали свое привычное дело. Проша кричал, матерился и отплевывался, но птицы передвигались по нему, взлетали и садились на лицо, грудь и ноги десятками. Проше показалось, что их было сотни, а может и тысячи. Пока Проша общался с голубями, его похитители поглощали беляши с мясом, запивая их апельсиновым соком. После часа этого умилительного действия парни подняли бандита на ноги и потащили его к петле, привязанной к металлическому крюку, который держался на тросе, уходящем в потолок. Этот крюк передвигался с помощью механизма, закрепленного на потолке.


Униженному и обкаканному Проше один из парней негромко прочитал смертный приговор, и жертве была накинута петля на шею. Ее очень крепко затянули. Ничего не соображающий гангстер хотел что–то сказать, но лишь разразился сильнейшим приступом рвоты. Петлю затянули еще сильнее, дали блюющему Проше подзатыльник и сильным пинком под зад направили крюк и подвешенное на нем тело в глубь цеха. Крюк с грохотом, не спеша, покатился вперед. Проша сначала машинально семенил отекшими ногами, но, когда скорость начала увеличиваться, бежал вперед на носках. Бандит не знал, что скоро пол под его ногами закончится, и ноги будут дергаться в воздухе. Впереди была большая и глубокая яма, тянувшаяся до окончания цеха. Вскоре катившийся по тросу крюк вынес повешенное тело на середину цеха. Проша сначала дергал ногами, а затем обделался по крупному в штаны и затих, распространяя вонь вокруг себя. От ног до пола было расстояние в полтора метра.

Один из парней после наступившей смерти гангстера пошел к выходу заводить машину. А второй, читавший приговор, еще долго всматривался в фигуру, висевшую на крюке, словно надеялся увидеть страшных существ из потустороннего мира, которые потащат Прошу в Ад. Но как бы не всматривался парень в темноту, он так ничего и не увидел. А висевший на крюке труп вновь облепили голуби.


Егор Сергеевич и Федор сидели в ресторане одной из московских гостиниц. Заболотцев, казалось, поймал кураж, рассказывая веселые байки, с аппетитом уминая дорогие фирменные ресторанные блюда. Стол ломился от яств, безалкогольных напитков и икры. Безмятежное состояние Заболотцева немного веселило Федора, но он предпочитал никогда не расслабляться и всегда думал о деле. Егор Сергеевич, поедая рыбную нарезку из форели, семги и муксуна, самодовольно и с кривой улыбкой на устах поведал своему охраннику о некоторых личных любовных похождениях в Москве. Федор сидел молча и ел бутерброд с красной икрой.

– Завтра у нас очень важная деловая встреча с утра, сегодня труба молчит и потому мы красиво тусанемся вечерком в одном интересном ночном клубе…

Вечером они вышли из гостиницы в строгих деловых костюмах и сели в вызванное для московских каникул Заболотцева такси марки «Вольво», на котором и доехали до ночного клуба.

Федор не любил душные и прокуренные ночные клубы, с их безмятежной жизнью, тем более ему иногда казалось, что некоторых посетителей и посетительниц подобных заведений находят где–нибудь утром с простреленными или проломленными черепами. Пройдя мимо швейцара, они очутились в изысканной и презентабельной атмосфере ночного клуба, который больше напоминал деловой клуб. Здесь находилось казино и ресторан, а также бар.


– Поиграем, Феденька? – спросил Заболотцев, поглаживая свой карман, набитый крупными купюрами.

– Я уж лучше в песочнице в паровозики поиграю, – ответил Федор, недоверчиво глядя на крупье.

– Что так? – засмеялся Егор Сергеевич.

– Чистой воды обман, цыганщина под презентабельной вывеской. Можно же все проиграть, а благотворительность, честно говоря, не моя стихия.

– Не будь жадным, Федя, я тебе еще дам денег. Скука здесь не уместна, ведь это игра!

Действительно, этим утром в гостинице Заболотцев предоставил в личное распоряжение Федору довольно крупную сумму денег, подчеркнув, что доверяет ему и доволен его работой.

Любезничая с девушкой–крупье, Егор Сергеевич немного поиграл в рулетку, чего–то проиграл, постоянно шутя со своим охранником, который стоял за его спиной. После отдыха в казино Заболотцев решил расслабиться за ресторанным столиком. Он заказал жареного поросенка, рассказывая Федору очередные байки из сундука старых любовных историй, произошедших с ним и его товарищами. На столе появилась водка, дорогие мясные и рыбные закуски.

– Был у меня товарищ, – не унимался Егор Сергеевич. – Как–то кувыркался он с двумя девицами, и, придя домой, сняв одежду, получил по голове поварешкой от жены. Оказывается, эти стервы губной помадой написали на его спине – «Привет жене», видимо, когда тот спал.

Заболотцев рассказал еще пару неприличных случаев его донжуанских похождений. В перерывах между рассказами он пил водку, закусывая черной икрой и лимоном. Федор не пил. Он приметил, что его шеф постоянно следит за администратором, не сводя глаз с ее фигуры и особенно с ее попки. Там было действительно на что посмотреть. Приняв еще рюмку, Заболотцев совсем растаял, и его любвеобильный взор не отрывался от администраторши.

"Понеслась душа в рай, – заметил про себя Федор. – Шоу только начинается. Все, пошел кадрить матросик подружку".

Заболотцев встал из–за стола и направился по направлению к своей мечте. Сидя за столом, Федор видел, как его шеф быстро разговорился с женщиной, и минут через пять она уже сидела за их столиком. Егор Сергеевич рассыпался в вежливых комплиментах, и его слеза страсти незаметно капала в фужер с тоником.

– Как быстро пролетают минуты рядом с вами, Ирочка! – говорил охмелевший Заболотцев, держа ее за руку.


Вскоре Ирина, улыбаясь, ушла по рабочим делам, но, освободившись, обещала вернуться.

– Все на мази, я ее сделаю! Но какова попка, а? Какова лебединая стать, оцени Федя. Ее смена сейчас кончается, и попозжа мы отправимся куда–нибудь отдохнуть, ну не здесь же, на ее рабочем месте, мне барышню клеить. А теперь пора прикончить поросенка, который еще вчера бегал и весело хрюкал, радуясь безмятежной жизни…

Через два часа Заболотцев и Федя уже находились в модном дорогом ресторане, славившимся своими морскими деликатесами. Рядом с Заболотцевым сидела Ирина, составляющая ему увеселительную вечернюю компанию. Федор расположился за соседним столиком. Заболотцев был пьян и раскрепощен, как бывало в таком состоянии, он по–барски сорил деньгами. Час назад он купил Ирине норковую шубу в одном из новомодных бутиков. Федор непроизвольно закашлялся, когда увидел ценник.

"Началось в колхозе утро, – пронеслась у него мысль. – Значит, продолжение банкета с раскидыванием купюр предстоит увидеть позже".

Чутье и знание феномена Заболотцева не подвели Федора. Шоу продолжалось. Сначала Ирина, осмыслившая и увидевшая воочию свою удачу, заказала самые дорогие деликатесы. Егор Сергеевич кричал, что оплатит все желания королевы его сердца. Затем фотограф, наспех подбежавший к столику Заболотцева и спросивший «Не желает ли господин сделать качественное фото на память», услышал барский приказ холопу, чтобы тот не ленился фотографировать. На вопрос фотографа о количестве нужных снимков, ответ был категоричен, что заставил Федора поморщиться: – Пока пленка не кончится!

Логика действия продолжалась, когда Заболотцев, построив всех официантов в шеренгу, объявил, что хочет цыган. Ему очень вежливо объяснили, что таковых в наличии сейчас не имеется. Ответ Егора Сергеевича убедил их в обратном:

– Как нет цыган? Коль у вас решил откушать со своей дамой нефтяной генерал, тогда берите сами бубенцы в руки!

Один из официантов исчез, и через час после обильно политой спиртным трапезы Заболотцева и его спутницы появился ансамбль неизвестно откуда взявшихся цыган.

Федор закрыл лицо руками. И понеслась. Танцевал Заболотцев, танцевала Ирина, даже Федору пришлось пуститься в пляс, танцевавшему в последний раз в третьем классе, на уроках ритмики. Что в тот вечер вытворял Егор Сергеевич, галстук которого плавал вместе с заморскими рыбами в огромном аквариуме! Он попытался поднять одну из цыганок на руки, но грохнулся наземь. Цыгане, увидев щедрого клиента, работали на полную, как в старых кинолентах. Было все в их танцах и песнях: цыганская душа и экспрессия, вольнолюбивые напевы и веселье, не было лишь Будулая, с табором, уходящим в небо. Артисты старались во всю! С избытком охмелевшая Ирина сняла кофточку, начав трясти в такт музыке своей большой и впечатляющей грудью. Бюстгальтер, помимо ее желания, ей снять не позволил ее коллега–администратор, который следил за сохранением репутации ресторана. Федор же о своем лице забыл вовсе. Он уже устал краснеть, а лишь сидел за своим столиком с серьезным видом знатока из известной телепередачи. Только минут через сорок шоу закончилось. Занавес опускал потный Заболотцев, расплачиваясь с официантом и цыганами. Умилительное действо, от которого у персонала заведения чуть не лопнул живот, а у Федора чуть не случился инфаркт, подходил к концу. Заболотцев отдал все свои наличные деньги, что остались от покупки шубы. Мрачный Федор добавил еще из своих. И пьяные Заболотцев с очаровательной подругой вместе со своим охранником сели в заранее вызванное такси, забрав с собой весь шум и хмельное веселье незабываемого вечера.

На утро в своем гостиничном номере Заболотцев болел с похмелья. Его голова была аккуратно обмотана белым полотенцем. Кутила, морщась, пил тоник. Сделав глоток, он чуть не выплюнул его на пол.

– Тьфу, отрава! – прохрипел он.

Егор Сергеевич проснулся совсем недавно, и у него жутко болела голова. К нему зашел за указаниями из своего гостиничного номера Федор. Он сидел в кресле и пил тот же напиток, что и Егор Сергеевич.

– Вот стерва! – рассказывал Заболотцев. – Всю ночь не давала, говорит, что типа у нее друг есть. А мне плевать, что у нее там есть! Я ей ночь в Лас–Вегасе устроил. Под утро только попал в цель. Но представляешь, засос мне на память оставила, дура. Смотри, какой синечина!

Заболотцев задрал белую майку и показал синий кровоподтек на груди.


– Мы скоро домой полетим, – продолжал сокрушаться предприниматель. – Мне что, одетым спать? Какую сказку мне рассказать Наталье насчет этого? И он показал на место милого поцелуйчика Ирины.

– А где девушка? – спросил Федор.

– А девушка шубку забрала и утром свалила. Мы вчера с тобой по сумме, считай, машину прокутили.

"Мы? – подумал Федор. – Очень мило, значит, мы. То есть и я".

Заболотцев громко выругался. Оказывается, он проспал деловую встречу, а в таком состоянии ехать к предпринимателям не решался.


– Федя, позвони домой, в фирму.

Федор соединился по гостиничному телефону со своим родным городом, где ответила секретарь Светлана. Федор передал трубку Заболотцеву, тот сделал серьезный вид и произнес:

– Светлана, добрый день. Как у нас дела? Так… Это решаемый вопрос, он как раз находится на уровне нашей компетенции и профессионализма.

Далее Заболотцев в деловой форме дал пару ценных рабочих указаний и приказал ближайшим рейсом самолета отправить ответственного работника фирмы с крупной, названной им суммой денег в Москву.


– Федор его встретит в аэропорту… Светлана, я надеюсь на твою ответственность, дело важное и касается нашего будущего развития и намеченных удачных контрактов.

Заболотцев повесил трубку и, вздыхая, снова лег в постель.

– Егор Сергеевич, я в буфет сходил и принес вам завтрак, – сказал Федор, доставая из пакета бутерброды с колбасой, сосиски, баночку красной икры и хлеб.


Последним на журнальном столике появился томатный сок.

– Спасибо, дорогой! – ответил с закрытыми глазами его шеф. – Скоро кто–нибудь из наших денежки привезет. Встретишь его, я тебе все с лихвой возмещу… Но какова была ночь! Каков кураж, Федя, и какова она – королева бала.


Федор заскучал.

Стас Большаков сидел дома перед телевизором в кресле и пил пиво. Он смотрел по видеомагнитофону взятый у Антона для просмотра фильм "Леон – профессионал". Похождения киллера в бетонно–сумрачном Нью–Йорке заинтересовали Станислава, тем более надо быть в курсе темы, про которую постоянно распространяется его друг Антон. Зазвонил радиотелефон. Стас включил трубку. В трубке послышался голос вышеупомянутого Антона:

– Ну как, брателло, созерцаешь?

– Да, смотрю.

– Какой отрывок?

– Тут, Тоша это… Девчонка пришла в полицейский участок… Завалить. Ну, этого, главного.

– Стэндфилда, его Олдман играет, – засмеялся Антон. – Ну ладно, смотри дальше. Только убери от себя колющие предметы.

Большаков под большим впечатлением с опустошенной бутылкой пива в руках досмотрел этот фильм. Он понял все в этом фильме, кроме одного, зачем чудаковатый убивец носил постоянно с собой комнатный цветок. Большак долго думал о значении ботанической тайны в смысловой нагрузке фильма, но вскоре это занятие ему наскучило, так как заболела голова. Его мама уже спала в соседней комнате. Станислав вышел на кухню и решил подкрепиться жареной картошкой. Достал из холодильника малосолую рыбу и соленые огурчики. Через пару минут он уже поедал разогретую картошку. Стас почти закончил свою трапезу, как снова позвонил телефон. Он взглянул на кухонные часы, стрелки которых показывали пятнадцать минут первого.

– Алло, – произнес в трубку Большаков.

– Привет, крутик! – Стас узнал голос Остальского. – Чего творишь, чем занимаешься?

– Кино смотрю.

– Слушай, Стас, выручи друга. Машинешка у меня встала, притаранить бы надо.

– Обратись в автосервис, Костя. Я ложусь спать.

– Стасян, ладно тебе. Выручи друга, а друг тебя подогреет.

– Девчонками?

– Нет, слаще. Гораздо слаще. Долю свою хочешь увидеть? Потрогать, пересчитать – Остальский засмеялся. – Быстро сгоняем, Стас. Я за тобой подъезжаю?

– А ты через сколько будешь?

– Через двадцать минут буду стоять около магазина «Визит».

– Удачи, – буркнул в трубку Стас и выключил радиотелефон.

В голове у Стаса заиграл оркестр, хотя он не любил все эти флейты, виолончели, тарелки, и что там еще есть. Пельмень не понимал серьезную музыку, но сейчас у него в голове заиграла классика. Торжественная, красивая и под аплодисменты. Он взглянул на свое отражение в зеркале, что висело в прихожей. Большаку понравилось то, что он увидел. Это был крутой парень, у которого скоро будет сто тысяч долларов.

– Сто тысяч… долларов, – вслух произнес Станислав.


Его лицо пылало, щеки залил румянец.

«Несолидно показаться с румянцем», – подумал Стас и зашел в ванную умыться холодной водой.


Умывшись, он переоделся из спортивного костюма в неизменные джинсы с толстовкой и, надев кроссовки, вышел из подъезда. Закрыв за собой железную дверь, он, не торопясь, спустился по лестнице. Стояла прекрасная ночь. Где–то пел свою привычную песню сверчок.

"Разомну ноги, – подумал Стас и направился к магазину. – К подъезду не мог подъехать, сейчас чапать придется".

Недовольство просыпалось в Большакове. Нестерпимая жара спала, и этой ночью было чувствительно прохладно. Ветер, играя, задевал лицо Стаса, его волосы. Но он не замечал этого. Большаков думал о деньгах. Он думал о выигрыше.

«Тоша пусть отдыхает и локти кусает, завидуя мне, как ребенок!»
С согревающими мыслями о предстоящей трате денег Станислав дошел до магазина. Странно, но машины не было. Первоначально Стаса это удивило. Во дворе дома у магазина кто–то моргнул фарами. Большаков присмотрелся: ему показалось, что это темный силуэт джипа. Фонари поблизости не горели. Он направился к нему.

«Так и есть, Остальский стоит, фокусник. Его "Крузак»!

Пельмень неторопливо уселся в джип и протянул руку. Остальский пожал ее и заговорил оправдательным тоном:

– Стасян, извини, я твой подъезд забыл, поэтому стрелу у магазина забил. Долго по телефону трещать не хотелось. У тебя ведь мама, наверное, уже отдыхает.

При упоминании о его маме Большаков успокоился. Она действительно уже спала, он ушел, не попрощавшись. В салоне джипа было темно, только сверкал бриллиант в левом ухе Остальского. Стаса это сверкание раздражало.

– Стасян, сейчас сгоняем за город, машинку заберем. Обратно ты на моей поедешь, а я на другой дотащусь.

– Что за точила?

– «Девятка».

– Чья?

– Моя, – улыбнулся Остальский.

– С моей доли? – вопрошал Пельмень.

– Боже упаси! – ответил Константин. – Где бы у меня было время денежки тратить. Как бабки зашуршали, сразу же к тебе их привез. Но намек, Стас, понял. Вот они! И он вытащил с заднего сиденья черный дипломат.


– Вот твои лавэшки, пищат и ждут законного хозяина, – он погладил дипломат и протянул его Стасу.

Пельмень, положив дипломат на колени, открыл его. Там были доллары: зеленые, магнитичные и пахнущие властью. Баксы, которые несут в себе уважение, зависть других, достаток и олицетворяют новое время, которое так стремительно влетело в неокрепшее постсоветское сознание современников Станислава Большакова. Десять пачек стодолларовых купюр – это все, что видели глаза Большакова. Шелест этих купюр он слышал в своем мозгу, и, отзвук которого находил в своем учащенно стучащем сердце.

"Кинг–Конг жив! Новые ступеньки для того, чтобы достучаться до небес!"
Стас аккуратно закрыл дипломат.

– Дипломат тебе в бонус, дарю, – самодовольно улыбнулся Остальский. – Но не в пакете же тебе это добро тащить!

– Ладно, – старался спокойно, невозмутимо держаться Стас. – Поехали, отгоним твою точилу.

Джип резко рванул с места. Они мчались по ночному городу, пролетая сонные улицы и спящие дома. Ветер усиливался, заигрывая с черными деревьями.

– Почему машина за городом? – поинтересовался Пельмень.

– Стасян, ты же знаешь мою дуру, – ответил Остальский, следя за дорогой – Ларочка чуток чеконулась! Нажралась за городом со своими полоумными воронами – подругами. Девичник за городом решили устроить. Сабантуйчик для старых куриц. А много ли им надо?

Он посмотрел на мгновение на Стаса и рассмеялся.

– Потом хоть разума хватило за руль не сесть! А то бы число камикадзе прибавилось в геометрической прогрессии. И так дегенератов за рулем на дорогах хватает. Когда улицу перехожу, не знаю, какой барбос из–за угла выедет на своей дрезине.

Большаков при слове «барбос» немного улыбнулся.

– После того, как погуляли эти девочки, героини романа душевнобольного писателя, то на дороге поймали москвичонка 412–го, причем голубого цвета. Тот мужичок их за денежки полуживых до дома и довез. Сейчас Ларочка лежит у меня и умирает с холодным полотенцем на сообразительной головушке, где в полной темноте бегают тараканы.

Остальский нажал на клаксон сигнала, дорогу перебежали пацаны.

– Что вам не спится, летучие голландцы? – незлобно пробурчал он.

Минут через десять синий джип Остальского уже выезжал через развилку за городскую черту. Стас приоткрыл окно. Длинная цепь старых сосен и тополей тянулась по обе стороны шоссе. Дорога была хорошей, и Константин добавил скорость.

– Сейчас будем на месте.

Остальский замолчал, а Большак смотрел прямо перед собой на темное дорожное полотно. Он не хотел спать, он хотел бодрствовать, что–либо делать, но только не спать. Держа на коленях дипломат с долларами, которые до сих пор тревожили его душу, не внося успокоение. Очень хотелось петь, но петь не умелось. Они все еще мчались по трассе.

– Далековато твоя Лара забралась, – пошутил Стас.

Остальский был сосредоточен:

– Кажись, здесь.

Он сбавил скорость и повернул в лес. Дорога была сносной, наверное, лесники на своих автомобилях здесь были частыми гостями. Проехав пару минут, Остальский выехал на лужайку. Джип остановился. В салоне играла композиция «Sunny„ группы “Bonny M».

– Так, вроде бы здесь. С Ларой сюда частенько наведывались на шашлычки.

Он включил дальний свет. Станислав улыбнулся:

– А может кто–нибудь уже катается на твоей «девятке»?

– Не исключено, Стас, хоть и маловероятно. Думаю, что моя девятка здесь.

Остальский достал с заднего сиденья короткую кожаную куртку и надел поверх черной рубахи. Затем вылез из джипа и захлопнул за собой дверь. Постояв немного на месте, он отошел в сторону. Большаков закрыл глаза, наслаждаясь дискоманией радиоволны. Дверь со стороны Остальского открылась, и, повернувшись, Стас увидел довольное лицо Кости.


– Выходи, посмотри, в каком состоянии я ее нашел!

Стас нехотя отложил дипломат на заднее сидение и вышел из джипа. Он сразу услышал звуки комариного полета. Комары и мошкара облепили Большакова. Он направился за идущим в глубь леса Остальским.

– Стас, смотри под ноги, можешь наступить на грибы, – пошутил Константин.

Остальский остановился. В стороне от него встал Большаков.


Остальский резким движением достал пистолет из–за пояса. Станислав оторопел. Он просто не мог врубиться в происходящее, но в глазах Остальского Большак увидел все. Увидел то, что никогда не хотел видеть, тем более так рано. Мозг растаял, но он понял, что это не шутка и не кино. Душа загорелась и холодный пот, выступивший по всему телу, не сможет ее потушить.


Выстрел! Пуля попала в живот. Деревья перевернулись, и Станислав грохнулся на землю. На лесную мягкую траву, пахнущую жизнью и солнечными лучами завтрашнего рассвета. Остальский склонился над ним и бешено скорее продекламировал, чем заорал. Слюни полетели в разные стороны:

– Ты думал, что ты крутой!!

И второй раз нажал на курок. Пистолет был с глушителем, но Остальскому показалось, что звуки выстрелов слышны везде, даже в городе. Еще выстрел. Еще вспышка. Остальского трясло, ему жутко захотелось пить. Он едва сдерживал свою дрожь.

– Успокойся, кажется, труп, – Константин произнес эту фразу и пнул тело Стаса.


Остальский рванул по направлению к джипу за лопатой и фонарем. Возвращаясь к трупу, он боялся больше всего, что не найдет его. Сердце разрывалось в груди Константина.


"Нет, распутинских штучек тут не надо! Он должен лежать там, где лежал. Так и есть! Лежит…".

Он еще раз пнул Стаса. Эффект тот же. Неподвижен.

Остальский стал копать могилу. Это было труднее, чем он предполагал. Лопата нехотя шла в землю. Константин сбросил куртку. Последний раз он копал землю, когда искал земляных червей для рыбалки. Это было так давно, что он даже не помнил в каком году. Он быстро устал, мешала дрожь в коленях, но копал усердно, не останавливаясь, изредка лишь поглядывая на тело. Раз сто ему казалось, что Большаков зашевелился. Но он копал.


«Глубже, глубже!», – думал он.

«Шире, шире!», – отзывалось эхо в сознании.

"Надо было выкопать заранее, – пронеслось в голове. – Нет, заранее нельзя. Что я тут новое кладбище открываю?"
Он копал уже час с четвертью. Ему показалось, что прошел месяц. Рубаха была насквозь пропитана потом, который струился по лицу и заливал глаза. На мошкару он уже не обращал внимания. Руки его были искусаны, шея покрылась волдырями. Но он копал могилу Большакову. Спину ломило, руки не сгибались, словно были не свои. Пальцы задеревенели. Он на минуту остановился, чтобы перевести дух, который витал сейчас где–то над ним. Остальский посмотрел наверх. Ветер гнул макушки деревьев. Лес шептался, но Остальский не понимал его слов, он их боялся разобрать. Интересно, слышит ли их Большаков?

– Большаков ничего не слышит, Большаков сдох, – прошептал еле слышно Костя и начал копать дальше.

Он чувствовал себя обезьянкой, которая стащила последний банан в зеленых джунглях. Он уже стоял в яме по пояс в своих грязных джинсах.

"Кажись, хватит! – подумал Остальский. – Не должны найти. Нет, не найдут".

Он вылез из своего произведения, вынул лопату и подошел к Стасу. Далее он потащил труп к яме, взявшись за массивную золотую цепь. Тащить таким образом было неудобно, и он стал подтаскивать мертвеца руками. Обессиленному Остальскому показалось, что Пельмень весит килограмм двести. Он кое–как доволок его до ямы и, стараясь не смотреть в лицо покойнику, сбросил тело ногами вниз в могилу. Стас упал на дно и лежал в неестественной позе. Он был весь в крови. Остальский начал закапывать труп. Особенно старался пока слой земли не накрыл тело Большакова. Тут он немного успокоился, но как робот продолжал работать. Полчаса прошло в таких муках. Для Константина. Все, закончил… Теперь надо окончательно успокоиться, чтобы скрыть все следы. Чтобы все было тип–топ!

Он разровнял лопатой могилу. Остальский стал претворять свой план. Костя дотащился до машины, кинул туда кожаную куртку, предварительно фонариком осмотрев, нет ли на ней крови. Взяв из багажника своей машины пару кулей, он побежал обратно. В кульках были сосновые шишки, старая листва, сучки, палки и тому подобные отбросы плюс две пустые банки пива. Уже на месте он все это разбросал и разровнял с землей. Далее все место происходящего этюда Остальский закидал различным мусором. На десять раз все потом проверил при свете фонаря. Взяв лопату, пошел к машине, но, пройдя десяток шагов, вновь вернулся. Нет, надо еще раз проверить, еще раз все осмотреть. Вроде место, как и везде. На земле валяются такие же шишки, такой же лесной мусор, горелые палки, кучка углей и золы. Не дать, не взять – место кострища веселых туристов. Остальский не забыл разбросать вокруг яичную скорлупу, объедки и порванную газету. Нет, он сотни раз продумывал этот план, он не может проколоться!

– Финита ля комедия, – пробурчал Остальский, взял фонарь и побрел к машине.


Стоя у багажника, он переоделся. Сменил носки и надел другие туфли. Поменял на такие же черные джинсы и черную рубаху, перед этим умывшись заранее взятой водой. Сел в машину и посмотрел в зеркальце. Никаких следов. Осмотрел себя при свете в салоне. Вроде все нормально. Руки чистые, одежда новая. Остальский достал из бардачка и побрызгал на лицо дорогой туалетной водой.

"Кажись все, – свербило в его голове. – Все прошло, как по маслу. Так, все пакеты забрал с собой, один лишь дырявый сверток для вида оставил. Пистолет в багажнике, лопата тоже. Одежду сожгу. Что еще? Вроде все!"
Он с жадностью осушил небольшую бутылку с минеральной водой. Бутылку выкидывать не стал, бросил рядом на сидение. Константин достал пластинку любимой жвачки и завел машину. Включив фары, он начал выезжать из леса, оказавшись на шоссе, нервно закурил. Ему нужна была доза отравы, которую так судорожно просил организм все это время. Остальский гнал в город. Внутри него была пустота, в ней что–то бурчало и жило. Иногда шептало и кололо. Он посмотрел назад. Дипломат по–прежнему лежал на заднем сидении. Остальский улыбнулся, внезапно накатил прилив энергии. Он включил магнитолу, и музыка вернула его к реальности.

«Такова жизнь, Стасик, которая теперь пойдет мимо тебя. Праздник окончен, и вечное безмолвие не покинет тебя никогда», – подумал Остальский и снова улыбнулся.

Когда он подъезжал к городу, на лестничной площадке, над квартирой Большакова внезапно погасла лампочка. Она перегорела.

Остальский не знал и никогда не узнает, что он закапывал живого Стаса. Большакова, в котором немного еще теплилась жизнь. Большакова, которого он один называл по–дружески Стасян. Большакова, которого уже нет. Большакова, от ямы которого собственноручно вырытой Остальским, тот летел на полной скорости. Летел сквозь темноту, страх и мрак, которые навсегда остались рядом с могилой Стаса.

– У– у – у, мой маленький ублюдок! – восхищенно почти пропел Заболотцев.

Беусловно, это был подарок номер один в его насыщенной разнообразными событиями жизни. Конфигурация смысла в труднопреодолимом пути похотливого на успех бизнесмена. Ничто его еще так не радовало. К деньгам он привык, вкус икры во рту стал каждодневным и приелся, женщины менялись в его кровати и в неудобных позах на полу и саунах постоянно, словно огурцы на похотливой до урожая грядке. И страстно хотелось чего–нибудь эдакого и без вреда для здоровья. Символ захотелось взять Егору. Символ его успеха, серьезности и понтов преуспевающего дяденьки. Машинешки, в плане автомобилей, он любил менять на новые более престижные модели. Халдеи скакали вокруг него постоянно, словно маленькие тролли, правда, с запахом перегара изо рта. Они прыгали, резвились, чистили ботинки, не забывая урвать еще немного денежек, забавно улыбаясь и пукая от натуги.


В последние недели душа Егоркина изнывала от предчувствия чего–то важного и обалденно эпатажного, как у молодого паренька перед первым сексуальным опытом. Кто–то щекотал внутри соломинкой, чесались ладошки, причем обе одновременно, и, «бухая» алкоголь, Заболотцев не хмелел, подобно Терминатору перед Судным днем. И этот день настал! Заболотцеву привезли крокодила. Притаранил столь ценный подарок на день рождение Костя Остальский, который, сверкая своей белозубой улыбкой в стиле шоумена, преподнес чудо – подарок вместе с клеткой и большим специализированным аквариумом. Улыбка Константина почему–то не передалась супруге Заболотцева, у которой вид небольшого динозавра вызвал чувство глубокого недоумения, переходившего в состояние омерзения к ничуть неповинной скотине… Вернее рептилии. Что касается реакции самого Заболотцева, то случилось чудо. Егор Сергеевич запел. Не запил, а именно запел! В сознании его что–то колыхнулось. И он достал оттуда старый запыленный багаж любимых песен. И полился романс, слушая который, Наталья внезапно начала икать, несмотря на бокал с шампанским у нее в руке.

Осталький про себя тонко подметил, что угодил новорожденному, и это было приятно, тем более после небольшого прокола, случившегося не по его вине. Проша напоил его тогда. Вернее, они пожирали алкоголь до одури примерно с неделю. Это был первый и последний запой Остальского. Горячительные напитки вскоре Проша разбавил кровавым садизмом над неизвестной женщиной, которую вскоре зверски убил. Очухавшись утром и глядя на труп женщины, облепленный мухами, Остальский прочистил свой желудок в углу дачного домика, в котором все и произошло. Именно тогда и сорвалась маленькая сделка, рожденная после обоюдоострого мышления двух господ (Остальского и Заболотцева), которую они планировали провернуть на брудершафт.

Но сейчас Константин отгонял плохие мысли и сосредоточился на объятиях и на довольной мине Егора. Он улыбался, глядя на Заболотцева. Тот был счастлив, словно ребенок из неблагополучной семьи, получивший дорогую игрушку. Крокодил стал любимцем Заболотцева за считанные минуты. Присутствующие в ресторане, еще стоявшие на ногах гости мужского пола, попытались подкормить рептилию икрой, грибами и зеленым горошком. От аквариума, в котором находилась рептилия, их отогнал Остальский, указав на каких–то странных лягушек, находившихся в большом количестве еще в одном аквариуме, который гости не сразу заметили. Этот аквариум занес в зал ресторана какой–то бритый субъект.

– Вот этих подружек он хавает, – пояснил Константин, кидая одну из них в аквариум к крокодилу.

Под гомон и гам опьяневших гостей из элитного городского сословия и удивленных взглядов работников ресторана крокодил проглотил лягушку, смачно звякнув своими челюстями. Лягушки не стало. Перестал петь и Заболотцев. Он объявил Остальского своим братом и посадил его за праздничный стол рядом с собой. Веселье продолжалось, и Егор Сергеевич постоянно оглядывался на крокодила, стараясь заглянуть тому в глаза. В них он ничего не видел, зато крокодил с холодным спокойствием наблюдал за ним, даже не подозревая, что новый хозяин уже назвал его Димой. Дима задремал…

В дальнейшем Дима еще очень много дремал и ел. Жрал и спал. И это было все, что он делал, помимо еще одного творческого процесса.

Наталья Заболотцева терпеть не могла Димку, но злость свою при любимом супруге предпочитала не показывать. Про себя она обзывала крокодила тварью с яйцами, выдрой зубастой и даже…

Крокодил рос очень быстро, и вскоре его размеры стали пугать не только Наталью, но и ее вечно смеющегося по этому поводу супруга. Дима прожирал массу денег, шедших на покупку лягушек, которых привозил знакомый поставщик из Москвы. Егор Сергеевич очень гордился подаренной ему рептилией. Диму держали на даче. Туда приезжали и приятели Заболотцева, чтобы взглянуть на потомка динозавров. Крокодила предпочитал кормить сам Егор Сергеевич, но иногда из–за вынужденного отсутствия мужа это делала Наталья. Она кидала лягушку и, визжа, отпрыгивала от огромного, недавно построенного террариума. Затем бежала на кухню мыть руки и строго–настрого настаивала на том, чтобы четырехлетняя дочь не подходила к крокодилу.


В один из прекрасных июльских выходных Егор Сергеевич помогал обмывать большой речной катер, купленный его приятелем и коллегой по бизнес цеху г–ном Тараскиным. Пышное торжество проходило прямо в каюте речного плавсредства. Тараскин выложил за него очень приличную и внушительную сумму и был этим очень горд, весело «понтуясь„ перед Егором и еще двумя своими приятелями. Катаясь на катере и не забывая вливать в себя большие порции алкоголя, сия честная компания, когда судно в очередной раз поцеловалось с берегом, стала очень дружно умолять Заболотцева показать им его крокодила. Егор Сергеевич, краснея от удовольствия, созрел, чтобы кинуть свой понт в сторону охмелевшего “капитана» и владельца суденышка и начал созваниваться с Федором.

Прошло около часа, как в назначенном пейзажном месте у берега реки остановился джип, откуда с крокодилом в руках вышел сосредоточенный Федор.

– Мрачный Федя пришел, – пошутил поддатый Заболотцев, поедая ароматный шашлык из свинины.


Охранник Заболотцева совершенно без чувства брезгливости держал крокодила на руках, у которого на пасти было надето что–то вроде прочного намордника. В этом оригинальном заказе извратился Егор Сергеевич. Компания «монстров» коммерции всерьез оживилась. Тараскин закричал, чтобы налили капитану, и погладил рептилию за хвост. Дима остался равнодушен к проявлению столь дружелюбных чувств.

– Федя, езжай, давай, мы сами тут с Дмитрием управимся, – срыгнул под конец фразы Егор Сергеевич.

– Извините, но я уж лучше здесь подежурю. За ним глаз да глаз нужен.

– А у нас есть глаза.

– И не один! – вторил Заболотцеву Тараскин, щекотя соломинкой ноздри крокодила.

– Согласен, – парировал охранник. – Но вы, господа, сейчас не в той форме, чтобы демонстрировать искусство укротителей.

– Иди, дядя Федор, гуляй! – рявкнул, словно старая болонка, Тараскин, с трудом сохраняя равновесие.

– Не пойду.

– Ну… Федя… Иди, – собирался с мыслями Заболотцев, который в состоянии подпития становился часто необъяснимо неприветливым и неуправляемым.

– Хорошо, – пожал плечами Федор. – Я в джипе с водилой посижу.

– Иди, холоп, – икнул Тараскин.

– Посиди, посиди, Федя… Хоть усни там…, – это уже бормотал ужасный и неугомонный Заболотцев. – А мы тут красиво так тусанемся… с крокодилом Геной, тьфу, Димой!

– А, давайте… А, давайте шлюх вызовем и попугаем их кро…крокодилом! Дима!! – с любовью заорал Тараскин и взял с рук Федора крокодила. – Димулька!!

Далее послышался звук разрываемого намордника и лязг челюстей крокодила, вследствие чего кусочек носа Тараскина оказался у Димульки в пасти. Затем последовала очень короткая немая сцена, драматизму коей позавидовал бы даже Гоголь. После немой сцены раздался жуткий вопль Тараскина, и почему–то на английском.

– Фак!!! – страшным голосом орал бизнесмен, схватившись за откусанный нос.

Побежавшая ручьем кровь совершенно не щадила нервы Тараскина и зрителей любительского цирка. И никто сначала не заметил, что Тараскин уже обеими руками держался за свой теперь короткий нос. Внимание всех присутствующих, кроме Федора, было приковано к бизнесмену. А в это время охранник Заболотцева стал свидетелем прекрасной картины первозданной природы. Герой дня Дима проковылял своими лапками по песку к воде и скрылся в мутных водах сибирского Ганга. Лишь прощальный удар хвостом по воде привел в чувство Заболотцева, чей взгляд отрешенно устремился в водную гладь.

– Федор!! – заорал Заболотцев, стараясь перекричать вопли Тараскина, показывая своим пальцем на темные речные воды.

«Сам лезь туда, придурок!» – подумал Федор, когда бежал за аптечкой к джипу.


Затем охранник оказывал первую помощь до сих пор орущему Тараскину, который успокоился и перестал вопить только в джипе, по пути в больницу. Потом Тараскин начал плакать. Очень хотелось плакать и Егору Сергеевичу, слезно смотрящему на мутные и теперь уже небезопасные воды реки.


Артем написал кровью на стене «Буду сильным», когда ему исполнилось двенадцать. Половину своего времени после школы он проводил в спортзалах, оставшуюся часть – дома за книгами. Бесконечные, тяжелые, интенсивные тренировки он предпочитал совмещать с интеллектуальной деятельностью, осваивая литературные труды русских и иностранных классических писателей. Помимо художественной литературы, его также интересовали работы по истории и философии.

Сам Артем начал писать довольно рано, в младшем школьном возрасте. Сначала это были рассказы, затем появились небольшие пьесы, которые он сам не без успеха ставил на школьных «подмостках», во время проведения различных праздников и мероприятий. Полное собрание сочинений драматурга Островского, включая переводы, он прочитал к тринадцати годам. Ему нравились пьесы этого автора. Вообще, русская классика занимала огромное место в формировании мировоззренческого стержня Артема. Он чувствовал мудрость, культурное великолепие и настоящую русскую силу в этих произведениях.

Тема патриотизма всегда интересовала молодого человека своей актуальностью и продолжением традиций славного прошлого. Народ, победивший ядовитую гидру в последней мировой войне, был, по мнению Чеботарева, могуч и велик, словно витязь из старых древнерусских сказаний.

Видя брошеность и нищету ветеранов в начале девяностых годов, он не находил себе места во время осмысления такого унижения и отчужденности к своим старикам со стороны общества.


Мировоззренческий идеал государства в понимании Артема – это был образ сильного государства с идеологией неоконсерватизма и традиционными моральными устоями, столь важными для формирования гражданского общества.

К двадцати годам Артем увлекся политикой, и ему для становления своих воззрений помогли знания о многих исторических событиях и изучение легендарных фигур, творивших отечественную и мировую историю. Взгляды Артема на многие вопросы были радикальными. Он не терпел лицемерия, даже если оно было хорошо организованным. Не переносил социальную разобщенность, несправедливость и попирание многовековой культуры, формировавшей не одно поколение грамотных и эстетически развитых граждан.

Артем искренне верил, что народ, так и не сломленный на протяжении многих веков, можно расчленить и уничтожить с помощью псевдокультурной революции, разлагающей людей и показывающей ядовитый зуб из стен, покрытых язвами различных чуждых воззрений. Телевидение, по мнению Артема, превратились в сатанинскую структуру, культивирующую низость, безвкусицу и преподносившую вчерашних врагов героями…

Артем по–прежнему занимался рукопашным боем в военно–патриотическом клубе и «качался» в спортзале рядом со своим домом. Его товарищ по патриотическому клубу Глеб вернулся с войны без глаз. Артем всячески помогал другу, который не подавал вида, что ему тяжело, и не распускал слюней. Он сосредоточенно тренировался по специальной программе и с опытным наставником. У Глеба были задатки борца, и он еще до армии выполнил норматив кандидата в мастера спорта. Сейчас же он готовился к соревнованиям незрячих борцов, и все товарищи по возможности поддерживали спортсмена.

Артем к тому времени уже занимался бизнесом и помогал деньгами для поездки на соревнование своему другу, который, обливаясь потом, часами работал со своим тренером над борцовскими приемами.

А ночью Глеб вскакивал и, тем самым, невольно будил свою маму криками и просьбами вернуть ему его автомат. Мать плакала в подушку, а он этого позволить себе не мог. У него не было глаз.

Сашу Нестеренко все во дворе называли Дуриком. Он не был ни дауном, ни дебилом, но отставал от своих сверстников в умственном развитии. Отец парня давно не жил с ними, и мать одна тянула лямку, воспитывая сына. Работала Евдокия Ивановна Нестеренко дворником и подрабатывала техничкой сразу в нескольких домах. Саша всегда помогал матери. Зимой чистил снег и долбил лед, летом подметал вместе с ней ее рабочий участок. Вообще, Дурик был, несмотря на свои двадцать лет, довольно крупным и очень сильным молодым человеком. Его с детства дразнили, подтрунивали над ним, а девчонки всегда смеялись. Шпанистые пацаны частенько его дубасили в детстве. Ни за что. Просто так, ради забавы. Дети бывают очень жестоки по отношению друг к другу.

Саша был наивен и простоват, его легко можно было обмануть или запугать. Мать всегда заступалась за своего единственного ребенка. По его двору долго ходила хохма о том, как Дурику в рот засунули белый одуванчик, пообещав дать конфетку…

Однажды Александр буквально раскидал нескольких своих обидчиков, разбив им лица и головы в кровь. Тогда родители молодых придурков, дразнивших Сашу, обещали закрыть того в желтый дом для умалишенных из–за «рефлексов животной буйности». Дело в конце концов, замяли, и Дурика какое–то время никто не тревожил ни глупыми шутками, ни остротами. При его появлении наоборот все разбегались, словно увидев чудовище Франкенштейна. Потом повзрослевшие ребята стали защищать Сашу от различных нападок. Это были Глеб и Артем, которые после школьных занятий пропадали в различных спортшколах и спортклубах.

Прошли годы… Мать убирала грязные дворы, чистила улицу, и Дурик помогал ей, пока в одно пасмурное утро не смог ее разбудить. Евдокию Ивановну похоронили на городском кладбище. В проведении похорон и поминок помогали некоторые родственники семьи Нестеренко. Александр жутко переживал кончину матери. Он постоянно плакал и просыпался ночью. Саша клал некоторые ее вещи рядом с собой и гладил их, пока не засыпал вновь. Парень постоянно поддерживал в своей однокомнатной квартире порядок, как это было при жизни его хозяйственной матери…

Дурик продолжал работать. Ранние прохожие еще заспанного города, идя на работу, видели, что в шесть часов утра их неизменный дворник подметал улицу и убирал мусор. Только после смерти матери некоторые обитатели близлежащих домов смягчились, а кое–кто жалел паренька и даже помогал по мелочам…

Саше очень нравилась одна девочка из его дома. Ее имя он постоянно писал на чистых листах бумаги. Предмет его обожания звали Яной. Когда–то в детстве она сама познакомилась с ним и даже угостила его печеньем. Потом прошли годы, девочка подросла и превратилась в симпатичную девушку с разносторонними интересами и своими поклонниками, которых Саша очень к ней ревновал. Яна, разумеется, перестала общаться со «Странным человеком», как она его называла. Он же, в свою очередь, понимал, что хорошо одетая, симпатичная девушка уже не обращает никакого внимания на простоватого и глупого Дурика, который на накопленные скромные деньги всегда покупал ей свежие розы и оставлял их у двери, предварительно позвонив в звонок. Затем стремглав он мчался по лестнице и с замиранием сердца слушал, как открывается ее дверь и она касается руками цветов, которые он предварительно, укалываясь о колючки, целовал. Так и ходил Дурик с лейкопластырем на губе, но на это никто не обращал абсолютно никакого внимания.

Она делала вид, что не знает, кто присылает ей цветы. Лишь, иногда, проходя мимо Саши, улыбалась, чувствуя его взгляд на своей спине. При этом она специально с чувством виляла своей попкой, раззадоривая Дурика…

Однажды его побили и пообещали сделать это еще раз. Ухажер Наташи, гопник по прозвищу Утюг, бил Дурика кулаком в лицо, а его друзья при этом смеялись и плевались, стараясь попасть в Сашу. Когда Нестеренко упал на землю в лужу, ему наступили ногой на руку и стали бить ногами, пообещав закопать рядом с его матерью, если тот будет продолжать носить цветы. Отмывшись от грязи и помочившись пару дней кровью, он продолжал приносить розы. Потому что в его сознании другого пути не было, как и не было, по его мнению, такого человека, которого бы он считал роднее ее…
Однажды утром, он, как всегда водится, подметал улицу, выполняя свои обязанности дворника. Поднося мусор к помойным контейнерам, Дурик услышал доносившиеся оттуда непонятные звуки и с опаской заглянул внутрь. Саша обомлел… Среди различного вонючего мусора и отходов в контейнере лежал маленький, почти посиневший комочек, подававший признаки жизни. Это был новорожденный ребенок! С пульсирующей обрезанной пуповиной он показался Саше очень страшненьким.

Мигом, сняв с себя куртку, он залез внутрь контейнера и, аккуратно взяв ребенка на руки, вылез оттуда. Очень осторожно Саша завернул новорожденного в свою куртку и помчался через двор к шоссе.

Стоял ранний час, и прохожих нигде не было видно. Улицы были пусты. С неимоверным чувством страха и ответственности он мчался, что было сил вперед, сам не осознавая куда. Лишь бы к людям, где бы можно было ожидать помощи! Трясущимися от волнения руками он старательно держал маленький сверток и от отчаяния заплакал. Ужас обнял Дурика, и он заорал. Он так и бежал, беспрерывно выкрикивая невнятные гортанные звуки, переходящие в рев. Саша хотел во что бы то ни стало спасти ребенка, который, только появившись на свет, был выкинут какой–то тварью в помойный ящик.

На Сашин крик из милицейской будки, находившейся на пересечении улиц, вышел патрульный. Быстро оценив ситуацию и выслушав сбивчивый рассказ Дурика, он вместе с напарником, который взял ребенка на руки, сел в машину, и они повезли ребенка в больницу. Дурик плакал, глядя им вслед…

Ребенок выжил, и позже милиционеры отыскали Дурика и со словами благодарности вернули ему куртку. Саша был счастлив. Потом выйдет статья в одной из городских газет об этом происшествии, ее напишет Артем…

А тем же вечером после того, как он нашел ребенка, Саша сидел на скамейке у могилы своей матери и рассказал ей о невероятной находке. Он плакал и улыбался одновременно, повествуя и делясь самым сокровенным со своей мамой. Было поздно. Автобус с кладбища уже не ходил, и Саша пошел пешком обратно в город. На полдороге ему вдруг показалось, что он забыл закрыть калитку у кладбищенской оградки, и, развернувшись, под проливным дождем побежал обратно…

Остальскому снился лес. Именно такой лес, в котором он убил Большакова. В лесу никого не было и ничего не происходило. Этот лес снился уже не первый раз. Остальский явно видел эти деревья, эту поляну и раньше. Он бродил и никого не мог встретить или найти. В лесу было пусто, но он чего– то искал, пока не наткнулся на могилу. На могиле стоял памятник с фотографией Большакова. Во сне Остальский не удивился, а только очень аккуратно положил полевые цветы на могилу. Внезапно пошел снег. Белый и мокрый он валил с черного неба большими хлопьями и вскоре памятник скрылся под снежным сугробом. Константин заледенелыми руками оттер памятник от снега и увидел на нем свою фотографию. Молодой и улыбающийся смотрел он с памятника. Внезапно на плечо Остальского сел ворон, громко каркнул и клюнул его в ухо. Константин почувствовал нестерпимую боль и проснулся. Звонил телефон. Он включил трубку радиотелефона.

– Костик, привет! Это Ларочка твоя. Мой милый ежик, дай денег.

Костик, который не отошел ото сна, явно не понял, что к чему. Сознание медленно вырывалось из цепких, колючих и грубых лап кошмарного сна.

– Здравствуй, Лара, – он был удивлен своему глухому, хриплому голосу. – Сколько тебе?

– Ой, какой милый ежик! Сразу Ларочке уступил и без нотаций. Давай я загляну к тебе и расскажу об этом.

– О чем?

– О том, сколько мне нужно. Ну, Костичек, не сердись, мне немножечко нужно.

– Я не сержусь.

– Ой, правда? – Лара была довольна ситуацией. – Совсем, совсем?

– Приезжай вечером.

Остальский выключил телефон и закрыл руками глаза. Затем посмотрел на часы. Они показывали почти полпервого дня. Ого! Неплохо, только эти сны достали, хоть лес совсем выруби, чтобы не снился. Пельменная душа! Ему понравилась шутка. Повалявшись еще немного, Константин включил музыкальный центр на приличную громкость и под композицию в исполнении Карлоса Сантаны пошел принимать душ. Освежевший после водных процедур, Остальский побрился и, облачившись в черный костюм и белую сорочку с золотыми запонками, пошел на автостоянку.


Забрав свой джип, он через некоторое время уже был в баре на условленной встрече с Антоном, который уминал свиной эскалоп и салаты за самым дальним столиком у окна. Посетителей больше не было. Поздоровавшись с Антоном и заказав официантке кофе со сливками, Остальский сразу же рассказал свежий анекдот.


Антон немного посмеялся и поинтересовался:

– Как жизнь?

Остальский сделал гримасу и повторил:

– Как жижнь?

Антон ничего не понял.

– Да ты не обижайся, – рассмеялся Остальский. – Это в детстве у меня прикол был. Девочка–даун жила в моем доме. Я уж и не помню, как ее звали. Ее всегда, так знаешь, красиво одевали, а голову украшали шикарные банты. Ну и дед у нее мировой был. Все цветы на балконе садил и ухаживал за ними. С ней он гулял постоянно. Всегда на качелях качал. Должен сказать – это была картина. Кстати, они на втором этаже жили. Ну и как–то раз полез я на дерево, не помню точно зачем, наверное, что–то пацаны у девчонок забрали и на дерево закинули. Не факт, за этим я и полез, джентльмен с пионерским галстуком. Высоко так залез и по высоте поравнялся с их балконом. Прямо напротив был, и расстояние–то тьфу, метр – полтора. Тут эта девочка и вынырнула. Представляешь: лицо в лицо. А у девочки вот такая будка.


Остальский руками показал, какая.

– И говорит мне с ухмылкой: «Как жижнь?» Но от неожиданности я и слетел с дерева, приземлившись на задницу. Ладно, что на траву, а не на асфальт. Копчик, конечно, отбил всерьез. В общем, такая веселая история, и я вот такой веселый парень!

Остальский смеялся. У Антона вилка с куском эскалопа застыла в воздухе. Он с удивлением слушателя внимательно смотрел на Константина. Лишь по окончании рассказа улыбнулся и поднес мясо ко рту.

– Есть–то будешь? – спросил он, тщательно пережевывая пищу.

– Да нет, я кофейку. Как у тебя дела кстати?

– Ништяк, только Большак где–то пропал.

– В смысле?

– В прямом, разумеется. Уехал неделю назад из дома. Мать не знает куда, она спала, когда он ушел. Пацанам он ничего не говорил, я тоже не в курсях. Я ему звонил в тот вечер, и все было в норме. Если кишки бы какие всплыли, он бы мне сказал.

– Может, отдохнуть поехал, не счел нужным предупредить?

– Это не его стилистика, хотя в наше жесткое время все возможно.

– Странно. Проблемка может у него какая назревала, и Большачок решил куда–нибудь откатиться?

– Безпонт так откатывать! Его мать в милицию заяву сделала и мне каждый вечер звонит. Скулит и плачет, у меня от нее уже голова раскалывается. Мне придется скоро номер телефона поменять или в дурку на отдых ложиться.

– Ты заезжал к ней?

– Был пару дней назад. Самое гнилое то, что он ничего с собой не взял. Ни денег, ни вещей. Хотя он бабки дома не хранил, так матери на еду давал и на мелочь всякую. Кроме шуток, я даже не знаю, где он лавэ держит. Джип всю неделю на стоянке стоит у нашего коммерса.

– Интересно девки пляшут! – Остальский был явно удручен и находился в состоянии глубокого умственного напряжения. – Ты сам что думаешь?

– Я не думаю, я сок пью, – и Антон отпил из стакана апельсинового сока. – Ты в курсе его последних дел был?

– Да откуда, – Остальский явно был удивлен. – Ты же его близкий друг, мы через тебя знакомы.

Константин допил свой кофе, и они попрощались.

Сев в свой джип и настроив радио на нужную волну, он поехал за город. Остальский хотел увидеть место убийства Большакова. Он давно его хотел увидеть. Всю неделю он только об этом и думал. Днем и ночью его тянуло туда, словно невидимым магнитом…

Он не сразу нашел это место. Константин ориентировался на свои старые пивные банки. Остальского этот факт обрадовал, значит, это место ничем подозрительным не выделяется. Земля, как земля, как везде здесь в лесу.


"Кто–то провел приятный пикничок". – подумал Константин и улыбнулся.


Была прекрасная солнечная погода, но жара спала. Щебетали птицы, обрадованные солнцу. Потрескивали старые сосны. Все тип–топ, как он и хотел.

Ему нужна была встреча с Антоном, тем более Тоша сам ее назначил. Остальскому нужно было увидеть настроение, узнать информацию. Покойничек никому ничего лишнего не взболтнул. Так и должно было быть. Так и не иначе! «В каком он там состоянии?» – подумал Остальский о Большакове и сплюнул.

Он развернулся и пошел к машине. Константин был доволен отсутствием следов крови на земле и явных улик. Включив громко музыку в джипе, он рванул обратно в город.


Когда Остальский уже двигался по городу, послышались громкие раскаты грома, и рванул ливень. В машине усиленно работали дворники. Долгожданный дождь во время июльской жары. Сверкнула молния, и ливень усилился. Остальский остановился у одного из магазинов. Он решил переждать. Константин выключил музыку. Был слышен только звук работающих дворников и шум дождя. Мимо машины пробегали мокрые прохожие, стараясь где угодно спрятаться от холодного ливня. Он никогда не ездил в сильный дождь и боялся грозы. Грозы и шаровой молнии. Раньше его родители во время дождя всегда выключали телевизор и радио, закрывали балкон и форточки на окнах. Девочка, с которой он в детстве дружил, была убита шаровой молнией, и фобия к данному явлению природы осталась у него навсегда.

Остальский взглянул в зеркало заднего вида. Присмотревшись, он был поражен. У него отсутствовал бриллиант, который украшал левое ухо. Константин мысленно прокручивал в сознании варианты, где и когда он мог его потерять. Внутри похолодело. Вдруг бриллиант упал в яму, когда он закапывал Большака. Остальский достал платок из кармана и вытер потный лоб. Он начал волноваться. Нет, после убийства Большакова прошла неделя. Отсутствие серьги за прошедшие дни он бы все равно заметил. Здесь все должно быть чисто, он потерял ее недавно. И все–таки Остальский был встревожен. Константин завел двигатель и, рассекая лужи, рванул свой джип с места.

Джип Антона подкатил к спортзалу, и он медленно вылез из своего «Ниссана», как в замедленной съемке культового ролика. Антон, бесспорно, был пижоном. Ему нравилось красиво одеваться, выглядеть серьезным и деловым, а также нравиться слабому полу.


«Смазливо крутой» – называли его девушки с интеллектом, а с отсутствием оного мечтали сначала прокатиться на большом джипе и затем на самом Антоне. В этот день он был одет в темно–синюю импортную рубаху с рисунком и белые джинсы, на фоне которых можно было рекламировать безупречный стиральный порошок.

С мобильным телефоном и привычной спортивной сумкой в солнечный субботний день он посетил спортзал «Самсон». Антон редко приезжал тренироваться один, ему нужны были участливые зрители. Таковых в этот день не нашлось. Кирилл занимался руководством ремонта своей разбитой машины, Скромный после вчерашнего дня рождения своего приятеля был несвеж на голову и ночью пару раз обнимал унитаз.

– Я с похмелья, – хриплым голосом рассказал он звонившему утром Антону.

Других своих товарищей, инвалидов на голову, он не хотел привлекать для участия в своих тренировках. Антон приглашал их довольно редко для устрашения строптивых коммерсантов. Парни были «особо одаренными», как и большинство окружавших его бойцов. Без багажа прочитанных книг, но с избытком заученных фраз из известных кинолент итало–американских режиссеров Френсиса Форда Копполы и Мартина Скорцезе. Эти славные парни считали основным содержанием жизненной страницы то, что, по их мнению, мужчина должен быть сильным и глупым. У Антона было гораздо больше интеллекта, что он частенько камуфлировал и скрывал. Лицо кирпичом, неуемные амбиции и напор гладиатора давали ему гораздо больше, чем знание вопросов филологии. Фактуры, подобные Антону, росли, как грибы, косились же они под пулевым огнем, словно слабая и переросшая нужную отметину трава. Их судьбы, их души и сознание поглощал слой той волны, которая в дальнейшем сожрет их, улыбаясь и облизывая пальчики… Антон, облачившись в нарядную спортивную американскую форму, после разминки принялся за тренинг грудных мышц. Первым упражнением в его программе стоял жим лежа. После нескольких подходов в системе тренировочной пирамиды Антон дошел в работе со штангой до веса в сто тридцать килограммов, как услышал доносившиеся из малого спортзала удары. Встав после подхода со скамьи, при взглядах нескольких посетителей качалки, он продолжил настойчиво знакомиться с эффектной блондинкой. Девушка тренировала мышцы задней поверхности бедра, лежа на тренажере. Антон начал знакомство тем же стандартным словесным поносом и предложением довести новую знакомую на джипе до ее дома после тренировки. Девушка объяснила, что она замужем.

– Твой муж, что со мной драться будет, что ли? – самодовольно произнес Антон. – Я же серьезный.

Девушка промолчала и отошла к другому тренажеру для тренировки широчайших мышц спины.

Антон решил, что эту девочку он сегодня обязательно склеит и отдохнет с ней где–нибудь. Доносившиеся удары из зала спортивных единоборств вновь привлекли его внимание, куда он и отправился посмотреть, что там происходит.


Его взору открылось небольшое, обитое деревом помещение для борьбы и бокса. В нем находился Глеб, одетый в пятнистую военную форму, и молодой человек, которого он тренировал. В углу сидел Дурик, внимательно следивший за тренировочным процессом. Антон с ухмылкой слушал команды Глеба. Он помнил его еще зрячим и поздоровался похлопыванием по плечу.

– Молодняк тренируешь? – спросил Антон.

Вопрос остался без ответа.

– Впечатляющая картина, – продолжал улыбаться он, глядя, как подросток бьет по боксерскому мешку. – Как ты можешь следить за его техникой, коль ты ни хрена не видишь!

После последних слов он провел ладонью перед глазами Глеба, но тот ловким движением поймал руку Антона.


– Ого! – произнес, удивленный Тоша. – У тебя еще дети могут быть при такой реакции. А что умственно–отсталый там, в углу, делает, мышей ловит? – Антон, мне кажется, что ты уже остываешь, и тебя ждут железяки. Мы же продолжим нашу тренировку, если ты не против.

– Ты что опять на свою войну безпонтовую собираешься, которая никому не нужна? – не уставал улыбаться Антон.

Глеб резко повернулся по направлению к Тоше, и капельки пота выступили на его лбу.

– Послушай меня, огурец на джипе! Наши пацаны гибнут там сотнями и не просто так, поэтому никто не имеет никакого права вякать на счет той войны, на которой нет таких козлов, как ты, – чеканил каждое слово Глеб. – Наши бьются там до последнего патрона с оторванными ногами, засовывая кишки себе обратно в рот! И сражаются они как герои за тебя, за этот клуб, за наш город, страну и наше будущее, в котором кое–кого, станется, может и не быть.

Антон с удивлением выслушал нервную тираду Глеба.

– Слышь, если бы тебе не выкололи зенки, то я бы сейчас с тобой поговорил!

– Поговорил? – совершенно спокойно спросил Глеб. – Давай поговорим…

Он внезапно снял темные солнцезащитные очки и подошел поближе к Антону, который был ошарашен. У Глеба совершенно не было глаз. На их месте были лишь полуоткрытые глазницы.

– Хочешь поговорить, червяк бесхребетный! – произнес Глеб, и сильнейшим ударом справа чуть не снес Антону его драгоценнейшую голову с плеч.

Потолок в его глазах поплыл, стоявший над ним Глеб испарился, а Дурика, сидящего на полу, он уже не видел. Тысячи иголок воткнулись в лежащего на полу Антона, он понял, что его поставили на место, как последнего лоха. Причем лоханулся он при свидетелях. Тоша забыл о своем джипе и о девушке в соседнем зале. Лишь одна мысль назойливо стучала в его мозгу. Он облажался, и следует вернуть былое положение. Антон попытался встать, но как ему показалось, кто–то, обладавший гигантской силой, крутанул его голову, как маленький мячик, и он вновь упал. В голове гудело, словно в нее запаяли старую скрипучую юлу. Прошло некоторое время, и Антон открыл глаза. И более – менее отчетливо мог уже видеть.

– Ты труп! – прошипел он Глебу.

– Правда? Такие, как ты, уже всем надоели. Хозяева своей короткой жизни.

Глеб резким движением достал нож, раскрыл его и метнул в направлении Антона. Нож воткнулся в деревянную рейку поверх его головы. Мир в сознании Тошы замер.


Глеб вышел из зала, за ним направился Дурик. Последним вышел молодой паренек, предварительно вытащив нож из стены, и взял его с собой.

Антон хотел было ущипнуть себя за руку, потому что никак не мог поверить в случившееся. Этого не могло произойти с ним, этого просто не могло быть. Он сначала встал на колени, затем, облокотившись на стену, приподнялся. Ему стало дурно, сознание сжалось до размера замочной скважины, и его взгляд остановился на старом, избитом временем и упорными ногами ковровом покрытии.

– Схема, Костик, такова, – задумчиво проговорил Золотухин и начал кормить аквариумных рыбок. – Мне надо паренька одного прощупать, посмотреть, из какого он, так сказать, теста сотворен. Я думаю, ты не откажешь своему старому товарищу в его маленькой просьбе.

– Прощупать как лучше: щупальцами или соломинкой пятки пощекотать? – пошутил в свойственной ему манере Остальский, сидя в большом кожаном кресле.

Разговор двух людей с пересекающимися финансовыми интересами, происходил на даче банкира Ивана Ивановича Золотухина в богатой и уютной обстановке. Банкир был заложником своего хорошего вкуса. Это касалось его дачи, офиса и коттеджа, построенного по проекту самого Золотухина.

– Костик, я ценю твой юмор. Поверь, очень ценю. Но при твоем непогашенном кредите моему банку, друг мой, лучше немного пошевелиться, чем зубоскалить.

Покормив рыбок и полюбовавшись на них, Золотухин поправил очки и, повернувшись к Остальскому, сел в противоположно стоящее кресло.

– Так вот, Константин, – говорил он певуче, растягивая слова, мягко, но в то же время очень убедительно. – Поставить в неудобное положение нужно человека по фамилии Прохоров. Не могу понять я, что за персонаж сей Прохоров. Чей он и с кем он? Приехал в Тюмень из центра самого, с интересными людьми тут у нас познакомился. Мораль сказки в том, что клиентов серьезных отбивает. Правда, грамотно это делает, собака! Но не суть. Конфликты мне человеку в возрасте, сам знаешь, не нужны, как зайцу тормозной клаксон.

Остальский, одетый в черный костюм, белую сорочку и стильный галстук, понимающе кивнул и отпил из стакана томатный сок. В его ухе по–прежнему сверкал бриллиант, но не старый, который он нигде так и не нашел, а новая, заказанная у своего ювелира модель.

– Это мне понятно, – сказал он, ставя стакан на столик. – Вопрос в том, что у вас и своих торпед, наверное, хватит, чтобы все грибы в этом лесу собрать.

Остальский кивнул в сторону окна, где в осеннем лесу, окружавшем дачу, кружились опадавшие желтые узорчатые листья, в известном только им самим последнем танце.


– А на фиг мне своих чебурашек светить! – заявил Иван Иванович. – У тебя же есть парочка парнокопытных, вот и подкинешь им идею. Заинтересуй их, мол, так вот и так. Есть такой товарищ, который им, не товарищ… Мне ли тебя, Костик, учить подобной азбуке для олигофренов?

Остальский, жуя жевательную резинку, улыбнулся.

– Сделаю, Иван Иванович, разделим на дольки апельсин. Жевать не будем, только на блюдечко положим и понаблюдаем.

– Во–о–т, – растянул Золотухин – Посмотришь и расскажешь. А я про твою просьбу не забыл. Можешь кредитик еще один на кого–нибудь оформить, с откатом, конечно. Серьезный кредитик будет. И банкушу тебе подскажу, который это сделает. Я знаю, куда ты подступиться не можешь! Банкир улыбнулся и отпил свежего молока из фужера. Парное молоко ему доставляли каждое утро из соседней деревни.


– А в перспективе очень любопытная тема на горизонте общих интересов виднеется, – банкир поднял вверх палец. – Так что флаг останется у меня, а у тебя в руках могут появиться барабанные палочки. Только стучи не громко, а то мертвых разбудишь …

Остальский, попрощавшись с Золотухиным, вышел из зала огромной дачи, где его проводил к выходу охранник банкира, угрюмый двухметровый детина, постриженный под ноль.

Садясь в свой джип, Остальский заметил, как к даче Золотухина подъехала «БМВ», откуда в сопровождении еще одного охранника банкира вышли две молодые девушки.

"Ведь девчонки совсем, – заметил про себя Константин. – Лет по пятнадцать… Вот пердун старый".

Остальского нельзя было заподозрить в любви к дальнему. Он никого не любил, а Золотухина больше всех. Однако банкир нужен был ему, прекрасно понимая, что самого его Золотухин рассматривает на таком же уровне, как аквариумные рыбки корм.

Константин взглянул на большой балкон и увидел Золотухина, который стоял у окна, держа рукой занавеску, и смотрел на приехавших к нему девочек…

Остальский мчался по трассе в город и, проезжая мимо небольшой деревни, расположившейся около дороги, он обогнал мотоцикл с коляской. Константину пришлось пережить несколько неприятных секунд. Мотоциклист вилял практически по всей ширине дороги. Он ехал с единственно зажженной фарой. За спиной водителя пристроился еще один наездник, а второй пассажир сидел в люльке. Все трое были смертельно пьяны и спали, включая водителя, ехавшего с закрытыми глазами.

– Нажрались, уроды, – произнес вслух Остальский. – Мало венков с памятниками по трассе, эти туда же, вприпрыжку и со всего разбега. Колхоз имени Камикадзе…

Константин нажал педаль газа и на скорости решил избавиться от дурных мыслей, от увиденного мотоциклиста с траурной музыкой, следующей за вояжем деревенских гонщиков.

Он решил доверить задание Золотухина Антону, не раскрывая, разумеется, имени автора. Остальский был почему–то уверен, что Прохоров окажется пареньком кремневым, со стержнем. Раз его интересы пересекаются с самим Золотухиным. Ведь любитель индийского кино вряд ли заинтересовал банкира. Но не эти мысли сейчас занимали Константина, он думал о предстоящих финансовых схемах, и его глаза налились цветом денег.


Позабавлявшись вдоволь с девчонками, Иван Иванович Золотухин, облачившись в халат, лежал на диване кожаной мягкой мебели в одной из комнат своего дачного терема. После того, как малолетки уехали, в комнату вошел с какой–то крупной бандеролью в руках Стоматолог, двухметровый начальник службы охраны Золотухина. Банкир с умиленным выражением усталости на лице надел очки и с удивлением взглянул на бандероль.


– Что это? Дед Мороз принес или бабушка какая прислала? Что ты сюда эту хрень притаранил?

– Пришла на ваше имя сегодня в банк. Мы с ребятами осмотрели, вроде все нормально. Картина внутри.

– Картина? – удивленно поднял брови банкир. – Какая такая картина? Что ты мелешь…

Золотухин с недовольным видом, приподнявшись, встал с дивана и подошел к охраннику. Иван Иванович взял бандероль и попросил Стоматолога выйти.


– Нужен будешь, позову, – пробубнил Золотухин.

После того, как охранник закрыл за собой дверь, Иван Иванович достал из бандероли картину в довольно приличной рамке. Банкир с удивлением рассматривал изображенное на картине маслом кладбище. Вот именно, кладбище. Работа была выполнена блестяще, чувствовалась рука профессионального художника. Держа картину в руках, Золотухин отправился в свой кабинет. Сев за стол и взяв в руку лупу, банкир продолжил внимательное изучение полотна. Так и есть! Это было изображение местного кладбища. Он узнал его по небольшой часовенке. На этом кладбище была похоронена мать Золотухина, но в другой части мемориала. Могилы, оградки, памятники были отображены реалистично. Иван Иванович, не напрягая зрения, прочитал фамилии ушедших из жизни, разглядел фотографии на памятниках, прочитал их эпитафии. Все было очень натурально и реалистично, словно яркое фото.

Но не при виде могильных плит и крестов, изображенных на картине, громко выдохнул воздух Золотухин. Ровно посередине полотна был нарисован памятник с высеченным из камня изображением пожилого мужчины в очках и скорбной эпитафией в стихах. На камне было выбито имя усопшего. А именно: Иван Иванович Золотухин.

– Эксклюзив, – усмехнувшись, заметил банкир и почувствовал, что у него начала болеть голова. – Интересно стали работать ребятки. Даровито даже! Но вот вопрос: нахрена? Что еще за романтизм дебильный в моду входит? Сколько живу, не перестаю удивляться.

Иван Иванович не уставал разглядывать в мельчайших подробностях и данную картину. Год рождения на его нарисованной могиле был написан правильно, а вот смерть датировалась текущим годом.


"Забавные кренделя выдают ребятишки! Ежели это предупреждение, то довольно оригинальное, – мыслил Золотухин. – Борзонькая нынче молодежь привалила. С фантазией! Сучары думают, что я сыкану. Нет, детишки, перо вам в задницу. Полетаете еще!"

Золотухин спокойным движением открыл ежедневник и аккуратно переписал своим ровным «фирменным» подчерком имена покойников с могил и, чуть заметно усмехнувшись, вызвал к себе Стоматолога.


– Возьми эту живопись и сожги сейчас же, но чтобы я видел.


Золотухин поставил отчетливое ударение на слове «я», давая понять, что сам хочет быть главным свидетелем уничтожения полотна.

– Автор мне не нравится, – цыкнув языком, сказал Иван Иванович. – Да и стиль упаднический, неинтересный.

Стоматолог кивнул и, молча, без ненужных расспросов вышел из комнаты, забрав с собой картину.

Спустя некоторое время Золотухин стоял у своего окна в кабинете и смотрел, как весело огонь пожирает картину, подожженную в ночной темноте охранником, прямо под его окном.

Отмучившись ночь, банкир ранним утром, держа в руках ежедневник, стоял на кладбище, около часовни, изображенной на сожженной картине. Он сверял имена и эпитафии. Так и есть! Золотухин и сам в точности запомнил надгробия. Они были такие же, как и на картине. Точь в точь. Сомнений быть не может. Картина написана именно с этого места. Мрачный пейзаж очень правдиво отображал реальность. Золотухин взглянул в свой ежедневник и отметил правильность своего мышления. Вот Парамонов–покойничек лежит. Прекрасный был доктор. Вот Астафьева, недавно убитая бизнес–леди. Но на месте нарисованной могилы Золотухина ничего не было. Оно было пустым. Пока пустым. Золотухин подошел и встал на это место, глядя себе под ноги. Даже постучал правой ногой. Тихонько так, не шумя. Наверху каркали вороны. Он взглянул на них.

– Чего смотришь, тварь? – негромко спросил он одну из них и, закрыв ежедневник в дорогой кожаной обложке, сел в «Мерседес» на заднее сиденье, дав указание водителю ехать в коттедж.


Спереди сидел Стоматолог, который вечером этого же дня будет интересоваться у удивленных кладбищенских сторожей, не писал ли какой–нибудь художник у них на кладбище пейзажи. Те смотрели на него с нескрываемым подозрением и удивлением одновременно. И даже после того, как охранник Золотухина показал место, на котором мог реально работать своими кисточками художник, он получил отрицательный ответ.


Когда Стоматолог садился в машину, один из сторожей спросил у второго:

– Какие, на хрен, тут пейзажи? Здесь только смерть рисовать может. У той и холст всегда готов, да и краски целы и под рукой. Во–он сколько всего нарисовала. И каждый шедевр.

Сторож с красным лицом засмеялся, вернее, заклокотал и в довершение закашлялся.


Джип Антона стоял возле названного Остальским банка. В машине играла музыка, но ее никто не слушал. Помимо Антона в джипе находился Кирилл, и на переднем сиденье рядом с Тошей гордо восседал гроза коммерсантов, совершенно обмороженный и примитивный Илья по прозвищу Скромный. Это был интересный персонаж рэкетирских комиксов. Накаченный, с переломанным носом, бритый почти под ноль он производил впечатление искореженного киборга с изъятой программой управления. Одет он был в длинный кожаный плащ и коричневый костюм с желтой водолазкой. Поверх водолазки на его шее висела толстенная золотая цепь с большим нательным золотым крестом. На обеих руках были одеты перстни из того же драгоценного металла. Скромный был с жуткого похмелья и жевал жвачку. На заднем сиденье с серьезным видом и полуоткрытым ртом сидел одетый в кожаную куртку Кирилл.


– Коммерс этот без крыши работает, – рассказывал Антон. – Наедем красиво, потрогаем малость и отойдем. Если нормально все будет, то возьмем под свое крыло и никому не дадим его обижать, сами будем. Тебе, Илья, деньги нужны?

– Мне всегда нужны, – громко сказал Скромный. – Я есть хочу.

– В смысле? – удивился Антон.

– В прямом, жратушки хочется! Пошли лоха разводить…

"Дебил неугомонный! – подумал про себя Антон. – Мало тебя закрывали, доскачешься когда–нибудь со своим компасом, но, надеюсь, не сейчас".

Они вышли из джипа и направились в банк. На вопрос охранника о цели визита Антон достал из внутреннего кармана куртки пачку британских фунтов стерлингов и, помахав ими перед носом охранника, произнес:

– Вот не знаю, что с этим барахлом делать. Хочу посоветоваться с товарищем Прохоровым.

Охранник связался по телефону с каким–то отделом и к удивлению Антона и удовольствию Скромного пропустил их, указав номер кабинета Прохорова…

– Слушаю вас, господа, – сказал Вадим Прохоров, тридцатилетний темноволосый молодой человек интеллигентного вида в очках.

– Ты кто? – спросил Илья сидевшего за столом рядом с Прохоровым еще одного молодого человека.

Воцарилось молчание, затем ответил Прохоров:

– Это сотрудник нашего банка, коль вам интересно. В свою очередь я хотел бы узнать цель вашего визита.

Внезапно Скромный схватил толстую бухгалтерскую книгу и, размахнувшись, сильно грохнул ею по голове сотрудника. Молодой человек от неожиданности молча упал со стула.

– А че он молчит, когда его спрашивают, дятел приплюснутый! – гаркнул Скромный.

– В чем дело? – спросил не потерявший чувства самообладания, но удивленный Прохоров. – Зачем насилие, ребята? Если вам есть, что сказать, я вас выслушаю, мне тут террор не нужен. Я человеческие слова в состоянии с первого раза понять.

– Если понимаешь, то слушай! – начал Антон, который был взбешен поведением орангутанга Скромного. – Проблемы сейчас на каждом шагу: кошки черные бегают, кирпичи с крыши падают, машины человечков сбивают. Но когда с нами сотрудничают, то этого не происходит, этого не бывает, если сами не напорются, конечно! Мы пробили, ты ни с кем не работаешь по защите своего товарного знака. И мы хотим с тобой подружиться, как Леопольд с мышатами.

Антон улыбнулся и продолжил:

– Я думаю, предложение разумное, и мы можем обсудить некоторые детали. А за товарища своего я в следующий раз извинюсь, если мы поймем друг друга.

– Ну что ж, предложение интересное. А что вы можете?

– Тебе понравится! Многое: и в финансовых отношениях, и в защитных целях.

– Но у меня есть партнер, мне нужно с ним посоветоваться. Человек я в городе новый и работать в этом направлении мне все равно с кем–нибудь придется. Но мне все–таки хотелось узнать, каков ваш вес в этих делах?

– Вес большой, такой большой, что не поднять, надорвешься, ботаник! – опять рявкнул Скромный и продолжил теребить пальцами перстень на левой руке.

– О`кей, господа, у меня как раз сегодня встреча с моим компаньоном, и я поставлю его в известность по поводу нашего сегодняшнего разговора. Позвоните, пожалуйста, завтра в обеденное время.

Вадим Прохоров протянул Антону свою визитку, и боевики удалились. В коридоре моральный огрызок Скромный захохотал и сплюнул на пол.


Антон позвонил на следующий день, и Прохоров совершенно спокойным голосом предложил встретиться, чтобы обсудить некоторые детали их сотрудничества. Единственной просьбой Прохорова было место их встречи: не в его офисе. По его словам, подобные встречи целесообразно проводить не на рабочем месте, чтобы не привлекать излишнее внимание. Антону было все равно, и он согласился. В назначенное вечернее время и в условном месте Антон вместе с Кириллом ждали Прохорова, который предложил нейтральное место встречи около пивного бара на улице Тульской. Бар находился в окружении нескольких жилых пятиэтажных домов. Антон хотел взять на встречу и Скромного, но не смог его разыскать. Ни дома, ни в спортзале, ни в других привычных местах он не мог найти этого любителя порномультиков.


– В запой, наверное, ушел, гоблин! – поведал Антон Кириллу, прежде чем выехать на стрелку.

«Хотя может и лучше, что этого дикаря не будет», – думал он, сидя в джипе.

На пойманной Антоном радиоволне приятный женский голос проинформировал, что в городе уже шесть часов вечера. Условленное время.

Через минуту к бару подъехала тонированная белая «шестерка„. На стоянке около заведения, кроме машины Антона и этой ‹шестерки›, автомобилей больше не было. Двери “шестерки» открылись, и оттуда вышли трое незнакомых Антону людей, чуть старше среднего возраста, одетые в костюмы с белыми сорочками, но без галстуков.


– Это не братва, – сказал вслух Антон, и Кирилл закрыл свой вечно открытый рот.

Один из незнакомцев постучал в боковое окно со стороны Кирилла, тот нажатием кнопки его приоткрыл.

– Молодой человек, сядьте, пожалуйста, на заднее сиденье, – сказал один из подошедших. – Вести даже столь приятную беседу на улице не совсем удобно.

Кирилл посмотрел на Антона, тот кивнул, и он пересел на заднее сиденье, его же место занял этот незнакомец, а двое других вслед за Кириллом сели назад. Кирилл оказался зажатым между крепкими телами. Говоривший был аккуратно стриженым человеком, лет сорока, с заметной проседью в волосах.

– Антон, а где тот дебил, который выступил вчера в банковском офисе?

Антон проигнорировал заданный ему вопрос и спросил:

– А вы кто такие?

– Ты меня не понял, Рябцов, я тебе русским языком сказал, найди своего дружка и посмотри ему в глаза, если он их сможет открыть.


У Кирилла затряслись колени, он старался изо всех сил скрыть дрожь.

– Ты кто такой, Рябцов, чтобы вламываться в чужие двери и свои понты по воздуху разбрасывать? Это не твой ареал обитания, – спокойным тоном говорил незнакомец. – Твое дело кроликов разводить, пока тебе по ушам не дали, и пиджаки малиновые носить. А цепь свою пока сними, на памятник себе оставишь, если твой профсоюз раньше времени тебя спишет.

Антон внимательно слушал, а потом произнес:

– Все сказал? А теперь вытряхивайтесь из машины!

Незнакомец откинул пиджак, под которым у него висела оперативка. Он достал пистолет и резким ударом рукоятки разбил Антону лицо и вставил дуло пистолета ему в рот, сняв при этом предохранитель.

– Расскажи, Антоша, где ты взял свою машину. Ты ведь хорошо методом пропаганды владеешь, словно Геббельс. Любишь свои мнимые подвиги расписывать и легенды сочинять, поднимая свой авторитет… Джип тебе этот мама купила, когда вновь недавно хорошо вышла замуж в Питере. Оттуда ты и пригнал своего циклопа. А еще рассказать, кому ты стучишь о делишках своих дружков? И помни, придурок, мы все о тебе знаем: с кем ты, под кем, на ком ты. Все твои косяки и операции. Мы впереди тебя на шаг. Когда начнешь честную трудовую жизнь, мистер Никто, скажешь нам, мы тебя похвалим, если смысл будет. И к Прохорову, если хоть одна рожа сунется, с тебя спросим!

Он вытащил пистолет из окровавленного рта и вытер о куртку Антона. Не оборачиваясь, незнакомец сказал:

– Доброго тебе вечера, Кирилл! – и вышел из джипа, за ним последовали его товарищи.

Через несколько секунд «шестерка» медленно отъехала от бара. Антон достал платок, чтобы вытереть кровь, а у Кирилла началась икота. Мелкими каплями стал накрапывать дождь…

Прогулочный теплоход, не спеша, совершал вояж по привычному для горожан водному маршруту. Но в этот раз судно откупил Золотухин, который вальяжно поедал телятину под соусом, сидя в ресторане корабля. Двое охранников Ивана Ивановича расположились за столиком около входа и тоже ужинали разнообразными блюдами, изготовленными местным шеф–поваром. Уже смеркалось, красивый, цвета спелого граната закат радовал глаза Золотухина, который делился своими художественными впечатлениями по поводу увиденного с Остальским, одетым в белый костюм и черную сорочку с воротом навыпуск. Рядом с его блюдом стояла тарелка Лары–Лавэ, наполненная креветками, которые дожидались ее прихода из туалета.

Иван Иванович часто откупал прогулочный теплоход для того, чтобы поужинать, прокатиться по водной глади реки Туры и пригласить для деловой беседы интересных ему людей.


На этот раз подошла «очередь„ Остальского, который в этот день был не в настроении. Золотухин был не против присутствия подруги Константина, которая к удивлению банкира, немного выпив спиртного, почувствовала себя балериной последнего в ее карьере аншлага. Девушку довольно быстро “развезло», и Ларочке страшно хотелось танцевать.


Золотухин отпил из бокала вино и осведомился у Остальского:

– Серьезные люди, значит, за Прохорова вступились?

– Да. По ходу пьесы осерчал кто–то, что паренька потревожили.

– Ну а ты сам, что думаешь по этому поводу?

– Люди явно компетентные и держали себя уверенно. Ну а торпеды, что пробивали Прохорова, уделались, – Остальский засмеялся. – Пальцы им, короче, разогнули и конкретно так объяснили, что нельзя хороших людей отрывать от банковской деятельности. Теперь, Иван Иванович, ваш интерес уровнем повыше надо удовлетворять, либо дружить с пареньком.

– Ты советуй, Костик, как твоей подружке правильно носик пудрить.

Золотухин отпил еще вина и спросил:

– Ты с Зоболотцевым Егоркой поддерживаешь отношения?

– Могу.


– Послушай, мой молодой друг, помоги его развести немножко. Ему в городе кредита ни в каком банке уже не видать, как поросенку собственного хвостика. Мне ведь тоже должен! Везде набрал и не отдает, людей не уважает. Долгов–то у него сам знаешь, неизвестно, как свой жизненный путь закончит. А ведь развивался, вроде бы, одно время, резко вверх шел, а теперь будущего может и не быть. Слишком много людей недовольных им. Не расплачивается, завтраками кормит, некоторым грубит, других избегает… Хочу по носу его щелкнуть, чтоб неповадно было Ваню Золотухина в дураках держать! Наказать немножко не ради денег, а ради принципа, пока жив. Мы же не знаем, может, его кто–нибудь и подписал. Что ты о нем думаешь?

– Подвязки у него есть серьезные, крыша была тоже, пока основных не перестреляли. Но спад налицо, ему нужны финансы, чтобы с серьезными долгами рассчитаться и для жизни, чтобы бухать и юбки коллекционировать… Что нужно сделать?

– Сведешь его с одним моим знакомым из Москвы. Посоветуешь его как серьезного финансиста, знакомым с сильными мира сего. Его нужно подать как человека, способного пробить большой кредит в столичном банке. Егорка должен клюнуть. Поможешь?

– Попробуем, – ответил Остальский. – Почему бы и нет.

Из уборной вернулась Лариса:

– О чем говорят мужчины? – поинтересовалась она, с трудом усаживаясь за стол. – Опять о деньгах?

Остальского Лариса раздражала уже весь вечер, и он выпалил:

– О женском алкоголизме!

– Фу, Костик, какой ты грустный и скучный, Лара немножко пригубила, а ты уже ворчишь, как дед Мазай. Повлияйте, пожалуйста, на него, Иван Иванович.

– Повлияю, Ларочка, и только для тебя.

– Давайте потанцуем, – седьмой раз за вечер предложила Лариса.

– Как в присядку или степ? – поинтересовался Остальский. – А, может, ламбаду сбацаем вместе с капитаном шхуны и его командой?

Лариса с наигранным умилением глядела на Остальского.

– Костик, какой ты у меня умный, аж дрожь берет. Ха–а–чу ламбаду с капитаном!

– А ты налей ему и, может быть, танго с выходом получишь.

– Иван Иванович! – сказала она, с любовью глядя на Золотухина. – Не откажите одинокой женщине.

– Не откажу, сударыня, – и Золотухин встал из–за стола.

"Сейчас со смеху умру, – подумал Остальский, глядя на танцующую пару. – Гусь и гагарочка! Лишь бы гагарочку не стошнило, а то меня вместе с ней с корабля в воду выкинут. Вот, дура, окосела, как таракан после дихлофоса и еще выступает, Анжела Дэвис!"
Золотухин был уже не молод и, судя по отсутствию подвижности, явно никогда не был танцором. Лару же тянуло кружить и вальсировать, пылать страстью и наслаждаться музыкальным ритмом.

Остальский ей наскучил и она, держа банкира за плечо, чувствовала в нем ауру власти и наличие больших денег. Лара докружилась, и ей стало дурно. Стараясь не выдавать нахлынувшее неприятное чувство тошноты, шутя и улыбаясь, по окончании музыкальной композиции она выпорхнула, словно пьяная бабочка, подышать свежим воздухом. Извинившись перед вытирающим платком пот Золотухиным, Константин Остальский последовал за ней.

Стемнело. Стояла прекрасная сухая погода, но заметно похолодало. Константин не сразу нашел Ларису. Она стояла на противоположной стороне от ресторана палубе, облокотившись о перила. Подойдя к ней поближе, Остальский поморщился. Лару полоскало. Женщина издавала адекватные своему состоянию звуки.

– Что докрутилась? – спросил недовольный Остальский.

– Пошел вон! – был ответ расстроенной Ларисы.

– Пошел куда? Послушай ты, мисс Зимбвабве, не обнаглела ли ты настолько, что плюешь в руку, кормящую тебя! А, кукла со сломанным заводом?

Остальский повернулся и хотел удалиться, но Лара–Лавэ произнесла:

– Прекрасный вечер, Костик, – ее снова стало выворачивать.

– Тьфу, на тебя еще раз! – поморщился Остальский. – Опера неизвестного автора. Часть вторая: вдовы мафии.

Лариса подошла к Остальскому и вытерла рот со следами остатков ужина и дорогой губной помады, купленной ей Костей.

– Ты Димку не трожь, это память! – прохрипела она ему, напоминая о своем убитом в криминальной разборке муже. – Не надо, Костик.

– Память? Чья? Ты когда, вдовушка, на могиле мужа была в последний раз? Два года назад во время похорон? Могила у твоего рыцаря печального образа жутко заброшенная и неухоженная, а о нем все уже и забыли, включая тебя, успевшую хоть шубу норковую отработать…

Во время произнесения последней фразы Лару–Лавэ прополоскало прямо на шикарный белый костюм Остальского и его итальянские белые туфли.

– Пьяная обезьяна! – возмутился Константин, – Какого лешего ты это сделала! Посмотри, в каком я положении из–за тебя, стерва! – Ничего, постираешь или Золотухина своего попроси, он поможет!

Лара звонко засмеялась и получила по голове от Остальского, который ответил ударом кулаком наотмашь…

Что произошло дальше, Константин никак не мог предвидеть. Лариса как–то неуклюже взмахнула руками и под действием силы удара, перевернувшись через перила палубы, полетела вниз, задев головой борт теплохода. Удар получился в ночной темноте жутким и очень сильным.

Остальскому казалось, что этот страшный звук стоял у него в ушах еще минуту… Вслед за падением послышался всплеск воды…

Через секунду Остальский подбежал к перилам и нагнулся через них, всматриваясь в грязную речную воду. Теплоход уже проходил место падения с разбегающимися по воде кругами. Лариса не вынырнула. Невидимый кулак сжал его сердце, он задыхался…

Остальский не мог поверить в случившееся, он не мог осознать всю глубину произошедшего. Костя надеялся, что еще секунда, и она выплывет на поверхность. Он всматривался в темноту, но ничего не видел. Был слышен лишь шум работающего и удаляющегося от места Лариного падения теплохода.


Кровь ударила в голову, темнота поплыла перед глазами. Остальский стоял, держась за поручень.

"Бред, этого просто не может быть! Глупая дура кувыркнулась, и ее не стало, – неслись, обвивая друг друга, словно скользкие змеи, мысли в сознании Константина. – Как все наивно и страшно бездумно получилось!"
"Лара утонула…", – эта мысль горела в его мозгу.

"Лара мертва…", – огонь перетекал и разрывал его душу.

«Ты убил ее!!», – стучало в висках.

"Старая шлюха, ты подставила меня! – пронеслось в сознании Остальского. – Ты круто подставила меня перед Золотухиным. Именно с Ваней–Ваней сейчас предстоит объясняться о случившемся. Я у него в руках, у этого паука в его паутине. Какого, я взял сегодня эту дуру с собой! – Остальский стукнул себя кулаком по лбу. – Не могу поверить, Лара кормит рыб!"

Он посмотрел на свой испорченный белый костюм и брезгливо притронулся пальцами правой руки к месту еще теплых остатков Ларисиного ужина, последних воспоминаний, что остались от его любовницы Лары–Лавэ.


– Что это? – спросил Заболотцев своего архитектора, показывая на флаг с непонятным вензелем, который украшал верхнюю башенку коттеджа, изображенного в проекте.

– Это я разработал ваш логотип, вернее семейный герб. В средневековом стиле постарался исполнить. Я, конечно, не геральдист, но…

Заболотцев поморщился, словно попробовал на вкус гнилую дыню.

– Ну, не надо это исполнять. Проект подготовил хороший. Хвалю. Но герб, это лишнее, и люди не поймут. Выпендреж здесь ни к чему.

– Хорошо, Егор Сергеевич, – тихо произнес архитектор, одетый в синюю джинсовую рубаху.

Он взял проект и вышел из кабинета.

Егор Сергеевич снял трубку телефона и набрал свой домашний номер. Ответила Наталья, довольная звонку супруга.

– Обед готов? – спросил Заболотцев.

– Конечно, – ответила жена. – Погладила сорочку, которую ты просил. Приезжай, жду.

– Хорошо, скоро буду, – Заболотцев повесил трубку.

Он любил порядок. Другие это называли самодурством. Заболотцев считал, что каждый человек должен определенное или постоянное время находиться в ежовых рукавицах. Жену свою он приучил готовить чистую выглаженную сорочку к обеду, которую он надевал взамен утренней. Иногда менял также галстук. По поводу воспитания жены это было еще не все. Очень немногие знали, что его супруга Наталья мыла полы находившейся по соседству библиотеки. Егор это называл «трудовой терапией». Ни в чем материально не нуждавшейся Наталье при богатом супруге шваброй мыть полы приходилось не за копейки, которые там платили, а из–за причуд и принципов ее благоверного, поднявшегося с самых низов социальной лестницы.

Положив в кейс дорогой набор кухонных ножей, приобретенных сегодня у знакомых коммерсантов, и газовый пистолет «Вальтер», Заболотцев вышел из кабинета. Спустившись по лестнице, он появился во внутреннем дворе на территории фирмы и увидел интересную картину, как Федор отправил в нокаут одного из водителей.

– Что за самосуд? – спросил Заболотцев.

Федор, потирая кулак, ответил:

– Этот дегенерат машину вчера разбил вместе со своей подружкой. Они синие были оба. Он дал ей порулить, дебил недобитый. Теперь «Волжана» битая стоит в гараже.

Егор Сергеевич с презрением посмотрел на шофера и сказал собравшимся около него механикам:

– Пусть машину восстанавливает за свою зарплату.

Заболотцев и Федор погрузились в «Мерседес» и поехали к дому Егора. По пути Заболотцев сделал несколько замечаний своему водителю. Егор Сергеевич сам прекрасно водил автомобиль и любил давать разные советы по поводу автовождения.


Подъехав к дому, Егор Сергеевич в сопровождении Федора быстро вышел из машины и направился в подъезд. Заболотцев зашел в квартиру, а Федор остался дожидаться своего шефа у входной двери…

Федор уже достаточно устал за первую половину дня. С утра он не пускал в кабинет Заболотцева людей, которым тот, а вернее его фирма должна была деньги. Это было привычным профессиональным времяпрепровождением охранника Заболотцева. Но скоро эта очередь стала довольно длинной, и многие не скрывали своих отрицательных эмоций. Позднее подъехали бандиты, «крыша„ одной из фирм, которой опять же Егор Заболотцев задолжал. Егор Сергеевич стоял у окна своего кабинета и с улыбкой наблюдал, как его “крыша» разговаривает с приезжей. Разговор прошел спокойно, и до чего–то обоюдовыгодного договорившись, угрюмого вида спортсмены и спортсменики попадали в свои разнопрестижные машинешки и разъехались, каждый в своем направлении. Стоявший рядом с Заболотцевым Федор давно понял, что тот хотел обмануть всех и надеется влезть в любое по величине игольное ушко…

Заболотцев, когда получил картину, долго хохотал. Он жмурился, весело смеясь, и поглаживал свои усы. Вдоволь нахохотавшись, пнул картину ногой и зашел в свой кабинет пить пиво. Когда дверь кабинета захлопнулась за Заболотцевым, Федор поднял картину с пола и поставил на один из стульев, стоящих в приемной. У Егора Сергеевича было в этот день отличное настроение, и он в честь неизвестно какого праздника отпустил своих секретарш раньше обычного. В приемной находился лишь один Федор, рассматривающий картину.

Он повертел ее в руках, посмотрел на обратную сторону и, присев на корточки перед стулом, принялся ее изучать. Через несколько минут, намочив тряпочку ацетоном, он стал стирать изображение на картине. Краска не спешила поддаваться. Охранник стал стирать краску ножом, вынув с помощью кнопки лезвие. Краска поддалась. Но под ней на холсте больше ничего не было.


В этот же вечер, но уже в довольно поздний час этот холст оказался в гараже Федора, сумевшего в отличие от своего шефа, разглядеть необходимое в изображенном на полотне кладбище. А именно, заброшенную могилку с покосившимся деревянным крестом на заднем плане картины с маленькой фотографией Заболотцева.


Осень полностью вступила в свои права, играя палитрой ярких красок на деревьях. Погода была еще теплой, солнце любвеобильно светило на землю, даря ее обитателям тепло и благоденствие.


Остальский на своем джипе подкатил в субботний день к офису Заболотцева и прождал того около двухэтажного здания минут пятнадцать, прежде чем тот подъехал на «Мерседесе». Заболотцев был не один, в машине находилась его супруга.

Внимание Остальского привлекла лежащая в машине шляпа белого цвета, которую носили карикатурно отображенные в советской пропагандистской печати английские колонизаторы, угнетатели и поработители.

"Знаменательная вещица, – подумал Константин. – Сколько, интересно, он за нее отстегнул, Африкан Сергеевич?"
Улыбаясь во всю ширину данного ему природой рта, Заболотцев поздоровался с Остальским и пригласил его пройти в офис.

С важным видом Егор Сергеевич и последовавший за ним Константин прошли мимо охраны и на втором этаже вошли в кабинет руководителя.

По селекторному телефону Заболотцев справился у дежурившей секретарши о сегодняшней ситуации и спросил о наличии поступающих ему звонков.

Остальский осмотрелся вокруг. Кабинет соответствовал широкой купеческой натуре его хозяина. В нем было все необходимое: большой импортный холодильник, цветной телевизор с видеомагнитофоном и вся деловая атрибуция в виде офисной оргтехники.


Егор покормил аквариумных рыбок, и Остальский поймал себя на мысли о схожести увлечений Заболотцева и Золотухина, чью миссию сейчас он выполнял.

– Мне посоветовали рыбок прикупить, – произнес Заболотцев. – Говорят, нервы успокаивает.

– А часто струнки приходится в порядок приводить? – Бывает в последнее время.

В кабинет, постучавшись, вошла секретарша, держащая на подносе чашки с кофе. Мужчины взяли по чашке и, когда секретарь вышла, Заболотцев поинтересовался:

– Поговорим? Что хотел поведать мне?

– Поговорим…Тут, Егор Сергеевич, есть тема одна, которая, может быть, вас заинтересует… Знаком я с одним серьезным московским дядькой, финансистом по профессии и призванию. Так он в состоянии кредитик выбить стопроцентно в одном из столичных банков. Не за просто так, разумеется.

Заболотцев отпил кофе и спросил:

– На каких условиях?

– На существенных, понятно. Можно все пробить и детали и нюансы, он как раз заинтересован в расширении контактов. Но если честно, он питает интерес близкой мне по родству особе женского пола. Вероятно, у моей родственницы руки попросит на полном серьезе старикан. Мне он навстречу пойдет. Причем пару раз об этом сам заикнулся, так что за язык можно и подтянуть.

– А что сам им не воспользуешься?

– А мне куда, у меня и так все вопросы решаются, словно джек–пот выпал. Тем более необходимости нет, я успею это наверстать. А вот вам, думаю, не лишним будет, если не сказать более…

– Не лишним, очень даже не лишним… Предложение интересное, спору нет. Если я соглашусь, то на чем остановимся?

– Остановка будет такая, Егор Сергеевич. Даю вам телефон своего будущего московского родственника и заранее вас представляю, разумеется. А взамен нашего взаимопонимания и будущих деловых доверительных отношений вы при получении кредитной суммы маленькую благодарность мне предоставите, о чем я заранее вас уведомлю.

– А на какой кредит я могу рассчитывать? – На очень серьезный, который вольет в вас свежие силы, словно ветер в мифического героя.

– Было бы очень своевременно, – сказал Заболотцев.

Дела его шли плохо, кредиторы стучались во все двери и окна. Коммерческие магазины давали лишь мелочь, и перспективы развития некоторых его проектов были сведены практически к нулю. Фирма была в подвешенном состоянии, об истинном положении дел знал лишь Заболотцев и несколько его доверенных лиц. Но пробоины и трещины в днище фирмы могли появиться уже завтра, и вода злоключений и неприятностей в состоянии была затопить шлюзы деловой жизни. Заболотцеву был нужен крупный кредит, чтобы выжить, чтобы побыть еще на вершине горы, почувствовать себя в здравии и начать отдавать долги. Он хотел погасить пару, взятых у банков кредитов, банки одолевали его. И крупный последний кидок иногда давил на нервы, эти телефонные звонки и посетители с расспросами о наличии вверенных ему средств уже надоели. Он хотел выплыть, но для этого необходимо было найти свой маяк. Остальскому он не сильно доверял, Константин его один раз уже подвел… Но ситуацию тогда исправил подарок в виде крокодила, вспоминать о котором Егор Сергеевич не любил. Ему не нравилось что–либо терять.

Их познакомила Лара–Лавэ, и Заболотцев прекрасно помнил этот вечер. Они сидели в ресторане и весело проводили время. Лариса залезла на сцену и под аккомпанемент музыкантов фальцетом исполнила песню «Гуд бай, Америка». К тому времени она проводила ночи в компании Заболотцева, а иногда исполняла еще и джигитовку на нем в его кабинете. Проделывала она и другие трюки, но с Остальским, о чем Егор не знал и догадываться не желал. О любвеобильной двуличной жизни Ларисы достал сведения его охранник Федор, который притаранил так много информации, что впору было заводить личное дело Лары–Лавэ.

– Как Ларочка? – участливо спросил Заболотцев. – Давненько ее не видел.

– Без понятия. Если увижу, то обязательно приглашу в ресторан. Думаю, вы не откажитесь еще раз спеть дуэтом?

– Будет повод, чтобы спеть, куплю хор обнаженных девиц, обещаю тебе! Главное, нашу будущую тему обыграть правильно и достойно.

На том они попрощались.

«Глупая обезьяна!» – подумал про себя, выходя из кабинета, Остальский.

«Бык отутюженный!» – соответственно пронеслась мысль у Заболотцева относительно Константина.

Егор Сергеевич набрал номер телефона Федора:

– Привет, контрразведка! В понедельник будь на планерке в восемь. Все.

Заболотцев, сидя в своем большом кожаном директорском кресле, рассматривал рыбок, плавающих в аквариуме, и спустя некоторое время заметил, что одна из них всплыла вверх брюхом.

В этот же вечер к берегу грязной городской реки прибило ужасно распухший от долгого пребывания в воде посиневший труп Лары–Лавэ.

– Федя, заходи! – весело сказал Заболотцев, купаясь в бассейне, вошедшему в предбанник своему охраннику, одетому в черный костюм и черную водолазку. – Нужно срочно смотаться в Москву и передать серьезным людям энное количество купюр.

– Когда выезжать? – спросил Федор.

– Завтра утренним рейсом. Так что возьми сейчас билет в кассах и обратно. Буду ждать тебя в офисе.

Федор развернулся и вышел.

– Иришка, выходи! – довольно произнес Егор, и из комнаты отдыха вышла длинноногая девица, закутанная в простыню… На этой неделе Заболотцев принимал гостя из Москвы, о котором ему рассказывал Остальский. Звали его Андрей Александрович, и он произвел хорошее впечатление на Егора. Лет пятидесяти, интеллигентного вида и со здравыми суждениями гость Заболотцева деловито обрисовал ситуацию с кредитом, как он ее видит. Заболотцев решил действовать!

Первым условием Андрея Александровича была выплата долларового аванса за начало работы в ходатайстве получения кредита в именитом крупном московском банке. Сумма взноса была довольно внушительной, и Заболотцев не сразу смог собрать эти деньги. Андрей Александрович называл во время разговора известные фамилии своих деловых партнеров и показывал интересные деловые бумаги…

Заболотцев вошел в игру и уже на следующий день выслушивал отчет Федора, только что вернувшегося вечерним рейсом из Москвы, которого машина сразу же из аэропорта доставила в офис предпринимателя.

– Встретили они меня в аэропорту. Знакомый нам Андрей Александрович и его компаньон, назвавшийся Виктором, – рассказывал Федор. – Отвезли на квартиру, там у них офис. Ну, пообедали сытно, по–холостяцки, за продуктами их сотрудница сбегала. Принесла и больше не появлялась. Во время трапезы вы как раз звонили узнать, как все происходит.

– Ну, и твое мнение? – Кидалово.

– Почему? – улыбнулся Заболотцев.

– Я, конечно, не мэтр психологии, но, когда я пачку баксов из кармана достал, у них глазки осоловели. Вы бы глянули, как они пересчитывать их стали. Я думал, что у них рожи от покраснения треснут. Есть тут какое–то гнилое зерно.

– И на основе этого ты делаешь выводы?

– Я только высказал свое субъективное мнение. Окончательное решение всегда за вами.

Заболотцев встал со своего кресла, подошел к окну и, глядя на осенний пейзаж, спросил:

– Что еще?

– Когда деньги считать закончили, предложили шлюху вызвать, я отказался.

Заболотцев снова улыбнулся.

– Да! – вспомнил Федор. – Им три купюры по сто баксов не понравились. Сказали, что старого года выпуска.

– Я знаю, мне они сказали это по телефону, – Егор Сергеевич принял из рук охранника купюры. – Молодец, хорошо поработал! Деньги понадобятся, скажешь. У нас с тобой джентльменское соглашение. Сейчас езжай домой, отсыпайся. Завтра к часам десяти подгребай.

Федор попрощался и вышел из кабинета. Заболотцев включил телевизор «Sony„, шла трансляция слезливой телеоперы мексиканского производства “Просто Мария»…

Остальский в это же время сидел у себя дома и тоже смотрел телевизор, только другой канал. Уминая бифштекс с жареным картофелем, он наблюдал за сюжетом криминальной передачи местного телевидения. В рубрике «Внимание, розыск» была показана фотография трупа неизвестной женщины, и в эфире прозвучала просьба откликнуться тех, кто ее опознал. Там же прозвучала сопроводительная информация о том, что девушка была выловлена недавно у берега реки.

Остальский замер с вилкой у рта и глядел на экран телевизора. Куски картошки и бифштекса выпали у него изо рта. Ему стало дурно. Он увидел на экране обезображенное, раздутое и еле узнаваемое лицо Лары–Лавэ.

Он выплюнул остатки пищи прямо в тарелку и выключил с помощью дистанционного пульта телевизор.

Константину было нехорошо и, вспомнив, что на диване, на котором он сейчас сидел, он много раз занимался любовью с женщиной, личность которой устанавливает милиция, он медленно встал с дивана.

«Если эта распухшая русалка мне будет тоже сниться и втыкать зубочистки под ногти, то я сильно огорчусь», – подумал Остальский.


Но Лара ему никогда не снилась.


Через неделю московские гости посетили хлебосольного Заболотцева. Их встретил кортеж иномарок, который сопровождал и последующие дни. Сев в аэропорту «Рощино„ в ‹Мерседес› Заболотцева, гости уже там расслабились и выпили коньяку. “Мерседес» рванул в город, и за ним тронулся джип с Федором и еще с одним охранником Егора Сергеевича Романом. Замыкал кортеж японский микроавтобус, в котором находился заместитель Заболотцева Чухонкин и исполнительный директор фирмы Чердынцев.


Расселить дорогих гостей решили на небольшой и уютной базе отдыха, расположенной за городом, в прекрасных люксовских номерах. В ресторанчике, находившемся на базе отдыха, гостей уже ждал приготовленный ужин. Немного отдохнув с дороги в своих номерах, Андрей Александрович и Виктор, кудрявый полноватый молодой человек, присоединились к Заболотцеву за накрытым столом в ресторане. На ужине также присутствовали Чухонкин и подъехавший Остальский. Секьюрити Заболотцева Федор и Роман расположились у входа в ресторан. Посетителей в тот день не пускали. Он был откуплен Заболотцевым, который был там частым гостем и персонал заведения всегда старался ему угодить. База отдыха была к тому времени практически пустой. Гости оценили чистый лесной воздух и прекрасное расположение Дома отдыха в сосновом бору…

Андрей Александрович и Виктор, проголодавшиеся с дороги, с аппетитом принялись за ужин, с интересом рассматривая стены ресторана, украшенные в средневековом стиле: с картинами, оружием и рыцарскими гербами.

Беседа за столом приняла сначала деловой характер и касалась, главным образом, получения кредита. Гости поведали Заболотцеву о принятом положительном для него решении в получении денежных средств. Они вместе просмотрели бумаги, в которых, надо сказать, Егор Сергеевич ничего не смыслил.

Остальский слушал беседу с неподдельным интересом, но про себя он искренне забавлялся игрой Андрея Александровича и безграмотностью Заболотцева, изображавшего на своем лице углубленную сосредоточенность и внимание.

Поговорив о деле и наметив план действий на следующий день, разговор плавно перешел на более высокие темы: погода, женщины, машины. Первым изрядно опьянел Чухонкин: льстец, болтун и холуй Заболотцева. Затем развезло молодого Виктора, который все это время, икая и запинаясь, рассказывал об автомобилях марки «Феррари».

Ужин закончился за полночь. Подвыпивших гостей проводили по своим номерам, и Заболотцев с Чухонкиным, погрузившись в «Мерседес„, поехали домой. За “Мерином» отправился джип с Федором. Исполнительный директор Заболотцева и Роман остались вместе с водителем микроавтобуса на базе отдыха. По мнению Егора Сергеевича у гостей под рукой должен быть автомобиль и охранник. Пообещавший добраться живым до дома, пьяненький Остальский взгромоздился в свой джип и на малой скорости направился в город.

На следующее утро гости побывали в офисе Заболотцева, где хозяин ознакомил их с деятельностью своей фирмы.

Федор заметил, что с утра Виктор был немного навеселе и все время старался рассказывать ему смешные истории. Еще охраннику бросился в глаза вид грязного воротника сорочки Виктора.

Отобедали гости в одном из престижных ресторанов города. Федору вообще было в напряг сопровождать этих важных лиц. Он утвердился во мнении, что все это блеф, однако, возражать что–либо считавшему себя умнее других Заболотцеву было бесполезно. Масла в огонь добавил все тот же кудрявый Виктор, попросивший Федора привести девочку, пообещав за это ему лично сто долларов. Федору очень захотелось закатать в лоб или промеж глаз дорогому гостю, но он сдержался и процедил сквозь зубы:

– Я не сутенер.

Виктор понял, что обратился не по адресу и извинился, объясняя, что не в обиду попросил. Сам он категорически заявил, что найдет, словно охотник в каменных джунглях, себе добычу в виде женщины.

На обеде присутствовал и нарядный Остальский. За руль своего джипа в этот день он не рискнул садиться и приехал в ресторан на такси. За столом Заболотцев произнес тост за удачное дальнейшее сотрудничество.

После обеда гости расселись по машинам и отправились на небольшую прогулку по городу, во время которой кудрявый гость жадно рассматривал проходящих по улицам девушек.

После круиза все отправились обратно на базу отдыха. Гости должны были улететь в Москву вечерним рейсом. Всех окончательно развезло, когда Заболотцев созвал прощальный ужин в честь гостей. Веселье было в полном разгаре, когда Егор Сергеевич и Федор вышли на свежий воздух после прошедшего дождя. Заболотцев заплетающимся языком произнес:

– На тебе билеты, с паспортами. Зарегистрируй их на рейс. Мы подъедем позже.


– Не опоздайте, а то самолет улетит без них, – Федор кивнул на окна ресторана.

– Федя, а ты останови самолет…

Самолет Федору остановить не удалось. Он уже взлетел, когда кавалькада иномарок подъехала к аэропорту и к удивлению публики из нее выпали чуть живые Заболотцев, Андрей Александрович, окосевший неугомонный Виктор и Остальский, поправляющий отсутствующий галстук. Узнав, что самолет уже улетел, все укоризненно, насколько это было возможно в их состоянии, посмотрели на Федора. Потом, подняв севшего на асфальт Андрея Александровича, погрузились в автомобили и отбыли обратно на базу отдыха продолжать деловую безотлагательную беседу.

В тот же вечер пьяные Костя Остальский и Виктор подрались из–за официантки, но в итоге, помирившись, уснули в обнимку на одной кровати в номере. Ночью Заболотцев развлекался с этой официанткой в отведенных ему апартаментах. Андрей Александрович мирно похрапывал на диване в холле, а Федор, стоя на террасе, смотрел на ночное звездное небо и слушал покрапывание холодного осеннего дождя, вспоминая о своей беременной супруге…

На следующее утро гости, сидя в полупустом салоне самолета, спали с полуоткрытыми ртами. Стюардессы их не беспокоили, им снились сны, и они летели сытые и довольные к себе домой заниматься рутинными и привычными делами.


Еще какое–то время спустя Заболотцев и гостившие у него новые деловые партнеры общались по телефону, но вскоре контакты внезапно прекратились. Их телефон молчал, пожимал плечами Остальский, разъясняя заминку предположениями о кропотливой работе. Заболотцев уже перестал успокаивать себя и начал откровенно психовать.

Федор сидел в его кабинете и внимательно смотрел на своего шефа.

«Ну, ты и Дуримар», – думал он, глядя, как Заболотцев куда–то судорожно названивал и вслух без телефона обещал разорвать на куски Остальского.


– Приедешь из командировки, займешься Остальским, комбинатором хитровымученным…

«Тебя же предупреждали», – продолжал про себя свои умозаключения Федор.

– Скатай в Москву к этим ребятишкам, которые три дня пили и жрали за мой счет. На халяву наупражнялись тут, сволочи, а результата не видно. Поедешь?

Федор покачал головой.

– Что так? – спросил удивленный Заболотцев.

– Мне когда заявление об уходе писать сейчас или завтра перед планеркой?

Ошарашенный Егор Сергеевич молча смотрел на своего телохранителя.

– Меня не впечатляет перспектива лежать где–нибудь под березкой с невинным детским выражением лица на фотографии могильного памятника, – Федор отчетливо чеканил каждое слово. – Как представлю, что на могилу мою будут крошить хлебные крошки для птичек и бичары станут дожирать оставшуюся в стакане после поминок водку, то тошно становится. Нет, Егор Сергеевич, спасибо за приглашение на тот свет, но я как–нибудь в другой раз туда отправлюсь, лет так в восемьдесят. Усталым, больным и старым. А сейчас я молод, и жена у меня беременная, так что сей праздник без меня.

Заболотцев был чрезмерно удивлен таким откровением.

– Ты что несешь, Федя? Скатаешь к ним, денег, сколько надо, получишь. Вообще, что за плод больной фантазии? – У вас газетка в приемной лежит, в кипе вместе с другими. Гляньте ее, там расценки опубликованы в статье о преступности, касаются заказных убийств. Куда вы меня приглашаете съездить, там найдутся отморозки, готовые за копейки мне удавку на шею набросить. И сделают это для того, чтобы вас проинформировать. Намекнуть, чтобы забыли туда путь–дорожку купцы крайнего севера. Ведь с самого начала вас я, Егор Сергеевич, предупреждал, что это кидалово. И, честно говоря, не удивлюсь, если заказчиком этого "Маппет–шоу" является кто–нибудь из ваших недоброжелателей, которых надо отметить не один десяток. Так что я умываю руки, господин Заболотцев. Когда писать заявление об уходе?

– Ты что, сыканул что ли? – поморщился Заболотцев. – Ты что гонишь?

Федор засмеялся и вышел из кабинета, написав сразу же заявление об уходе. Своему напарнику Роману он изложил личностный взгляд и посоветовал ему в Москву не ехать. Он знал, что послать туда Заболотцеву больше некого.

– Он тебе кость для начала в виде денег кинет, и это будет наживка. Смотри, если поймаешься. Давай, на некоторые вещи я тебе глаза открою. Дела у него сейчас не очень, а через месяц, другой хуже некуда будут. Его сожрут, как гориллы банан на завтрак! Мало кто сейчас об этом подозревает, потому что есть видимость штиля, а завтра грянет шторм. Прими это к сведению, Ромик, ведь я тебе не враг.

На улице вечерело, природа одарила горожан прекрасным закатом, играющим на желтой листве различными оттенками. Федор попрощался с Ромой и не спеша пешком отправился домой.

Некоторое время спустя Роман сидел в кабинете Заболотцева и слушал его версию случившегося

– Роман, ты Федю не слушай, – говорил он не избалованному деньгами охраннику. – Ведь он тебе, наверняка, чего–нибудь наболтал, страхов нагнал жутких. Все гораздо проще и одновременно прозаичнее. Ведь люди могут на связь не выходить по разным причинам. И сам посуди, я что лох или похож на неудачника? Скатаешься туда, встретишься с ними, вопросы задашь, послушаешь и обратно. И все, Рома, все! Никаких разборок, пугливых непоняток и других абзатцев. Отдохнешь там, как душе угодно. Денежки на дорогу хорошие получишь. Вернешься, сделаем тебя основным в охране, раз Федю деньги больше не интересуют… Кстати, вопрос можем интересный порешать. Интересный, заметь, для тебя. «Тойоту» белую в нашем гараже видел? Ключи получишь с доверенностью. Перспектива для тебя открывается, парень. В будущее сможешь войти с высоко поднятой головой. Так что не бойся и в бой. Победители – это те, кто работает, а не те, по кому ходят.

Наутро Роман, ободряемый мыслью о своем служебном продвижении, вылетел по заданию Заболотцева. Больше его живым никто не видел…

Стоял прохладный, хмурый и несолнечный день. Осенний ветер трепал опадавшую листву, которая шуршала под ногами провожавших в последний путь Романа. Похороны состоялись на городском кладбище. Федор, одетый в длинный черный кожаный плащ и черный костюм, с таким же цветом рубахой и галстуком, стоял рядом со Светланой, секретарем Заболотцева, единственной из фирмы Егора, приехавшей на похороны охранника. Заболотцева не было, он не удосужился даже позвонить матери Романа и принести соболезнования по поводу трагической кончины ее сына. Парня хоронили в закрытом гробу. Его тело нашли в подмосковном лесу близ шоссе с перерезанным горлом, спустя неделю после вылета из родного города. Труп был также обезображен многочисленными ножевыми ранениями и лишь через определенное время был отправлен домой. Правоохранительные органы сработали очень оперативно и довольно быстро выяснили личность убитого, у которого при себе не оказалось никаких документов.

– Хоть бы людей прислал с цветами, – тихо сказал Светлане Федор. – Послал же добровольца на смерть. Я Роме говорил, чтобы остерегался туда ехать. Эта смерть на совести Егора. Ориентацию совсем потерял, гнида, думает, что хитрее других! Людей на похоронах было немного, приехавшие на кладбище являлись в основном родственниками покойного. Присутствовали также друзья детства и товарищи по спорту. Под рыдания матери было сказано немало теплых фраз о хорошем и порядочном парне Романе. После произнесенных слов, как и водится во время траурных церемоний, гроб опустили в могилу, и «негры» начали очень быстро закапывать его. Рабочие орудовали лопатами с огромной скоростью, подтверждая мысли присутствующих о своей постоянной и бессмертной профессии. Их работа почти подходила к концу и могила более чем наполовину была заполнена землей, как неожиданно для всех мать Романа бросилась туда, на то место, где под тяжелой землей лежал в гробу ее единственный сын. Она кричала, и несколько лопат земли от работающих по инерции рабочих упали на ее светлый плащ.

Эта сумбурная сцена и без того трагичного действа ввела присутствующих в состояние настоящего шока. Двое копальщиков могилы, спрыгнув вниз, осторожно постарались приподнять лежащую мать Романа. Но она впала в истерику и, сопротивляясь, вцепилась в землю ногтями.

При виде этой сцены Светлана заплакала, а Федор закрыл глаза… Вниз спустился дядя покойного и помог приподнять бьющуюся в истерике свою сестру. Ее вытащили из могилы, и она потеряла сознание. Над ней склонились присутствующие. Слышался плач, причитания и крики. С помощью нашатыря женщину привели в сознание и препроводили к машине. После этого рабочие продолжили свое дело, и через несколько минут все было закончено…

На холм свежей земли возложили венки и осыпали его живыми цветами. Прибывшие на похороны стали медленно расходиться, направляясь к автобусу и машинам.

Федор подошел к могиле и, положив цветы, не спеша, направился с молчавшей Светланой к автобусу. Они проходили вдоль ряда могил со старыми памятниками и покосившимися крестами. Выйдя к новым захоронениям, Федор молча смотрел на обитель последнего пристанища усопших людей. Памятники с улыбающимися молодыми лицами. Разные годы рождения, один год смерти. Недолгий и трагичный путь, каждый со своей историей и судьбой…

Федор со Светланой проходил мимо крупных могил, возвеличивающихся над другими захоронениями и памятниками. Здесь были похоронены бандиты, изображенные на памятниках во весь рост, на фоне дорогих машин и больших особняков. Каждая субкультура создает свои произведения, в том числе и в ритуальном направлении, принимая самые разнообразные формы.

"Память не измерить величиной памятника, – думал Федор. – Она остается в сердце навсегда. Ее не изгнать оттуда прошедшими годами, она живет вечно, сколько живет сам человек. Лишь боль утраты со временем притупляется, переходя в пустоту скорби и слезы потерянного счастья…"
С этими мыслями Федор остановился у одной из могил. Туман скорбных впечатлений в голове рассеялся, и он ясно осознал, что лицо девушки на фотографии могильного деревянного креста ему знакомо. Он подошел и всмотрелся. Это было недавнее захоронение.

– Это же Лара–Лавэ, – потрясенный сказал он Светлане. – Смотри, ведь точно!

На фотографии Лариса была моложе, чем он видел ее в последний раз.

– Что случилось? – спросил он Свету. – Ты слышала что–нибудь об этом?

Удивленная секретарша Заболотцева отрицательно покачала головой и затем пояснила, что пару месяцев назад видела ее в офисе Егора.

– Помню, – сказал Федор. – Интересно, Заболотцев в курсе ее кончины?

– Вот мальчик из нашего дома лежит. Наркоман…– Светлана указала на соседнюю могилу. – От передозировки дома умер. От родителей в туалете закрылся… Дверь взломали, а он мертвый на унитазе сидит.

– Тут аллеи целые этих торчков! Каждый день им могилы копают. А им все мало и мало… Сколько наркота еще жизней сожрет, словно клокочущая бездна. Так что, процветать будет похоронный бизнес. И что им не занялся в свое время Заболотцев? Глядишь, кладбище бы открыли и места бы отдавали со скидкой. «Егорка и компаньоны». Звучит?

Федору самому не понравились эти мысли, на которые Светлана ничего не ответила. Они подошли к автобусу последними. Федор помог Светлане зайти и сказал ей:

– Езжайте без меня, я тут ненадолго еще останусь. Навещу кое–кого. Сам потом доберусь, на трассе тачку поймаю.

– Как знаешь, – ответила удивленная Светлана и направилась в глубь салона.

Федор проводил взглядом развернувшийся и отъезжающий автобус, уносящий от места захоронения Романа его мать и некогда близких и знакомых ему людей.

Федор вернулся к могиле Ромы, он не хотел ехать рядом с его матерью, потому что чувство вины не покидало его. Косвенное, но он его чувствовал все острее и острее.

Федор смотрел на могилу и вспоминал Романа, веселого, пышущего здоровьем молодого парня с ясными голубыми глазами.


– Прости, брат, – произнес он вслух и почувствовал комок нахлынувших чувств, стоящих у него в горле.

Посопротивлявшись минуту, он дал выход своим эмоциям.

После случайной смерти Лары–Лавэ жизнь Остальскому показалась ватной, страшной и с непредвиденными результатами. Любящий тщательно спланированные операции и схемы, прагматик до мозга костей, Константин редко был подвержен депрессивным состояниям. Взмах Ларисиных ног перед его носом и проблески ее белых трусиков перед его глазами, а затем всплеск грязной воды и смертельное погружение никак не вписывались в планы Остальского.

Уж в чем, а в кончине Лары он не был заинтересован. Что называется, еще один грех на душу, и за просто так, Остальскому брать никак не хотелось. Константин уже второй день находился в состоянии хандры, которая не собиралась его отпускать. Она хандрила вместе с ним, играла в карты, стояла под холодным душем и кидалась в телевизор кусочками хлеба. Остальский пил, а его новая подруга хандра подмигивала ему со дна рюмки. Он никак не мог заглушить в своем сознании тот звук, который пробирал его до самых сокровенных глубин. Это звук от удара головой Ларисы об борт теплохода…

Остальский вспоминал пристальный оценивающий взгляд Золотухина после того, как он вернулся в ресторан из туалета, где вымыл грязные загаженные туфли и постарался оттереть вонючие пятна со своего шикарного белого костюма. Иван Иванович тогда ему ничего не сказал, а только выслушал сбивчивый и несвязный рассказ Константина о произошедшем. Золотухин лишь внимательно смотрел ему прямо в глаза, затем похлопал по плечу. Мол, с кем не бывает. Не переживай, все между нами…

Остальский любил свободу и несвободой считал пребывание в чьей–либо власти. Сейчас он находился в клетке, взаперти. Об этом перешептывались все его мысли, именно об этом кричали все его страхи. У Константина создалось впечатление, что жизнь остановилась, и чувство радости закончилось навсегда. Остальский переживал из–за того, что находился в руках у Золотухина. Сквозь очки в глазах Ивана Ивановича он видел усмешку и лезвие бритвы, перерезающее артерию самостоятельности и свободы, которыми Остальский так искренне гордился.

Константин пил, но это не помогало, а стало еще хуже. Весь внутренний депрессняк собрался в единый язвенный клубок и орал внутри него голосом Лары–Лавэ. Орал и визжал надрывно, словно старался оглушить и свести с ума.

Остальский лежал на кровати с закрытыми глазами и старался вспомнить стихи, которые иногда, во время своей юности, учил наизусть, поражая девушек знанием классического поэтического наследия. Он бубнил какие–то четверостишия себе под нос и, казалось, что Ларисин голос повторял эти слова вместе с ним.

– Мать твою!! – громко выругался вслух Константин и услышал, как позвонили в дверь.


Нехотя и кряхтя, он встал с кровати и направился в прихожую открывать дверь. Взглянув в дверной глазок, он никого не увидел, но все–таки после некоторых колебаний открыл дверь.

Остальский почувствовал, что дверью коснулся какого–то предмета и даже немного отодвинул его. Выглянув за дверь, он обратил внимание на коробку, которая лежала на полу и напоминала почтовую посылку, сколоченную из досок и с написанным крупными печатными буквами адресом Остальского. Адрес отправителя указан не был. Константин стоял на лестничной площадке и раздумывал о том, стоит ли брать посылку в руки. Но все же после некоторых колебаний он взял ее на руки и занес в квартиру.

Константин почувствовал, что внутри что–то есть. Вернее кто–то, потому как услышал непонятное шебуршание и заметил дырочки на крышке, для того, чтобы проходил воздух…

Своим кухонным ножом Остальский аккуратно откупорил прибитую маленькими гвоздиками крышку и, откинув ее на пол, замер.

Внутри посылки находилась клетка, из которой выглядывала рыжая белочка, весело грызущая орешки. Остальский некоторое время ничего не мог понять, пока ясное озарение в виде внутреннего холодка не коснулось его сознания.

В левом ухе белочки сверкал бриллиант. Его бриллиант, который он где–то потерял… Ужас пристроился за спиной Остальского и обнял его… Константин не мог поверить в увиденное. Лесному зверьку, действительно, прокололи ухо чьи–то «бережные» руки и вставили туда потерянную серьгу. Да, потерянную! Но где?

"И почему белка?! Стоп! Белочки живут в лесу… – агонизировал мозг Остальского. – В лесу! Я обронил его в лесу, этот сраный бриллиант!"
Остальский приподнял клетку и увидел, что на дне посылки лежала записка. Он взял ее в руки и почувствовал, что по мере продвижения по тексту глазами эти самые глаза слезились и переставали видеть. Строчки куда–то разбегались, и их приходилось собирать вновь в единое целое.

"Костик, я знаю, что ты сделал ночью второго июля. И она знает. Камушек ты там обронил, и он дорогого стоит.

Твое второе Я"
Второго июля Остальский убил Стаса Большакова. Убил и закопал в лесу.

– Только надпись не написал, – тихо прохрипел Константин. – А кто–то все это видел. Точно видел? И видел ли, гнида!!!

Остальский заорал, скинул клетку с перепуганной белочкой и начал пинать ее ногами. После сильного удара клетка ударилась о стену и упала. Зверек от страха в ней сходил с ума, издавая непонятные звуки и мечась от стенки к стенке.


Константин постарался успокоиться. Он подобрал клетку и поставил ее на журнальный столик. Белка притихла… Он сел на диван, не отрывая своего взгляда от зверька. Зверек смотрел на него.


Остальский вспомнил, что когда–то в детстве нарисовал белочку из известной сказки, грызущую золотые орешки. Затем он послал свой рисунок, над которым долго корпел, в популярнейшею телепередачу «В гостях у сказки». Он смотрел выпуск за выпуском этой передачи в надежде увидеть свою работу, но рисунок так и не показали.


Остальский улыбнулся. В клетке он увидел себя. Маленького и беспомощного, с серьгой в левом ухе. Жалкий, затравленный зверек… Сначала Лариса…, а затем и это! Словно бельчонок, он в руках у Золотухина и еще неизвестно у кого, но кто знает, что он прикончил Большакова.

"Они что, видели, как я его мочканул и закопал?! – Константин обхватил голову руками. – Вот дерьмо! Вот вляпался! Что они будут делать дальше? Шантажировать? Деньги тянуть? Хрен моржовый им, а не деньги!! Пусть только сунутся… И, вообще, кто они? И зачем они меня вели?"
Остальский совсем обессилел и заснул. Проснулся он посреди ночи, раскинувшей свое темное покрывало с зажженными яркими звездами. Белочка подавала невнятные звуки. Он осторожно открыл дверцу, взял зверька в руки и, расстегнув зажим, снял с уха бриллиант…

На утро он привез белочку в клетке к юннатам во Дворец пионеров. Под удивленные и благодарные возгласы детворы Остальский рассказал историю о том, что отобрал этого зверька у хулиганов, оставил белочку и наспех удалился. Один мальчик решил, что когда он вырастет, то обязательно станет похожим на этого дяденьку. Ведь он такой добрый и справедливый…

Часть 2. Отстрел.

Константин Остальский с удовлетворением смотрел на себя в зеркало. Он сидел в уютном кресле дорогой парикмахерской, где над его прической привычно ворожила, вооружившись расческой и ножницами, мастер Елена, у которой он был постоянным клиентом. Щедрым на вознаграждение и теплые слова в адрес профессиональной работницы бытовых услуг. Справа от Остальского, наверху на подставке, работал маленький телевизор.


По соседству с Константином стригся второй посетитель небольшого зала с дорогим ремонтом, Антон Рябцов. Его пригласил и познакомил с мастерами Остальский, который старался держаться в веселом расположении духа, постоянно рассказывая забавные анекдоты и смешные истории.

Внимание Константина в перерыве между рассказами привлекала транслируемая по телевизору местная передача криминальных новостей. Остальский словно ждал, что сейчас на весь экран покажут его фотографию с надписью «Разыскивается особо опасный преступник». Передача подходила к завершению, но Остальский ничего интересного для себя на экране еще не наблюдал. Шли репортажи о задержании квартирных воров, в основном, наркоманов, залезающих в жилища граждан и гаражи. Далее шел телеочерк об угнанных автомобилях. Константин, уже было, отвлекся от экрана началом рассказа о своем школьном товарище – недоумке, как Антон его перебил возгласом:

– Смотри!!

Работницы ножниц, расчесок и машинок прекратили свою работу.

Остальский повернул голову только с одной постриженной стороной и сфокусировал свое внимание на экране телевизора.

Дикторский голос за кадром повествовал о нахождении в лесу трупа, закопанного в землю, известного в определенных кругах города Большакова Станислава Валентиновича.

Видеоряд содержал материалы, где был показан участок леса со стороны дороги. Далее камера телеоператора «прошлась» по деревьям осеннего леса и отобразила оперативников и раскопанную яму, на дне которой лежал разложившийся труп Большакова.

– Фу! – морщась вслух, произнесла Елена при виде того, что некогда было Станиславом Большаковым.

Далее был показан один из работников правоохранительных органов, держащий в руках перед телекамерой массивную золотую цепь Большакова. Сопроводительный текст этого сюжета говорил о Большакове как о жертве криминальной разборки и поясняя, что в данное время ведется следствие. По окончании очерка Антон повернулся на кресле к бледному Остальскому и ошарашено произнес:

– Мать моя женщина! Прикинь, а?

Остальский напоминал сейчас своей закрепощенностью бревно, подходящее для строительства непотопляемого плота. Кулаки его были сжаты, зубы крепко стиснуты, он вспотел и был бледен словно белое полотно.

– Долбаный фюрер!! – матом выругался Антон и предложил Константину выйти на свежий воздух.

Девушки переглянулись друг с другом, аккуратно освободили их от накидок с налипшими волосами и, отряхнув шеи молодых людей щеточками, пояснили, что их работа еще далека до завершения.

Антон сказал, что они уходят на пару минут, и вышел с Остальским на улицу. Рябцов и Константин представляли сейчас собой довольно комичную картину. Не достриженные, с торчащими клочками намоченных водой волос, они стояли посреди тротуара. На них с удивлением и улыбкой смотрели прохожие.

– Видел? – сморозил глупый вопрос Антон.

– Не слепой, – тихо ответил Остальский.

– Прикинь, а ?! – снова выпалил Тоша. – Видел, как человек превращается в кусок дерьма под землей.

Остальский, не мигая, смотрел куда–то в сторону.

– Я так и знал, что его грохнули! – не унимался вертящийся на месте Антон. – Влез в какую–то жижу болотную. Кудрявая сказка получилась… Сколько раз я этого мудака предупреждал! Тьфу, прости меня… Будь осторожен, говорил я ему, не понтуйся чересчур, знай меру… Ну ладно, помянуть надо друга. Пошли, девчонки достригут, и съездим куда–нибудь, посидим…

Остальский не слышал Антона, он видел перед собой лишь белочку с его серьгой и золотую цепь Большака в руках оперативника. Лишь одна мысль стучала, звонила и вопила у него в мозгу:

"Они меня достали! Они достали меня!! Сообщили о яме, но наверняка не уточнили, кто это сделал, иначе бы я тут сейчас не находился и не наслаждался массажем головы. Это только черная метка, а что будет дальше, никто не знает, разве что Большаков, который сейчас смотрит сверху и смеется, грозя мне пальцем…"
Антон уже зашел в парикмахерскую, а Остальский, стоя на улице, смотрел вверх на проплывающее по небу облако.

Заболотцева морозило, он температурил.

– Я в яме, – сказал он Михаилу, наливая себе рюмку водки. – Дна в которой не видно.

"Дно будет, могила…", – мыслил на сей счет Михаил.

– Я же тебе говорил Егор, остановись, – вслух сказал он. – Ты куда решил залезть? Там серьезные люди, сдунут тебя, как пушинку, вечно кувыркаться будешь!

– Вечно не буду, докувыркался уже, – заплакал, сидя на своей кухне, Заболотцев. – Допонтовался…

– Послушай, Егор, – Михаил взял за руку сидевшего слева от него Заболотцева. – Помнишь наш разговор на счет твоего ребенка и жены. Отложил бы им тысяч пятьдесят баксов на всякий нехороший день, чтобы что–нибудь им осталось. А ты все рукой махал: лажа да лажа! Вот и приехал…

– На конечную остановку приехал. А кондуктор с проверкой билетов месяц назад ко мне в фирму заглянул. Интеллигентный такой паренек. Посланец от этих. Сел на стульчик и говорит: «Егор Сергеевич, вы нам надоели. На звонки не отвечаете, скрываетесь, словом, некорректно себя ведете. В нашей деловой среде так не принято. Вы же не малыш в яслях, наложивший в штаны. Вечно вас обстирывать и грозить пальчиком не будут. Считайте, что нянечкам это уже надоело. Смею вас уведомить, Егор Сергеевич, мы окончательно и бесповоротно записали вас в список неисправимых». Он встал, положил газету на стол и вышел. Я просмотрел потом ее. Ничего особенного газета, как газета. Ни хренашки какой, подсказки или намека. Простой листок бумаги.

Михаил загрустил: – Думаешь, что это серьезно?

– Это навсегда! – ответил Егор Сергеевич и намахнул рюмку водки.

– Может стоит тебе на юга куда–нибудь откатить или в глубинке где–нибудь залечь? Пожить годик, другой. Тихо пожить, что называется без знаков препинания. Посидишь там, в культурном подполье, пока все не уляжется. Извини, что напоминаю, но твоя фамилия в городе у всех на устах, фирма тоже в неприглядном свете вырисовывается. На каждом углу кричат о том, что ты нечистоплотный бизнесмен и кидок разнокалиберный любишь организовывать.

– Ладно! – опять махнул рукой Заболотцев и откушал своей любимой черной икры, которая сейчас, в прямом смысле, не лезла в рот.

Михаил сидел спиной к окну, по его левую руку расположился Заболотцев, которого не видно было, если смотреть на окно с улицы.

– Угощайся муксунчиком, мне вчера в офис привез мой поставщик, – кивнул Егор на тарелку с нарезкой рыбы.

– А где жена у тебя? – спросил Михаил, пережевывая кусок сырокопченой колбасы.

– На даче сегодня… Я вообще сейчас в одном месте дважды не ночую. Наталья, разумеется, ничего не знает. Фирма моя сейчас напоминает «Титаник». С самого утра очереди сердитых кредиторов выстраиваются. Люди смышленые увольняются каждый день, одни халдеи остались и те нос по ветру держат, как шакалы. В свое время имели от меня блага и жратву, а теперь кеды одевают, чтобы, как марафонцы, подальше от меня сигануть. Тошно…

Заболотцев уже порядочно захмелел. Михаил не пил, только немного угостился с барского стола, как часто любил говаривать Егор Сергеевич.

Михаил был старым другом Заболотцева, они вместе когда–то начинали свой предпринимательский путь. Когда дела пошли в гору, Егор Сергеевич «отстегнул» Михаила, забыл про старые товарищеские отношения, и они виделись очень редко. Автором многих коммерческих проектов Егора был именно Михаил, одаренный предприниматель, таранивший свою собственную дорогу после разрыва деловых отношений с Заболотцевым. Несмотря на это, Егор Сергеевич при неприятностях иногда заглядывал к своему старому товарищу, чтобы излить душу. Михаил зла на него не держал, тем более он становился в силу причин своей интуиции довольно преуспевающим на своем уровне коммерсантом. До этого самого вечера они не виделись более двух лет. Лишь сегодня последовал телефонный звонок от Заболотцева, который уставшим голосом просил его приехать. Егор Сергеевич во многом внешне был похож на Михаила, который сидел к окну на кухне второго этажа элитного дома. Оба высокого роста, одинакового телосложения, даже цвет волос и прически были схожие. Близкие над ними даже подшучивали, называя их братьями, а некоторые люди, далекие от истины, считали, что так оно и есть…

Михаилу было не жаль бывшего компаньона. Он прекрасно знал линию поведения Заболотцева, о его тактических выкрутасах, а также о нечистоплотности в бизнесе и оргиях с водкой и девочками после. Но главное, Михаил был информирован от своих сегодняшних партнеров, что Заболотцев, имевший выше крыши невозвращенных банковских кредитов, полез карабкаться выше по тернистому склону опасного пути. Жесткие и прагматичные оказались партнеры у Егора Заболотцева, который перед ними раскрылся во всей своей красе, словно новогодняя елка. Он получил товар, выгодно продал его и дал по–свински понять, что денег за него не отдаст.

– Думал я проскочить! – перебил мысли Михаила Заболотцев. – Ан нет – тупик и заминировано…

– Уезжай куда–нибудь! Беги отсюда, здесь у тебя нет будущего. Твоя фирма растает, словно прошлогодний снег. Но у тебя есть деньги.

– Ни хрена у меня нет! – громко сказал Егор. – Дачу построил, коттедж отгрохал не хиленький, да и так денежки разбежались.

"Неужели не врет? – подумал Михаил. – Неужели все пробухал, спустил на ветреную жизнь? Не может быть… Хотя там и окружение откусило, разнесло в клювиках своих. Эх, Егорка, был пэтэушником, пэтэушником и остался. Несколько лет красивой, но нервной жизни, понтов был полон, как огурцами огород, и все…Вот они ловцы удачи, счастливые дети солнца, выросшие, словно опята после дождя. Выросли на пару дней. И ведь поломают тебя, как спичку, рано или поздно. Вылетишь из обоймы, и все про тебя потом и не вспомнят. Только кредиторы будут плакать и ныть о том, кто им вернет их деньги. Красивый рисунок, дурное время…"
Заболотцев, сидящий в стороне от Михаила, медленно потянулся за соленым огурчиком и приблизился к лицу своего товарища…

Последняя мысль Михаила вылетела вместе с его мозгами на сервированный стол. Михаил грохнулся лицом прямо на тарелки с салатами. Заболотцев от страха и неожиданности упал со стула, выплюнув остатки мозговых тканей своего друга изо рта. Он провел пальцами по своему лицу, они были в крови.

– Все–таки, скоты, заказали меня! – прошептал Заболотцев и заплакал.

Он специально пригласил сегодня поужинать Михаила, подставив его, как наживку. Сам Егор Заболотцев уже неделю не был дома, ночевал в разных местах, которые знал только его водитель.

Заболотцева трясло, он вспотел, и хмель вмиг выпорхнул из него, как птица. Он лежал и смотрел на потолок своей кухни, держа соленый огурчик в левой руке. Заболотцев хотел прочитать наверху памятку для своих дальнейших действий и почувствовал, что обмочился.


Заболотцев проснулся рано. Он выглянул из окна своей дачной спальни, располагавшейся на втором этаже. Над землей висел густой туман, деревья стояли голые, редкие остатки сухой листвы трепал ветер. Громко каркали вороны. Егор Сергеевич затопил камин, благо дрова он еще вчера приготовил. Через мгновение весело заиграл огонь, и Заболотцев лег обратно в постель. Он позволил себе еще немного поваляться, прежде чем выехать в город…

После нашумевшего убийства Михаила Заболотцев практически лег на дно. Он попросил у милиции ежесуточной охраны и постоянно был в предистеричном состоянии. Он всем кричал, что за ним ведется охота, но фамилии браконьеров он не знает и духом не ведает, за что его приговорили. При тщательной конспирации жену свою Наталью и дочь он отправил к родственникам своим в Подмосковье. Фирма Заболотцева рушилась прямо на глазах. Ее объявили банкротом, и деловая репутация Егора Сергеевича рвалась на глазах, словно паутина. Кредиторы разрывали телефоны и устраивали постоянное дежурство в офисе. Заболотцев передал управление фирмы некоему Угрюмову, которого не так давно назначил своим заместителем. Старые помощники давно уволились… После этого он уехал из города почти на два месяца. Побывал в Европе, в Москве, погостил у семьи в Подмосковье и вернулся день назад домой. Он хотел продать кое–какую недвижимость, деньги уже заканчивались. Все доходы от коммерческой деятельности фирмы, причем весьма жидкие шли на погашение задолженности различным фирмам и частным лицам. Заработная плата персоналу практически не выплачивалась, лишь некоторым из оставшихся основных работников, и то наполовину, с задержками. Заболотцев пил… Вечерами на него накатывала тяжелейшая депрессия, полностью пожиравшая его сознание. Он думал, что все, его время пришло, и смерть где–то рядом. Костлявая старуха в черном одеянии посмеивалась и грозила из–за каждого угла. Но, протрезвев, на следующее утро он еще больше хотел жить. Заболотцев не мог надышаться. Он хотел наполнять свежим воздухом свои легкие еще и еще. Егор стремился и на следующий день чувствовать свой пульс и легкие покалывания в печени, означающие, что он еще топчет грешную землю. Заболотцев осознавал, что чувство опасности со временем притупляется. Затем брал себя в руки и следил за происходящим вокруг внимательно и ревностно, созерцая и анализируя.


Заболотцев поднялся с кровати, залез в мягкие домашние тапочки и пошлепал по направлению к шкафу. Он начал одеваться. Облачившись в сорочку с галстуком и темный костюм в светлую полоску, зашел в ванную комнату, где почистил зубы и привел себя в порядок. Быстро вскипятив в электрическом чайнике воду, он выпил горячего чая с лимоном. Обувшись в новые лакированные туфли и надев серый плащ, он вышел из дома. Было прохладно. Он подошел к домику сторожа, который стоял на его участке. Заприметив своего хозяина, из сторожки вышел Лукич.

– Все было тихо, Егор Сергеевич, никаких посторонних не шлялось. Всю ночь глаз не сомкнул! – рапортовал он Заболотцеву.

Егор поблагодарил Лукича и сел в стоящий рядом с домиком сторожа «Фольксваген„ с тонированными стеклами. Обанкротившийся предприниматель в последнее время передвигался по городу на нем. ‹Мерседес› и джип “Гранд Чероки» пришлось отдать за долги.

Лукич открыл металлические ворота, Заболотцев выехал и, продвигаясь на небольшой скорости по дачной улице, оказался через несколько минут на проселочной дороге, где ему предстояло проехать километров пять до шоссе. Дорога была пустынной. Летнее время года закончилось. Стояла поздняя осень, и все ждали приближения зимы, которая напоминала холодной погодой о своем предстоящем визите.


Проехав километра три «Фольксваген» остановился. Заболотцев нажал на педаль тормоза, потому что увидел на своем пути сломленное или спиленное дерево. Он присмотрелся, дерево лежало прямо посередине дороги, объехать его было нельзя. У Егора Сергеевича начался мандраж, и он включил задний ход. Проехав метров пятьдесят, он опять остановился. Вокруг ругался только ветер. Заболотцев со страхом посмотрел по сторонам. Ему мерещились чьи–то странные тени и подозрительные звуки. Егору казалось, что сейчас, именно сейчас последуют выстрелы из–за какой–нибудь лесной сопки или из–за дерева вылетит граната. Но лес молчал, он слушал ветер. Заболотцев вдавил педаль газа.


Через считанные минуты он был уже у своей дачи. Подъезжая, начал лихорадочно сигналить, и из своего домика вылетел ошарашенный Лукич, который открыл въездные ворота.

– Закрывай ворота!! – заорал, выйдя из машины Заболотцев.

Сторож на мгновение замешкался, но, увидев бледное лицо Егора Сергеевича, моментально закрыл ворота на засов.

Заболотцев быстрым шагом подошел к Лукичу и схватил того за плечи:

– Лукич, опасность рядом! Будь начеку и никуда не выходи. Здесь есть где–нибудь телефон?

– Никак нет, – ответил изумленный сторож. – Только в тутошной деревне.

И Лукич показал рукой в направлении близлежащей к дачному поселку деревни. Заболотцев сплюнул, его мобильник здесь не брал. Приказав сторожу смотреть в оба и сигнализировать при любой подозрительной ситуации, он направился к дому.


Взбегая по ступенькам лестницы, он запнулся и упал на колено. Ни– сколько не смутившись от чувствительного падения, он закрыл за собой входную дверь и взлетел наверх, в спальню. Там Егор достал из шкафа винчестер и патроны. Зарядив оружие, он подошел к окну и увидел привычную картину: домик сторожа, небольшой пруд и свой дачный участок.

Заболотцев не был спортсменом и не являлся хорошим стрелком, но, чувствуя в своих руках винчестер, он, оглядывая нежилые в осенний период дачные домики, произнес:

– Давайте, суки, я вас жду!

Сердце усиленно билось, и ветер, словно подражая сердечным ударам, в такт стучал в окно…

Прошел час с тех пор, как Заболотцев зарядил свой винчестер. Он скинул плащ на кровать и провел все это время у окна, иногда прикладывая кусок ваты к колену, которое разбил, поднимаясь по лестнице.

Егор Сергеевич взял себя в руки и стоял, поглаживая усы, обозревая осенне–дачные этюды. В его голове кружились мысли старосоветских фраз из известных кинолент. Преобладали фразы типа: «врешь, не возьмешь„ и “живым я вам не дамся».


Исходя из особенностей авантюрного склада ума, Заболотцев был патриотом своего кармана и алчных чрезмерных амбиций.

Егор почувствовал голод и захотел перекусить. Дачный холодильник был пуст.

"У аборигена Лукича должно быть что–то съестное", – подумал Заболотцев и с оружием в руках спустился вниз…

Лукич вышел из своей сторожки с газовым пистолетом, подозрительно оглядываясь по сторонам.

– Лукич, у тебя пожрать что–нибудь есть?

– Конечно, Егор Сергеевич! Сальца отведайте собственного приготовления, не побрезгуйте.

Они зашли в сторожку, и Заболотцев, поставив винчестер у стены, сел за небольшой стол у окна. Лукич аккуратно нарезал сало, осыпанное чесноком, отложил несколько кусков черного хлеба и завернул все это в газету. Заболотцев поблагодарил сторожа и, взяв сверток, произнес при выходе из домика:

– Не дрейфь, старик. Все будет нормально, тачанки мимо проедут!

– Егор Сергеевич, а кого остерегаться? Каковы они на вид?

– Злые…

Заболотцев опять пристроился у окна на втором этаже и жадно поедал сало, которое вообще терпеть не мог. Сейчас он не замечал своих гастрономических пристрастий, и черный хлеб казался вкуснее осетрины.

Позавтракав, Заболотцев начал разрабатывать план своих дальнейших действий. Вечно торчать на даче он не собирался, вызвать милицию по мобильному телефону он не мог. Оставалось ехать в деревню, чтобы найти телефон. Но до деревеньки было ехать километров пятнадцать. И по той же дороге, что и по шоссе. Значит, опять не с руки. Неужели никто не проедет мимо этого злосчастного дерева и не уберет его с проезжей части? Хотя, может быть, дерево сломали и бросили совсем не те люди, от которых этого ожидал Заболотцев. И вместо пуль на машину могла упасть разве что простая сосновая шишка.

На даче он считал себя в безопасности, во всяком случае, в светлое время суток. Не будут же они идти на штурм и убирать Лукича, как свидетеля. Все это неразумно. Егор слышал или читал в каком–то журнале, что повторный заказ стоит дорого и не всякий убийца за него возьмется. А ведь одна жертва уже была – Михаил…

Заболотцев вспомнил свою свадьбу. Сияющую от счастья Наталью в свадебном платье. Шикарно накрытый стол, перепившихся гостей, жадно с чавканьем пожирающих деликатесы и рассовывающих по карманам баночное пиво, которое в те дни было еще редкостью. Пьяные сальные морды почетных гостей, разливающих пиво в тазики в сауне и сующих туда свои варикозные ноги…

В памяти Заболотцева пронеслись моменты последних лет его бурной и неспокойной жизни. Массовые гулянья и фуршеты с ломившимися от еды столами, бесчисленные женские тела под ним и пьяная дробь аплодисментов его халдеев. Где сейчас они? Когда он шел в гору и сидел на своем троне, опираясь ногами на мешки с деньгами, они увивались, поглаживали и превозносили его. Причем каждый что–то ухватил, урвал и стянул для себя. Теперь, когда виден тупик, эти вурдалаки рвали когти, убегая от него, и от шедших в одну ногу с Заболотцевым неприятностей. Егор остался один.

Один он был и сейчас у дачного окна, прячась от возможного невидимого снайпера. Прикрывает его последний из оставшихся престарелый дачный сторож Лукич с газовым пистолетом. Лукич, конечно, ничего не знал о последних перепитиях жизни обанкротившегося предпринимателя.

Егор Сергеевич лег на кровать прямо в одежде, положил рядом с собой винчестер и закрыл глаза. Заснул он моментально, но спал чутко, постоянно просыпаясь. Пока он отдыхал, прошли часы, незаметные, но полные радости, сна и безмятежной жизни.

Заболотцев проснулся оттого, что его трясли за плечо. Он открыл глаза и увидел обеспокоенного Лукича.


– Егор Сергеевич, проснитесь! – сторож говорил почему–то почти шепотом.

– Что такое и как ты сюда попал?

– Дверь не заперта была… Там, в конце улицы шестерка светлая стоит минут как пятнадцать уже. Из нее никто не выходит, и стоит она мордой по направлению к нам.


Заболотцев вскочил с постели и заметил, что уже стемнело. Стало быть, вечер наступил…

– Ладно, пошли посмотрим, – он взял винчестер и вышел вместе с Лукичом на улицу.

Выйдя осторожно из ворот, Егор осмотрелся, но машины нигде не было.

– У тебя, Лукич, случай, не обман зрения?

– Никак нет, Егор Сергеевич, – сказал изумленный сторож. – Туточки была!

Лукич рукой показал на место, где по его словам стояла машина. Через мгновение Заболотцев увидел, что с проселочной дороги на его улицу свернула бежевая шестерка. Она немного проехала и остановилась. В темноте моргнули фары, и раздался звук сигнала.

Заболотцев обернулся назад, но там никого не было, он понял, что сигналили ему.

Шестерка тронулась с места. Медленно проехав с полпути до дачи Заболотцева, она остановилась. Открылась дверь автомобиля, невидимые руки выкинули на землю какой–то предмет. Егор не смог рассмотреть, что это было. Далее шестерка дала задний ход и растворилась в сумерках так же внезапно, как и появилась.

– Что они бросили? – спросил удивленный Заболотцев.

– Я не знаю, – растеряно пробормотал Лукич.

В полном неведении от происходящих событий они простояли с минуту, и, наконец, Заболотцев нарушил тишину:

– Лукич, глянь, что там, не бойся.

Сторож посмотрел на Егора и с мужеством гладиатора направился к брошенному предмету. Он дошел до него без приключений и не мог видеть, как у Заболотцева тряслись руки, держащие оружие.

Лукич немного постоял, затем осторожно что–то взял с земли и направился обратно.


Егор по–прежнему стоял у ворот, когда вернулся Лукич с явно ошарашенным и виноватым видом. В руках он держал обыкновенный недорогой кладбищенский венок. Где–то вдалеке завыла собака.

Сильнейший удар в переносицу буквально снес Гену с ног. В глазах заиграла радуга дальтоника, и в ушах защебетали кузнечики. В подсознании у Гены, словно скорый поезд, пронеслась мысль, что после такого удара он вряд ли сможет ходить, есть мороженое, улыбаться, радоваться жизни и даже любить девчонок. А объедаться, облизывая перемазанные сладким киселем пальцы, так еще хотелось. Гена Абрикосов лежал на холодной земле и плевался кровью, которая, пролетев считанные сантиметры, ложилась парню на лицо. Он попытался открыть глаза, но у него так ничего и не получилось. Лишь чернота и мрак, и какие–то непонятные обрывки фраз над ним.

Гена не смог разобрать их, словно маленькие зеленые человечки подбегали к нему и шептали что–то на ухо, затем убегали, еле сдерживая смех, чтобы вернуться. Геннадий Абрикосов попал под молот…

Прошло какое–то время перед тем, как он получил удар ногой в бок и завопил от боли

«Кричу, значит живой», – подумал Гена и выплюнул зуб, сломанный от предыдущего удара.

Он даже попытался посчитать будущие траты на стоматолога, как услышал над собой такой реальный и страшный рев, который заслонил собой боль, кузнечиков и даже зеленых человечков.

– Где мои деньги, сучара?!!

Вопрос относился к Абрикосову, и он это понял. С трудом приоткрыв один глаз, он увидел смутные силуэты стоящих над ним парней. Один из них склонился над ним и, плюнув в лицо, заорал:

– Ты, чмо, где филки?!!

Гена констатировал тот грустный факт, что Утюг и его сподвижники, действительно, опечалились на него, и их ругательства не вызвали в нем злобы. Он просто испугался, правда, испугался…

Абрикосову почему–то вспомнились школьные уроки истории в средних классах. Когда новая училка равнодушно и механически выдавала заученный текст, а класс ее не слушал, игнорировал и занимался всякой ерундой, не забывая при этом изрядно шуметь…

Сейчас же шумело в ушах Гены, и он очень хотел грамотно ответить парням, даже внимательно выслушать их поучения, перемешанные с матом, но только, чтобы его не били. Он же человек, а не терминатор, и боль ему совсем не в кайф…

Эти мысли ненавязчиво так, но очень быстро перебил новый удар ногой, но уже в лицо Гене… Абрикосов заорал. Ему даже показалось, что он умер. Тут и притворяться не надо, он и так скончался. После такого не живут полноценно или почти не живут. Вопль Гены плавно перешел в рев, а затем в рыдания. Абрикосов и сам не ожидал, что заплачет. То ли с боли, то ли с отчаяния…

«Часы отчаяния!»– пронеслась у него в разбитой голове полуживая мысль, которая на полдороге где–то там то ли затормозила, то ли превратилась в голограмму.

– Хватит…– кровавыми разбитыми губами зашевелил Геннадий.

– Что?! – заорал Утюг и склонился над ним.

Гена открыл глаза и увидел падающий ранний октябрьский снег, который валил огромными хлопьями и приземлялся на окровавленное лицо. Абрикосов сжал кулаки, в которых оказался снег в момент ставший красным. Взяв новую пригоршню снега, засунул его в рот. Пожевав немного, он выплюнул кровавый сгусток.

– Не надо бить… больше, – промямлил он и опять заплакал.

Утюг в ответ толкнул ставшую впоследствии у мелких гангстеров культовую речь, так сказать, речь родную:

– Слышь, чувак, моя фамилия не Чикатило, и я не хотел бы стамеской и плоскогубцами вытаскивать из тебя с твоими сраными кишками мои деньги! Но вопрос в том, олень сохатый, что ты ведешь себя как черт нездравый, кидая меня на лавэ. Как быть с тобой?! Может, подскажешь, Абрикос?!! Абрикос заерзал:

– Подскажу, – тяжело шевеля губами, произнес Гена. – Я отдам деньги…

– Генокок, – засмеялся парень. – Эту песню здравую по сути, но гнилую по содержанию мои уши слышат уже год. Год, Гена! Целый гребаный год!! И я, скажу честно, уже затрахан этой…Ты от меня бегаешь уже полгода, сука! Полгода, мать твою, я ношусь как какой–то обормот по всему нашему городу и ищу, где ты залег на дно, партизан недоделанный! Я почти забыл про другие дела, про мать, про друзей, я телке ткнуть нормально не могу, потому что твоя рожа вонючая у меня постоянно перед глазами. Которая хохочет, жиреет и показывает мне свой поганый язык. И я больше не могу и не хочу, слышь, не желаю на это дерьмо закрывать свои ясные очи. Понял меня, говнюк! И поэтому я тебя, сука, зарою и глазом не моргну. Даже никогда не пожалею о сделанном и не вспомню. Зарою, а пацаны помогут. Живьем тебя туда, козленка, в холодную землю вперемешку с твоим говном и кишками зарою, а потом помочусь на этом месте. И каждый вечер, перед тем, как целовать своего ребенка на ночь, буду приезжать сюда и с–с–сать на твою могилу! Понял?! Каждый день, каждый вечер!

Абрикосов со страхом смотрел на орущего гопника и даже не замечал боли. Генчик судорожно захотел проснуться, но это был не сон, а явь жесткая и до неприличия жутковатая.

– Ванек, давай пистолет…– негромко, но на полном серьезе Утюг обратился к одному из парней, стоящих неподалеку.

Абрикос испугался еще больше.

" Нет!! – стучал болью его мозг. – Нет!! Только не это! Они на это не пойдут!«»
– Мы пойдем на это, – словно парировал Абрикоса мысли вслух Утюг. – Мы уже пришли!

У Абрикосова от кровоподтеков глаза полностью заплыли. Он напоминал сейчас прекрасно загримированного статиста из фильма ужасов. Гена плохо видел и еще хуже соображал. Он услышал шаги, затем ему показалось, что Утюг нагнулся над ним. Громкий щелчок, и Абрикосов заорал от боли. Далее у парней сложилось впечатление, что вместе с Геной заорали все животные, птицы, бомжи, и даже снежинки кричали наперебой вместе с деревьями. Гвоздь вошел в правую ногу Абрикосова. Гена понял, из какого пистолета попробовали его ткань. Второй выстрел в ту же ногу. Генин крик не прерывался еще с первого попадания, лишь добавились новые нотки в воплях Абрикосова, от которых пролетающие птицы должны были, как минимум, поседеть.

– Молотком добавить?! – попытался переорать Гену его приятель Утюг.

– Не надо!!! – кричал Гена, чувствуя дикую боль, перемешанную с солено–сладким вкусом крови, которая не переставала идти из его носа.

Абрикос рыганул кровью и, собрав все свои силы, заорал:

– Я отдам твои деньги!!!

Утюг почему–то не поверил:

– Я слышал от тебя это раз двести…

– Отдам! – перебил его Абрикосов, вновь и вновь разрывая своими криками лесную тишину.

– Когда?

– Сейчас… Только не убивай! – Я тебе не верю, гнида.

– По–о–оверь!

– А по хрену, не хочу… Хочу закопать.

– Не надо!!! – заорал Гена и попытался встать, но из этой затеи ничего не получилось.

В ответ посыпались многочисленные удары. С разных сторон и с разных ног. Все трое бешено и рьяно стали мочить, метелить, убивать Абрикосова. Они рычали, орали и матерились. Но в первую очередь били и разрывали его. Гена орал, а затем замолк.

" Сейчас убьют… Все…", – умирали обе фразы в голове.

Абрикосова все еще били. По инерции он закрывал разбитыми руками разбитое лицо, превратившееся в кровавое месиво. Потом перестал. Когда он перестал плакать, словно кончились все слезы, его внезапно перестали бить.

Тишина. Потом Абрикосов почувствовал, что обмочился и получил еще один удар по ребрам, которых как ему казалось, совсем не осталось.

– Поехали за деньгами? – спокойно произнес Утюг.

– Привезите меня в мой…гараж, – прошипел Гена и хотел заплакать, но даже кровавые слезы не текли из его глаз.

Окровавленного Абрикосова закинули в кузов грузопассажирского джипа, словно мешок с картошкой, и машина тронулась из леса. А падающий танцующий снег покрывал кровавые пятна белой блестящей снежной паутиной…

Снег усилился. Грузовой джип с горящими фарами подкатил к гаражному кооперативу «Вымпел». Утюг сидел за рулем. Усмехнувшись, он обратился к одному из своих друзей–костоломов:

– Слышь, Ванек, спроси там у этого тухлого, какой номер у его гаража…

Парень, не спеша, вышел из машины и негромко крикнул:

– Абрикос, номер расшифруй!

В ответ снег рассказывал свои холодные истории. Тишина Ваньку упорно не понравилась, и он заглянул в кузов. Совершенно удивленный Ванятка подошел к кабине и очень вежливо постучал костяшками двух пальцев в боковое окно со стороны водителя. Утюг внимательно посмотрел на Ивана и услышал от него замечательную и одновременно простую фразу:

– Его там нет…

– Как нет? – пришла очередь удивляться Утюгу.

– Так нет. Там вообще, нахрен, никого нет! Мы его потеряли…

Утюг резко открыл дверцу и буквально выпал из машины. Далее его друзья при свете фар и под аккомпанемент падающего снега увидели нервный спектакль в танце. Аль Пачино с его Тони Монтано из фильма «Лицо со шрамом» просто отдыхал. Шедевр же демонстрировал Утюг… Он орал, брызгая слюной, и яростно топал ногами. Вопли его неожиданно переходили в смех. Друзья молчали. Им показалось, что он бредит и срывается с катушек на полной скорости, но катушки, видимо, оказались долгоиграющими, потому что успокаиваться Утюг и не собирался. Жители близлежащих к кооперативу домов в эту ночь, похоже, так и не уснули. Ваньку показалось, что если сейчас Утюга свести с боксером Тайсоном, то от американца не осталось бы даже разорванных шнурков.

Остальский проснулся от невыносимо мерзкого и въедливого трупного запаха. Чувство гниения разлагающего тела стояло у него во рту, и вонь разрывала нос.

– С ума сойти! Подумать только, сны стали уже с запахами сниться. Зато обоняние в порядке…

Константин слабо улыбнулся. Он проснулся рано. Холодный октябрьский ветер нервно стучал в окно. Голова была тяжелой, и он с трудом приоткрыл свои веки, взглянув на импортный будильник. Было около шести часов утра.

"Бред – вставать раньше будильника, тем более после весело проведенной вечеринки!", – подумал Константин.

В эту ночь ему снился опять невеселый сон, к которым он уже привык. Остальский видел все тот же лес, только под снежным покровом. Снег почему–то был черным. На этом самом снегу босиком стояла девушка, которую он не знал. Она плакала, и чувствовалось, что ей было больно. Девушка ничего не говорила, ее лицо носило печать безмолвной трагедии. Только боль и уныние, выраженные в слезах, которые кровью стекали по ее бледному и холодному лицу. Кровь капала на темный снег, который от этого мгновенно таял и рассыпался в маленькие красные льдинки. Над девушкой кружили непонятные птицы и говорили человеческими голосами. Слов Остальский разобрать не мог. Девушка подошла к нему, оторвала свое ухо и протянула его Косте. Герой сна заметил, что ухо странного зелено–болотного цвета. Мочка уха была проколота, и его украшал точно такой же бриллиант, который носил Остальский. Далее девушка пошла в глубь леса, маня за собой Константина, который пошел вслед за ней. Он увидел кладбище и почувствовал этот ужасный запах. Остальский по ходу сна был кладбищенским смотрителем. На протяжении всего сновидения он красил старые облезлые оградки, поправлял покосившиеся памятники и перезахоранивал то, что осталось от тел в изъеденных червями гробах. В финальной сцене сна он убирал черный снег на кладбище…

Константин побрел на кухню и заварил себе кофе. Его голова гудела после ресторанной вечеринки. Вчера ему понравились миниатюрные жареные осьминоги. Но вкус деликатесов перебивала все та же вонь из сна, которая не хотела его отпускать. Выпив кофе, он включил в комнате телевизор. Пощелкав пультом по каналам и не найдя ничего интересного в столь ранний час, он включил видеомагнитофон, в нем как раз была кассета, отображающая его зарубежный вояж…

Вот улыбающийся и бронзовый от загара Остальский берет напрокат автомобиль. Это было прошедшим летом в Эмиратах. Далее он посещает магазины, после чего следует съемка вечеринки туристов из России… «А это уже каникулы на Кипре», – заметил про себя Остальский, глядя, как в специализированном салоне ему прокалывали левое ухо для того, чтобы носить серьгу.


Его товарищ все это записывал на видеокамеру, сопровождая съемку малохудожественными замечаниями.

Через некоторое время Остальский уснул, созерцая свои заморские приключения. Он засыпал и проваливался в лавину сна, его последней, пролетевшей, как стрела, в сознании мыслью было желание спокойно поспать без кошмарных сновидений. Константин устал просыпаться вспотевшим. Кровавые мальчики и плачущие девочки, протягивающие оторванное ухо, ему надоели. Хотя нельзя сказать, что все это цементным грузом давило на его сознание и переворачивало мироощущение. Он относился к подобным издержкам со свойственной ему циничной иронией. Чувства сожаления, относительно убийства, у него не было. Константин чувствовал себя акулой в мире хищных и глубоководных монстров, пожирающих друг друга. Он хотел слопать кого–нибудь первым, пока не поглотили его. Обыкновенных человеческих чувств в отношении его внутреннего голоса и совести у него не просыпалось. Этот внутренний голос уже давно охрип, а совесть исчезла в темноте, как шкатулка из сказочной фантазии. Что же было в этой шкатулке, он не знал и не узнает никогда…

Остальский, посапывая, мирно спал. За окном его квартиры немногочисленные прохожие спешили на разнооплачиваемую работу. Оживилось автомобильное движение. Суровый ветер заигрывал с дворником, облепляя его массой холодных колючек, но старик продолжал свою работу, расчищая прохожим дорогу…

Константину приснилась его мама, которую он похоронил пять лет тому назад на маленьком деревенском кладбище. Она готовила ему его любимые вареники с вишней и поила парным молоком. Мать вышла из избы и присела на мягкую ослепительно зеленую траву. Он прилег к маме на колени, и она ласково поглаживала его волосы. Даже сквозь сон Остальский чувствовал ее тепло и любовь. Внезапно она перестала поглаживать его голову, и он открыл глаза, лежа на ее коленях. Сверху вниз мать смотрела на него сосредоточенно и внимательно, казавшись слегка усталой.

– Мы скоро с тобой увидимся, – сказала она голосом Станислава Большакова. – Зачем ты меня закопал? Там очень холодно… Я не могу, не могу упокоиться, убивец!

Константин закричал во сне и в ужасе проснулся. Он взял подушку и с силой швырнул в стоявшую на телевизоре фотографию его матери, на которой она была запечатлена молодой и красивой. Фотография в рамке упала, и разбилось стекло. Звук разбитого стекла еще долго стоял в ушах Константина, проникая острой и длинной иглой в самую суть сознания. Остальский громко засмеялся.

Собравшись всеми физическими силами и собрав потрепанную волю в кулак, господин своей души Гена Абрикосов выпрыгнул из кузова джипа. Он заранее знал, что падение будет не из легких, но на практике оказалось еще больнее. Уже лежа на заснеженном тротуаре, он прокусил от боли губу и вновь почувствовал терпкий вкус крови. Абрикосов запрокинул голову и увидел, что джип двигался по дороге.

"Не остановились, – мозг Генчика лихорадочно работал. – Значит, не заметили!"

Он попробовал встать, но от боли упал. Гвозди торчали из правой ноги. Абрикосов был весь в крови, куртка порвана, лицо разбито.


«Как будто Цербер укусил, сука!» – подумал Гена и еще раз попытался встать.

Сначала на колени, затем на ноги. Странно, но получилось! Грязный и окровавленный, но явно довольный, трясущийся и агонизирующий от страха, Абрикосов поплелся по направлению к снимаемой им квартире на Червишевском тракте, адрес которой никто, кроме него, не знал. Прохожие с ужасом оборачивались, глядя на избитого парня в грязной одежде и с лицом в виде сплошного синяка.

Гена специально выпрыгнул в этом месте. На его счастье, Утюг, сидевший за рулем, сам того не зная, выбрал дорогу, от которой до Гениного дома было рукой подать. Абрикосу явно улыбнулась удача. Он тащился домой дворами, приоткрывая глаза окровавленными пальцами. Зрелище было очень художественным и впечатляющим. Вдобавок, Абрикосов пару раз споткнулся и упал, вопя от боли. Потом заново, словно робокоп из штатовского боевика, поднимался и ковылял, дрожа всем телом от холода. Зубы стучали, глаза почти не видели. Гена превратился в один сплошной сгусток боли и нервов. Но внутренне он был счастлив, что удалось убежать, уйти, снова залечь на дно…

Он подошел к железной подъездной двери, которая внезапно отворилась, чуть не ударив Абрикосова, и навстречу вышел мужчина с мусорным ведром в руке. Увидев Гену, он вздрогнул и уронил ведро на землю. Гена почему–то извинился и быстро, насколько это было можно в его положении, проскользнул в подъезд. На всех этажах горели лампочки, и он боялся, что его еще кто–нибудь увидит. Поднявшись с грехом пополам и сжатыми зубами не в полном количестве на второй этаж, Абрикосов залез во внутренний карман куртки и к своему облегчению нашел там ключи.

« Вот был бы номер, если бы потерял их», – подумал он и трясущимися руками открыл дверь.

Войдя в квартиру и закрыв за собой дверь на замок, Гена облегченно громко вздохнул, упал с грохотом на пол и заплакал.

Освободившись от своих эмоциональных переживаний и чувств, он подполз к внутреннему шкафу и достал оттуда плоскогубцы. Далее, еле сдерживая дрожь, Гена зацепив ими головку гвоздя начал вытаскивать с вытаращенными глазами первый, а затем и второй гвоздь. Через звук разрываемой ткани и собственные проклятия и крики, он достал их. Хотя второй гвоздь обошелся ему тяжелее, пришлось приложить максимум усилий.

– Взвейтесь соколы орлами, – прохрипел он, разглядывая гвоздь.

Откинув недалеко от себя гвозди, Гена заметил, что рана фонтанировала кровью. Абрикосов испугался. Отмывшись в ванной от крови и грязи, он обработал рану йодом и перебинтовал бинтом. Грязная одежда так и осталась лежать у входа, включая нижнее белье. Облачившись в спортивный костюм, Гена проковылял к зеркалу в единственной комнате.

То, что он, открывая пальцами глаза, увидел, превзошло все его страхи.

– Ну, ничего, главное, что деньги не отдал, – произнес Гена и засмеялся.

Его чувства притупились, хотя он немного и успокоился. Но все еще трясло, словно в лихорадке. Кое–как проглотив пару пряников и разом выпив литра полтора воды, он замертво свалился на старую тахту, у которой внезапно отвалилась одна ножка. Но Гене было все равно, он провалился в мир дремоты и отсутствия нормального сознания. Гена залез с головой под одеяло, стараясь приглушить дрожь. Затем он почувствовал, как боль усиливается, места от ударов ныли еще больше. Но Генчик забывался, сознание почти полностью выпорхнуло из его головы. Оно летало по комнате, и Абрикосов даже не старался его поймать сачком для ловли бабочек. Он остался наедине с болью и темнотой…

Большой навесной замок открылся не сразу. Вставленный в ржавую скважину ключ немного посопротивлялся, прежде чем коснулся языка известного ему секрета и щелкнул в темноте подвала. Артем со скрипом открыл дверь, и полоска света коснулась двух съежившихся фигур, которых несколько часов назад съела темнота. Послышались всхлипывания. Одна из девушек сидела с красными, заплаканными глазами и размазанной по лицу дешевой косметикой. Вторая сидела на корточках и, сплюнув, хриплым голосом произнесла:

– Здесь крысы.

– Знаю, – ответил Артем. – И вижу двоих перед собой. Встали, мрази, и пошли за мной.

Проститутки вставать не решались. Одна из девушек перестала всхлипывать и воцарилась тишина, только слышно было, как где–то капала вода.

– Не бойтесь. Дегенератов вы обслуживали ранее. Сейчас поработаете на благо и радость нормальным людям. Состоится общетрудовая групповуха.

Артем взглянул на одну… Затем на другую проститутку и заорал:

– Подъем, насекомые!!!

Девушки вскочили и выступили из мрака вслед за удаляющимся Артемом. Они вышли из подъезда на улицу. Было морозно. Колючий холодный ветер ударил жрицам любви в лицо. Артем стоял перед ними и держал две деревянные лопаты для уборки снега.


– Вот вам по орудию, – и он вручил каждой по лопате. – Сношайтесь!

Сам отошел на два метра. Чеботарев внимательно всматривался каждой в лицо, они тоже смотрели на своего мучителя полным недоумения взглядом. Артем стоял, не шелохнувшись, с гордо поднятой головой, скрестив руки внизу живота. Одет он был в тяжелые армейские ботинки и свою привычную пропотевшую униформу с солдатским ремнем. Из–под черной спортивной вязаной шапочки струился пот, несмотря на мороз.


Чеботарев взглянул на темное небо, вьющиеся снежинки окутали его лицо, и закрыл глаза. Так он простоял несколько секунд и заговорил, не открывая глаз:

– Вам, твари, лет по двадцать. Ваша жизнь – что это? Недостаток воспитания или его отсутствие. Гнилая генная линия или ваша собственная тупость. Быть может, когда–то ваши близкие вас нянчили, вы смотрели мультфильмы и прекрасно экранизированные отечественные сказки. Играли в куклы и старались хорошо учиться в школе. Родители с любовью гладили вас по головке и мечтали о том, что их кровиночка найдет себе достойный путь в этом мировом хаосе и станет мамой.

– Мамой, – повторил он и открыл глаза. – Женщиной, хранительницей уютного домашнего очага и началом мироздания. Прекрасной, физически здоровой и красивой принцессой, с чувством материнского долга. А по прошествии лет маленькие чистые девочки с голубыми бантиками стали шлюхами. Грязью мира, отвратительными рабынями своей никчемности и пошлости других, скотинами за полтинник. Вы перестали быть женщинами. Вы пили, курили и совокуплялись подобно животным. Я надеюсь, что плоды выбранной жизни застрянут у вас в вашем грязном слизистом горле. А теперь устный воспитательный процесс закончился и начался трудовой.


Чеботарев взглянул на свои наручные часы.


– Пять минут седьмого утра и пора, подобно честным труженикам, начинать свой трудовой день. Свой первый трудовой день в вашей полной смердячей вони и перспективы дешевого гроба жизни. За работу!

Одна из девушек начала чистить снег, неумело орудуя лопатой. Она, кряхтя и с гримасами усилий на своем заплаканном, грязном от туши лице, с трудом поднимала лопату, кидая снег на сугроб. Вторая стояла молча, не шелохнувшись.

– А ты, что хочешь подать жалобу в профсоюз проституток? – поинтересовался Артем.

– Я не буду убирать снег…

– Значит, совокупляться с всякими обезьянами у сточной канавы или в прокуренной машине можешь, растаптывать в себе женское начало и грязнуть в болоте разложения и трупного яда можешь, а работать нет!

Он подошел к ней и врубил подзатыльник. От удара у нее слетел парик со светлыми длинными волосами. Она оказалась практически лысой с некрасивыми редкими ростками рыжих волос. Артем пригляделся и заметил следы небольших ожогов практически на всей правой стороне головы.

– Ей бычки прижигали, издевались, – тихо проговорила вторая девушка и продолжила работу.

Чеботареву стало противно. Девушка, не отпуская лопату, нагнулась и подняла парик, неаккуратно водворив его на голову.

– Убирай снег, плешивая, и не заставляй меня бить по твоей уродливой башке! – произнес Артем.


Через пару секунд уже обе проститутки чистили снег. Над двором стоял звук работающих лопат, которые соприкасались с хрустящим белым снегом, покрывающим дорогу у дома, где уже давно не было работающего дворника.


Чеботарев достал из внутреннего кармана куртки мобильный телефон и набрал номер Глеба. Тот практически сразу взял трубку. Артем сказал только одно слово и на вытянутой руке обратил телефон в сторону убирающих снег девушек.

Слепой Глеб стоял у темного ледяного окна своей квартиры и слушал, как проститутки убирают снег около его дома. Завывание ветра и звук испуганного снега. В трубке послышались всхлипывания. Это заплакала «плешивая». У Артема внезапно пошла носом кровь. Вдалеке послышался шум убегающего поезда. Глеб повесил телефонную трубку и прижался невидящими глазами к холодному оконному стеклу. На улице шел снег, которого он не видел.


Это была небольшая разминка в виде самодеятельности. Прикол для Артема и мысли вслух Глеба. Бойцы организации «Слезы мертвеца» бывало проворачивали такие агитвыезды, как сейчас с этими проститутками. Серьезная же работа и проба сил в качестве палача у Артема состоялась во время казни Проши, когда он произнес приговор и привел его в исполнение. Артему с тех пор казалось, что нарисованные слезы навечно въелись и впечатались в его лицо. Он знал, что они будут капать еще долго. Пока не закончатся…

Заболотцев всегда просыпался рано. Для полного восстановления сил ему хватало трех–четырех часов. Он привык жить в таком режиме. Егор многое хотел успеть и торопился жить. Эту ночь он провел на загородной базе отдыха, где принимал Андрея Александровича и Виктора, при воспоминаниях, о которых у него начиналась изжога. К этим особам он уже не испытывал чувства ненависти, его затмила опасность, связанная с покушением на его жизнь. Все проблемы отошли на второй план. Он выживал в условиях объявленной на него охоты. Заболотцев хотел провести ночь с одной из официанток, но она незадолго до его визита вышла замуж и уволилась.

Егор не спеша оделся и выглянул в окно. Шел снег, кружась и танцуя крупными хлопьями. Ему нравился заснеженный зимний лес с его свежим, дивным воздухом.

В это утро у Заболотцева была назначена встреча с покупателем его квартиры. Егору Сергеевичу срочно нужны были наличные деньги.

Заболотцев вышел из здания базы и немного постоял около своего «Фольксвагена», вдыхая полной грудью аромат свежести, слушая тишину и спокойствие заснеженных деревьев.

Прогрев машину, Егор отъехал в город. Он не гнал, а вел свою иномарку размеренно и вальяжно, как любил это делать. Дорога в город заняла продолжительное время, но на встречу он успевал и поэтому не торопился. Заиграла музыка сигнала мобильного телефона. Это звонила супруга, и они мило побеседовали о многих мелочах. Она беспокоилась за него и пожелала удачи…

Заболотцев сам определил место встречи с покупателем. Это было довольно людное место около магазина. Последнее время он не любил пустынных переулков и улиц, ожидая от них непредвиденного развития событий.

Иномарка подъехала к магазину. Заболотцев был сосредоточен и даже выключил автомагнитолу. Он решил позвонить Остальскому, которого не мог найти в последнее время. Но один человек все–таки предоставил ему его домашний номер, который сейчас и набрал Егор Сергеевич.

– Да, слушаю, – он услышал в трубке голос заспанного Остальского.

– Привет, Костик. Егор Заболотцев побеспокоил тебя в столь ранний час. В кабаке торчал всю ночь, наверное?

Остальский молчал в трубку, он явно не ожидал этого звонка, но потом все–таки произнес:

– Ну, здравствуй, товарищ по борьбе за денежные знаки. Как у тебя дела?

– Это ты для чего, для прикола, что ли про дела–то спросил? Будто сам не знаешь. Развели меня, гады, как люмпена на вареники! А еще Дюймовочкой прикидываешься, типа, что к чему.

– Егор Сергеевич, прекрати… Мне какой резон было здесь подставляться. Растолкуй, что я здесь урвал?

– Но это тебе, Кинстинтин, лучше знать, для кого ты этот фокус–покус сотворил, для какого клоуна раскрылся. Но знай, я выживу и разгоню все ваше шапито, дай только время! Я все равно узнаю, откуда ниточки идут, и кто этот клубок наматывает!

– У тебя, Егор, плохое настроение? Какого лешего ты меня будишь и начинаешь все это выговаривать. Настроение мне хочешь испортить?

– Может мне извинения попросить, что я у тебя настроение испортил, ублюдок? Клал я на твое настроение! Клал большой, большой такой предмет, который тебя, как кузнечика недоделанного, придавит! А вообще у меня, Костян, к тебе такой вопросик имеется. Касается он волшебного мотылька – Ларочки. Ты ее как, сначала задушил, а потом утопил? Или вы трахались в грязной воде в виде экзотики и она, кончив, случайно захлебнулась и утопла в вонючей речке. А, Константин? Ты мне не расскажешь про последние минуты жизни Лары–Лавэ? А может, ты ее Остальский, как Ромео, задушил, предварительно толкнув гневный монолог. Потому что я ей полный рот бабок напихал, которые она отрабатывала, как последняя мразь, как шлюха перед пенсией… Это же ты ее убил, волчонок с вставными челюстями!!!

Последнее предложение Заболотцев, брызгая слюной, буквально проорал в трубку и не заметил, как к машине подошел мужчина среднего роста и некрупного телосложения, одетый в кожаную куртку и несший в руках спортивную сумку. Мужчина постучал пальцами в окно.

– Что еще?! – заорал, не выключая телефон Заболотцев и, взглянув на незнакомца, замер…

Темное существо достало из сумки автомат и направило оружие на него, Егора Сергеевича Заболотцева, который не успел даже испугаться. Испугались невольные свидетели убийства, многие из которых упали ничком на снег. Убийца в упор расстрелял всю обойму автомата, превратив Заболотцева в большой кровавый и дымящийся кусок мяса. Был прострелен глаз, и внутренности медленно выползали из одежды. Черепную коробку разнесло практически на куски, разбросанные по салону «Фольксвагена», который никто уже никогда не купит…

Остальский сидел молча и слушал все эти рваные звуки, телефон Егора был по–прежнему включен.


«Репортаж с того света», – подумал ошарашенный Константин и выключил свой радиотелефон…

Бросив автомат и сумку, убийца бегом скрылся в соседнем переулке. Разумеется, никто не спешил его останавливать, лишь визжало несколько женщин, и шедший в школу мальчик провожал взглядом убегающую фигуру.

В это время к стоянке около магазина подъехал на «Волге„ покупатель квартиры Заболотцева и, увидев расстрелянную машину и толпу зевак, он не стал выходить из салона своего автомобиля, а лишь сидел, открыв рот, не отрывая взгляда от “Фольксвагена» Егора.

Случайные свидетели свершившегося на их глазах преступления со своими мыслями и определением произошедшего, но, практически, находившиеся в одинаковом шоковом состоянии, видели бесславный конец жизненного пути простого парня Егорки Заболотцева…

Ангелина Абрикосова была женщиной на редкость сексуальной. Мужчина, любящий девушек в теле, не мог отвезти своего взора от шикарных по объему и форме груди и попки. А бутылочная талия увиденную сладость и богатство чувственного тела только подчеркивала. Полные губки сводили с ума эротоманов и самого Гену, за которого Геля выскочила замуж довольно рано, аж в шестнадцать с половиной лет. Генчику же стукнуло тогда полновесных семнадцать.

И вот через десять бурных лет Ангелина с неподдельным удивлением обнаружила, что уже не любит Гену. Про себя она частенько называла его Генококом и была полна яростного желания врезать по надоевшему ей свиному рылу или выплеснуть ему за шиворот горячий борщ. При виде некогда горячо обожаемого супруга ей хотелось выть, словно простреленной волчице, и тихо преодолевать судороги купальщицы, которая через пару минут станет утопленницей.

Геле давно надоели его шлюшки–малолетки, узревшие в Абрикосове героя–супермена из немецких порномультиков. Его вечные денежные долги и очереди кредиторов, разбивающих ночную тишину стуком кулака или ноги об их дверь. Недовольство и запугивания рассерженных кредиторов, упоминания о возврате денежных средств уже душили Гелю по ночам. Муж ее частенько ложился на матрацы, то есть на дно. Дно это всегда находилось неизвестно где, и после очередного погружения у Гены появлялась новая пассия еще страшней, чем предыдущая. Правда, будучи при наличных Абрикосов денег не жалел и доставлял Ангелине удовольствие дорогими подарками вперемешку с утренним сексом. Но когда это было в последний раз, мадам Абрикосова припомнить уже не могла.

У них рос девятилетний сын, ставший свидетелем развеселых родительских разборок, доходивших до неприятных с этической точки зрения сцен. Но до рукоприкладства Абрикосов никогда не доходил. Обещал, но не делал. Брызгая во все стороны слюной от ненависти, Геля обычно в такие тяжелые минуты кричала, что напишет заявление в милицию, если он хоть раз ее приголубит кулаком, и однажды даже описала магический круг ножом в подтверждении того, что и сама способна постоять за свою девичью честь…

В лучшей гостинице города, четырехзвездочном отеле, Константин Остальский занимался любовными утехами с Гелей. Второй раз проходил в той же позе, что и первое их совместное сегодня удовольствие. Ангелочка стояла на кровати на коленках и демонстрировала свою шикарную попку и сладостно постанывала от очередных вхождений обалдевшего от сексуального удовлетворения Остальского…

Как известно, все хорошее когда–нибудь кончается, и спустя несколько минут Остальский упивался апельсиновым соком, оторвавшись от сладкой Гели, которая лежала на большой кровати. Держа пальчик во рту, она игриво смотрела на своего любовника. Выдув литровый пакет сока почти полностью, Остальский икнул, развалился на кровати и с нежностью провел рукой по полной груди Ангелины. Поговорив о важных для Гели пустяках, спросил ее о Гене. Ангелина поморщилась и прояснила, что муж где–то пропал в очередной раз и вообще он ей надоел, мучая ее бедную своим самодурством и дебильными жизненными планами.

Остальский довольно улыбнулся и задал очередной свой вопрос:

– А он, конкретно, чем у тебя занимается?

Геля подумала: « Херней», но ответила:

– Ерундой всякой, в желании стать миллионером. Мечется, как старая минетчица по городу, занимая все новые деньги и кидая партнеров. Кредит в банке взял и пролетел, как фанера над Парижем! Гарантом квартиру родителей выставил. Ее отобрали, сейчас у бабки обитают, скрипя зубами от злости… Вот кредит этот куда дел? Пропукал! Иномарку купил. И что? Разбил! Шлюху себе новую завел. И что опять? Сифилис подхватил, и она его лоха на бабки еще успела развести. Урод, короче! Дегенерат натуральный. Бегает, занимает у всех деньги, перезанимает. На восьмой круг уже пошел…

Остальский, довольно щурясь, хохотал от души. Но этот фокус был лишь для вида. На самом деле о финансовом отморозке Гене Абрикосове он уже слышал так, по мелочам разным, но информацию запомнил, на всякий случай. И случай такой подставлялся и улыбался именно сейчас. Созрела у него идейка интересная, как использовать Генчика по назначению. Подставить под него коммерсантиков новоявленных, позабавиться немножко, капустки состричь и в дураках всех оставить, включая Генчика, конечно! Осталось лишь на Абрикосова выйти и познакомиться, но он–то как раз где–то скрывался в сей исторический момент. Остальский умел ждать, ждать продуктивно, не теряя времени. План был готов, коммерсанты, видевшие в Остальском серьезного бизнесмена, тоже замерли в ожидании серьезной сделки за их денежки, как и Геля, которая зовуще сейчас на кровати раздвигала свои очаровательные ножки, призывая продолжить ритмичный сексуальный танец…

После сексуальных боевых сцен с Гелей опустошенный до самого дна Остальский направлялся на своем джипе домой. Весь этот день у него из головы не выходил сон, приснившийся ему прошедшей ночью. Сон был хорошим, именно хорошим, что было уже очень большой редкостью. Константин запомнил его весь целиком, с запахами, настроением и чувствами, которые присутствовали полной палитрой жизненного воодушевления.

Остальский приснился себе в счастливом отроческом возрасте, когда все ощущаешь по–другому, по–настоящему: остро и правильно. Во сне Костик Остальский пошел в школу. Это было осязаемым прикосновением его старой жизни… Улыбки проходящих мимо него девчонок лепестками невидимых роз ложились под ноги идущему в это раннее утро Константину. Нежное майское солнце радовало и увлекало за собой в светлом танце весеннего пробуждения. Радостно щебетали проснувшиеся птицы, облака незаметно пробегали где–то наверху, и малоизвестные поэты приготовили свои блокнотики и записные книжки в предвкушении написания новых поэтических строф о любви, чувства столь еще незнакомого для двенадцатилетнего Костика Остальского. Утро было, действительно, необычайно теплым для начала мая, но прошедший накануне дождь с сильной грозой оставил после продолжительного и бурного действа обильные лужи, которые еще и не думали высыхать.

Легкий ветерок заставлял оживиться молодую листву, и воздух был полон свежести, наполнявшей чистые легкие молодого человека. Слегка опьяненный ароматом благоухающей зелени Костя всмотрелся в лужу с плавающими на поверхности маленькими зелеными листиками. Взгляд из зеркала в виде отражения своего собственного лица развеселил Остальского, и он ускорил шаг, оторвав свой взгляд от воды.

Пройдя шагов двенадцать, молодой человек внезапно остановился. Труднообъяснимое обволакивающее неприятное чувство постучалось глубоко в душу подростка и попросило вернуться назад. Он подошел к луже и посмотрел вниз. Кто–то оттуда посмотрел на него вверх. Их взгляды встретились. Костя вздрогнул, неизвестное отображение смотрело на него, не мигая. Парень в эти секунды чувствовал лишь холод где–то внутри него. Тот же стук повторился, Константин вновь вздрогнул, и отображение мужчины с чуть вытаращенными глазами как–то странно повело шеей и по луже с криком радости пробежался малыш.

Отображение извне исчезло вместе с кругами на воде. Подоспевшая молодая мама поймала своего ребенка за руку и отчитала его за баловство и промокшие ножки, не забыв извиниться перед Остальским. Но юношу водяные брызги на его брюках мало беспокоили, его внимание сейчас было сфокусировано совершенно на другом. Изображение на луже улеглось, и Костя увидел опять самого себя. Задумчиво постояв еще какое–то время на этом месте, молодой человек зашагал по направлению к своей школе.

Остальский весь день мучился, вспоминая, на кого же был похож этот мужик из лужи. Во сне Константин видел его лишь считанные секунды, но образ этого отражения не отпускал от себя, терзал Остальского и отнимал покой. Многое и без того сейчас мучило его, но после последнего сна общее состояние Кости напоминало плохонькое лоскутное одеяло, которое было все в дырках, но зато немного грело. Тепло ото сна веселило и наполняло какой–то детской теплотой и непосредственностью. Остальский млел от этого чувства, оно его опьяняло, и неизвестный звоночек пошаливал где–то внутри. Полное несоответствие майской свежести и сентябрьского предначертанного художником сновидения пути в школу не настораживало. Наоборот, Константина успокаивало, что сигнализация в мозгу не срабатывала, и он наслаждался своим нежным состоянием. И только засыпая, Остальский вспомнил на кого был похож парень из сновидения. Он сильно смахивал на Федора, охранника Заболотцева. Костя еще какое–то время поерзал в постели и заснул спокойным, безмятежным сном ребенка.


Остальский не хотел кофе. Он не пил его на ночь, так как мог проворочаться в кровати и не заснуть. Чай с лимоном – это то, что он предпочел в гостях у Валерия, своего племянника.

Было уже за полночь, и затянувшийся разговор двух родственников, которые находили все новые темы, продолжался с упоением белочки, вертящей свое колесо.

Валера, молодой человек лет двадцати двух, во многом старался подражать Остальскому. Он перенимал жизненные приоритеты Константина и хотел быть на виду у преуспевающей публики, желал чувствовать себя значимым и серьезным человеком.

– Тебе учиться надо, а не ерундой заниматься, – постоянно твердил ему Остальский. – Думаешь, эти времена будут вечно продолжаться? Каких–то волков отстреляют, какие–то сами уйдут. Люди ученые и грамотные нужны будут, впрочем, они нужны были всегда. Образование будет давать степень в жизни, а не золотая цепь и наличие кулаков с содранными казанками. А ты что? Насшибал со своей ватагой гаврошей денег, купил себе цепь, – при этом Константин показал пальцами на цепь из рыжего металла, красующуюся под футболкой Валерия. – Надыбал себе где–то ствол, а вместо книг у тебя одна общая тетрадь, исписанная твоим корявым подчерком с грамматическими ошибками, словарем всяких диких криминальных выражений. Тебе книги читать надо и оттуда мысли умные к себе в тетрадочку записывать.

– А на фиг они мне, мне и без них фартит пока! – засмеялся Валерий. – Ты еще в пионерлагерь отправь меня с барабаном бегать, или в поход с юными натуралистами ходить… У нас с пацанами куча назревающих новых дел, задумок всяких реальных.

– Это кого обставить или что откуда умыкнуть? Дотусуешься ты со своими головастиками! – Остальский усмехнулся и сделал глоток чая…

Валерий и четверо его друзей недавно создали свою бригаду. Пятеро бритоголовых дебилов тоже хотели идти в ногу со временем. Сначала они занимались примитивным рэкетом с дальнобойщиков на трассе. Первое время им везло, пока один раз их не побили, а кое–кому досталось даже монтировкой. Затем они стали совершать "шоп–туры« в Польшу и на рынках заниматься обыкновенным воровством. К тому времени двое из них уже имели машины вазовской девяносто девятой модели. В подражание своим старшим товарищам по криминальному цеху пареньки носили изделия из золота: перстни, цепи и браслеты. В последнее время эта «бригада« попала в круг интересов одного авторитетного бандита, давшего им свое покровительство. Благодаря ему, ребят для начала стали пускать бесплатно на тренировки в тренажерный зал, а затем пригласили пару раз в бар весело провести время. Во время этих застолий опытный бандит, помимо своей поддержки, объявил, обалдевшим от чувства удачи пацанам, что может "подогнать» несколько мелких коммерсантов для взятия с них постоянной »подоходной ренты». Перспектива быть чей–то крышей окончательно сорвала шифер с наивных простачков, которые почувствовали себя частью крупной и взрослой игры.

Остальский предупредил своего родственника, что тот человек, которого они считали за своего благодетеля и защитника, не такой уж простой и сердобольный дядечка с определенными воззрениями. Судя по информации, имеющейся у Константина, это был расчетливый и холодный делец с закалкой криминального мира, который со временем мог их подставить в какое–нибудь болото, что называется, по полной программе и без обратной дороги.

В тот вечер Остальский сидел на кухне дома сталинской постройки на улице доблестного Котовского не только для нравоучений своего племянника. С собой в дипломате он принес сто тысяч долларов. Именно те зеленые банкноты, которые держал в своих руках Большаков, его смертельная доля. Вклад в денежный прирост Остальского, имевший кровавый след, тянувшийся все это время. Дипломат предназначался для Валеркиного отца, двоюродного брата Остальского, который набирал серьезные обороты в бизнесе. С группой компаньонов он выкупил завод, и в качестве бизнес – задачи стояла реанимация производства.


К этому проекту решил приложить свои усилия и Остальский, грамотно обозначив с братом свое присутствие инвестора и дальнейший вход в число акционеров. Вторые роли Константина в перспективе не интересовали. Это число для него в природе не существовало. Уже в будущем он видел себя основным владельцем предприятия, лишь сейчас соглашаясь с положением брата в роли кризисного управляющего обанкротившегося завода.

– Смотри за деньгами в оба и не ходи никуда на ночь глядя, – сказал Остальский, внимательно посмотрев на Валерия. – Никаких кутежей, никаких овец в твоей постели и обойдись сегодня без кладбищенских вороваек.

– Без кого? – удивился Валерий.

– Никаких твоих друзей, – пояснил Константин. – Смотри, Валерьян, головой отвечаешь за бабки!

– Я что, маленький, что ли? – обиделся племянник. – Жуешь мне, как зеленому такие вещи. Ночую дома сегодня, ты уйдешь, я спать лягу.

– Ладно. Отец, когда будет?

– Завтра с утра приедет. Он знает, что ты сегодня капусту принесешь, сам мне пару раз звонил. Не паникуйте, зачем кипятком мочиться. Все нормально будет!

– Завтра отец приедет, и дипломат заберет, мне сейчас не с руки обратно с ним домой чапать. Так что оставайся, раз задачу уяснил!

Константин встал из–за стола и направился в прихожую одеваться.

Остальский из освещенного подъезда шагнул в темноту. С минуту он постоял, наслаждаясь свежим морозным воздухом. Вдохнув его полной грудью, он громко выдохнул вечернее депрессивное состояние.


«Хандра прошла!», – констатировал он и уверенно зашагал к своему дому.


Было около полуночи, наверху светили звезды и немного добавляли света уличные фонари. Константин решил не вызывать такси, а пройтись пешком. Он никого не хотел бояться, но в этом мире у него остались враги, которые стремились наступать ему на мозоль, рвать кадык и перекрывать кислород. Несмотря на различных белочек и другие неприятные факты, Остальский шел уверенной походкой победителя, прошедшего долгий, тернистый, но интересный, по его мнению, жизненный путь.

«Остальные отстали», – заметил про себя Остальский.

Настроение поднималось, в голове играла музыка. Жар–птицы летали прямо перед ногами.

«Надо на них не наступить», – вновь пролетела мысль.


"Жить, жить, жить! – подумал Остальский. – Уверенно, осмысленно и агрессивно. Направляя, управляя, созерцая. Впереди истина и совершенство бытия".

Деньги. Константин Остальский считал деньги. Считал днем, считал ночью. Считал во сне и наяву. Считал десятками, считал сотнями. Рубли и баксы. Он любил их запах, их шелест. Его завораживала их энергетика, его очаровывала страсть к денежным знакам. Константин постоянно был в смысловом поиске: достояние и власть, любовь и неисчерпаемость чувств. Их огонь и лед желаний. Остальский, именно он, Константин Остальский любил деньги. Любил их всем своим естеством. Он считал себя поэтом и жестоким прагматиком, романтиком и могильщиком надежд. Остальский был эгоист и стяжатель, спортсмен, воспевающий только свой спорт. Денежное существо и свою путеводную звезду в мире денег.

Остальский был жаден до купюр, но ленив для кропотливой работы. Ему нужно было все и сразу. Сразу и все.

«Я не хочу жить завтра, я хочу жить сейчас!», – такова была его любимая поговорка. Завтрашний день пусть ждут другие, а сегодняшний день для него уже наступил. Именно сегодня: жить до последней минуты, до последней секунды, до последней черты!

Остальский зашел в круглосуточный ларек, где купил небольшую бутылку кока–колы. Выйдя из помещения на ночной мороз, он с жадностью сделал глоток, смакуя вкус. Ему нравилось пить колу на холодном воздухе. Через некоторое время Константин дошел до своего дома и направился к подъезду. Допив колу и бросив бутылку в урну, он начал подходить к подъездной двери.


Внезапно для себя и своего хорошего настроения он подскользнулся и, нелепо размахивая руками, грохнулся наземь. Перед ним были звезды и боль в его голове. Ругаясь, Остальский поднялся и, отряхиваясь от снега, заметил, что на месте, где он имел счастье подскользнуться, была корка льда.

Наконец он вошел в тепло. Первый лестничный пролет Остальский пролетел, как Бэтмэн. Около своей квартиры на втором этаже Константин остановился и заметил, что наверху не горит свет. То ли лампочку вывернули, либо она перегорела.

«Лампочка Ильича», – почему–то про себя подумал он.

Остальский открыл первый замок, затем начал открывать второй. Первый поворот ключа, еще один… Пальцы вспотели, внутри похолодело. Шаги. Быстрые шаги за спиной. Кто–то спускается сверху. Нет, словно слетает. Костя обернулся. Страх. Страх даже в глазах. Крыло ворона. Темное. Нет, черное крыло ворона. Ошибся, это черная шапочка. Глаза. Глаза человека. Все темное.


«Это не ворон», – пронеслось в голове.

«Это смерть!», – ответил пистолет с глушителем.

Второй выстрел был в затылок. Затылок Остальского разнесло вместе со всем, что было его миром. Миром существа, который бежал навстречу своей мечте, своему маленькому счастью, преисполненный желания как следует потратить свои деньги. Еще минуту назад он был счастлив и считал себя баловнем судьбы. А сейчас мир о нем уже не помнит. Он вычеркнут из жизни и ушел, не попрощавшись. Так всего и не сказав, не увидев, и не потратив. Денег больше нет…

Человек в темном быстро спустился по лестнице и, выбегая из подъезда, подскользнулся на том же самом месте, где ранее упал Остальский. Растянувшись во весь рост, он увидел те же звезды, что перед смертью увидела его жертва. Они также мерцали, звали к себе и щадили. Они жили и светили в темноте, которая восхищалась и гордилась их озарением, теплом и маяком надежды.

Валера закрыл за Остальским дверь и, подойдя к лежащему на кухонном столе дипломату, открыл его. Он не видел еще такой крупной суммы, и это его завораживало. Баксы на время похитили у Валерия сознание, ослепив зеленым цветом и чувством власти. Он хотел, во что бы то ни стало поделиться с кем–нибудь увиденным, но только не с друзьями. Чтобы те лапали своими грязными руками эти чистые купюры? Никогда!

– Танька, только Танюшка! – пронеслось в сознании.

Ему давно казалось, что он любит эту девчонку, любит с тех пор, как впервые увидел. Она произвела на него сразу же ослепительное, радостное впечатление и одновременно теплота ласково обернула его сердце своими невидимыми руками. Высокая, стройная, с красивой большой грудью, она завораживала своей чистотой и женственностью. Не курящая, не пьющая, она глубиной своих зеленых глаз поражала Валеру и заставляла с поэтическим обаянием вспоминать ее слова, движения и поступки. У него было много девчонок, но все они не шли ни в какое сравнение с Татьяной. Глупые и доступные, неряшливые и безвкусные. Веселые компании с алкогольными впрыскиваниями в желудок при табачном смраде ее не интересовали. Что бы ни говорил, бравируя своей независимостью Валера, он все же чувствовал себя недостаточно начитанным и интеллектуально неразвитым при общении с Таней…

Валерий хотел поразить Татьяну, показав, в каком серьезном деле он участвует со своей семьей. Следовательно, он хотел показать себя человеком перспективным и рассчитывающим на дальнейший рост. Через минуту Валерий держал в руках трубку домашнего телефона.

– Алло! – Валера услышал по телефону сонный голос Татьяны.

– Добрый вечер… вернее доброй ночи, Танюша, это Валера тебя беспокоит.

– Привет! – ему показалось, что Таня улыбнулась и даже рада его ночному звонку.

– Извини, что так поздно звоню, – он сначала немного запинался, но затем выпалил все сразу. – Слушай ты, что сейчас делаешь? Спишь уже?

– Да нет пока. Только собираюсь, а что случилось?

– Танюш, тебе не в ломы будет сейчас ко мне зайти, ну ненадолго?

– В ломы? – переспросила Татьяна и весело засмеялась. – Нет, никаких ломов и гвоздей, Валерка. Есть твое желание меня увидеть, и есть мое согласие, но есть и мои родители, Валерчик, которые положительно отнесутся к твоему голосу в трубке и честному слову о скором возвращении их дочки целой и невредимой… А у тебя сюрприз? – Конечно, – стукнул себя по лбу Валера. – Еще какой! Но не в этом дело, просто я хочу тебе кое–что сказать, непременно важное и серьезное.

– Но раз непременно… – Таня передала телефон своей маме, которой Валера, спотыкаясь на каждом слове и клянясь в скором возвращении Танечки, просил разрешения отпустить ее к нему в гости.

Татьяну он обещал встретить у подъезда. Удивленная мама Тани дала свое родительское согласие, но это не на шутку обрадовало молодого человека, будто он получил родительское благословение.

Быстро одевшись, Валерий, взглянув на дипломат на кухне, вышел из квартиры, закрыл за собой входную дверь и спустился по лестнице своей трехэтажки вниз на морозный воздух. Татьяна жила неподалеку, через пустырь в такой же сталинке. Веселым, уверенным шагом он направился к ее дому…

Была довольно холодная погода и, уже стоя около подъезда девушки, Валера быстро почувствовал озноб. Он простоял уже минут десять, но Татьяна еще не выходила. Им овладело беспокойство. Не за Таню. Он прекрасно знал, что она долго одевалась, а за квартиру. Вернее за кейс с деньгами, оставленный Остальским. Тревога захватывала своими холодными прикосновениями его душу. Он начал нервничать, и это чувство Валерию было явно несимпатичным. Парень волновался все сильнее и сильнее.


Он пытался предоставить самому себе различные аргументы в пользу спокойствия духа, но в итоге посчитал все эти успокаивающие слова недостаточными, ведь дома осталась внушительная сумма. И не его денег.

Чувство ответственности все–таки победило и, не дождавшись Татьяны, Валера рванул домой, решив сразу же по прибытии ей позвонить.

Кто знает, что у нее дома сейчас происходит и выйдет ли она. А потом, закрыв на оба замка дверь и включив сигнализацию, он вернется за ней.


Перебежав через пустырь, он быстро добрался до своего дома и стоял, открывая дверь своей квартиры.

«Замок в поряде!» – подумал он, заходя домой.

Немного успокоившись, Валерий заглянул на кухню…

Обеденный стол стоял, разумеется, на прежнем месте. На нем находились две чайные кружки, остатки пиццы «Везувий» с ветчиной и ананасами в упаковке, но место, на котором располагался дипломат с деньгами, было пустым. Спортивная шапка выпала из рук Валерия. Ему стало дурно и, стоя на кухне, он огляделся вокруг, заглянул под стол: дипломата нигде не было. Валерий пробежался по всем трем комнатам, заглянул в шкафы, открыл двери ванной и туалета. Там никого не было. Никакого присутствия он не обнаружил и под кроватью своей спальни.


Он сел на пол, и в глазах у Валеры потемнело, в своем сознании он почувствовал клокочущую бездну. Секундная стрелка будильника, находившегося поблизости, громко стучала, словно это отбивал свои жизненные ступени "Биг–Бэн".

Пу–сто–та внутри. Деньги в кейсе… Их не было, словно и не существовало вместе с дипломатом до этого в природе. Страх пожирал Валеру изнутри.

Денег не было… Не было денег… У парня затряслись руки. Внезапно будильник остановился. Тишина… Сто тысяч долларов исчезли. Пропали из оставленной им буквально минут на двадцать квартиры. Валера сидел на полу, и его глаза наливались кровью.

"Но кто?! – стучала одна мысль в мозгу. – Кто мог залезть в квартиру, не взламывая двери?! Кто мог открыть этот злополучный, вонючий замок?! Ключи от квартиры только у меня и у отца! Ни у кого другого их быть просто не могло. Не было их даже у Кости!!"

У Валеры пошла носом кровь, каплями падая на черные выглаженные брюки. Он закрыл глаза, и даже сквозь веки видел исчезнувший кейс.


Зазвонил телефон. Молния звука пролетела сквозь слух Валерия, и он испугался. Звук сигнала разрывался в его голове на мириады частиц, звонко падавших, словно монеты.

«Началось!» – подумал он и подбежал к телефону.

Валера схватил трубку и от волнения уронил ее на место. Связь прервалась. Валерий с силой ударил себя кулаком по лбу. Стояла тишина, телефон не звонил. Лицо покрылось холодным потом. Телефон все же зазвонил вновь. На этот раз молодой человек спокойно взял трубку телефона и поднес ее к уху.

– Слушаю! – сказал Валерий и не узнал своего голоса.


Ему казалось, что все его переживания последних минут отображены в каждой букве сказанного слова. Он напряг слух и подумал, что будет в состоянии услышать звуки в соседнем подъезде. Валерию показалось, что молчание на том конце провода длилось минуту. Наконец незнакомый хриплый голос произнес:

– Серега, ты?

– Какой Серега?! – не удержался и заорал в трубку Валерий. – Ты куда, обормот, звонишь?

– Слышь, извини…– обладатель хриплого голоса был в явном подпитии. – Не туда занесло…

Трубка перестала хрипеть, и вновь воцарилась тишина.

– Пробивали или действительно номером ошиблись? – подумал Валера, который в растерянности подошел к шкафу и кулаком ударил в его створки.

Те покосились. Парень подошел к окну.

"Демонизм какой–то!" – подумал он и увидел, сидящую на снегу черную кошку.

– Кошак, где мое лавэ? – громко произнес Валерий. Кошак не отвечал.

У Валеры подогнулись колени… Он услышал звук звонка. Звонили в его дверь. Забежав на мгновение в свою комнату и, достав из–под подушки пистолет, он направился к входным дверям.

– Кто там? – набрался сил и сурово произнес Валерий.

За дверью молчали.


– Кто там?! – повторно заорал Валера.

– Это тридцать вторая квартира? – послышался мужской голос за дверью.

Валерий, держа руку с пистолетом за спиной, открыл дверь и увидел в полутьме силуэт.

– Девочек заказывали? – произнес парень лет тридцати пяти.

Валерий почувствовал табачную вонь и шушуканье на лестнице.

«Шалавы!» – подумал он, исподлобья рассматривая визитера, который после небольшой паузы решил повторить вопрос:

– Дево…

– Нет! – резко и жестко прервал его Валерий. – Тридцать вторая квартира в следующем подъезде…

Парень извинился и спустился с лестницы вместе с двумя спутницами. Через некоторое время подъездные двери с грохотом за ними закрылись, и все смолкло.

– Дурдом! – сказал самому себе Валерий и закрыл дверь…

Он еще раз прокрутил в памяти произошедшее с ним событие за этот вечер. Исчезновение денег, ночной звонок и визит сутенера, или как там его.

– Вонючие шлюхи со своим скунсом, – выругался вслух Валерий. – Грязные вонючие твари…

А затем заорал во все горло:

– Отдайте мне мои деньги!!!

При слове «деньги» он взглянул на потолок, на котором не увидел ответа. Ноги были ватными, струны нервов стали ослабевать, внутри все загорелось. Опять носом пошла кровь, которую он не пытался остановить.

Валерий почувствовал, что, словно лезвие бритвы, прошло по его внутренностям и задело душу. Куски плоти разрывались. Мозг таял, словно плавленый свинец, и в виде крови капал из носа на вымытый сегодня пол. Сгусток крови перешел в горло, Валера сплюнул кровь на пол…

Внутри похолодело. Похолодело еще раз. Он почувствовал, что, будто кто–то прошелся по тому месту, где будет его могила.

"Или уже есть?! – подумал он. – И уже вырыта? Кем?" – Кем, суки?! – и он вновь заорал.

Маскарад депрессии резвился в наивысшей точке. Бал теней продолжался, и демоны водили хоровод около Валерия. Он чувствовал их даже затылком и видел, как один из них, хрюкая, закричал:

– Домой, в могилу!

Стоп!! Пружина сработала, и он не узнал себя. Он почувствовал лишь мгновения, которые сбивчиво дышали и умирали в темноте. Валера схватил свой ПМ.

«Мой верный ствол!», – пронеслось в его голове.

Валера поднес его ко рту, и кто–то вбил ствол в горло. Секунду спустя он вытащил его и выплюнул выбитый зуб. Вставил снова, сказал с пистолетом во рту:

– В могилу! – и нажал курок.

Демоны вылетели вместе с мозгами на стену. Звон от выстрела мчался между комнатой и кухней, залетая во все уголки покинутой жизнью квартиры…

Звонил телефон. Это обеспокоенная Татьяна у себя дома с трубкой у уха слушала гудки, которые безвольно пробивались сквозь тишину и мрак к Валерию, шагнувшему в недосягаемую неизвестность…

Прошла минута, и из–под кровати, на которой помутневшим, стеклянным взором, смотря в клоаку, лежал Валерий, вылез молодой парень. В руках он держал дипломат. Тот самый дипломат с долларами. Он взглянул на труп, и, стараясь не испачкаться в крови, удалился из комнаты, в которой произошла трагедия, а затем из квартиры, так и не закрыв за собой дверь, где вновь зазвонил телефон. Татьяна снова и снова набирала номер телефона парня, которого успела полюбить.


Утюг бежал с дипломатом в руке прочь от дома своего кореша Валерки. Холодный воздух врывался в его легкие, наполняя их кислородом. Но Утюг все равно задыхался. Сердце бешено стучало, а в ушах стоял гул от выстрела, которым его друг вышиб себе мозги на стену. Сознание Утюга не могло, отказывалось принимать, переваривать и анализировать произошедшее этой ночью…

Утюг был другом Валерия с детских лет и входил в их бригаду. Они вместе тренировались, обделывали свои мелкие делишки и веселились с девчонками. Утюг уже давно сделал слепки ключей от Валериной квартиры. Так, на всякий случай, про запас.

– Жизнь, она разная бывает, – постоянно повторял Утюг друзьям, откладывая деньги на черный день.

Он был завистливым, недоброжелательным и до умопомрачения жадным. Последнее время Утюгу не давал покоя ПМ, которым Валерий восхищался и очень гордился. Ощущая холод оружия, его друг чувствовал себя прикрытым, независимым и крутым.

Не так давно Утюга «отутюжили». Его и еще нескольких таких же, как он придурков, с помощью кулаков поучил хорошим манерам Артем со своими товарищами. Именно Утюг в свое время жестоко избил Дурика, который приносил розы девушке, нравившейся ему. Утюгу не понравилось столь элегантная забота о его девчонке, с которой он состоял в интимных отношениях. После его предупреждения Саша – Дурик продолжал приносить цветы, и Утюг пытался еще более жестким способом поставить умственно–отсталого на место. Вследствие чего, с помощью кулаков Артема он лишился нескольких зубов. После этого инцидента он не стал обращаться за помощью к друзьям, решив самостоятельно отомстить обидчикам. Для этого ему понадобился пистолет.

Мысли Утюга были заняты его будущей самостоятельно проведенной местью, и он не отвлекался ни на какие моральные угрызения по поводу кражи. Себе он давал отчет в том, что их пути–дорожки с друзьями когда–нибудь разойдутся. Чем серьезнее становились дела, в которые они залазили по самые уши, тем больше была вероятность, что начнутся дележки и различного рода «непонятки». Все как у взрослых!

Этой злополучной ночью Утюг дежурил в соседнем подъезде, наблюдая за окнами Валерия. Он видел, как вышел Остальский, и уже решил уходить, но вскоре заметил, что Валерий закрывает дверь…

Когда друг удалился, Утюг перешел в его подъезд и с помощью ключа спокойно попал в квартиру. Первым делом, войдя, он увидел дипломат на кухонном столе. И так, на всякий случай, подойдя к дипломату, открыл его.

Изображение того, что увидел Утюг, поплыло у него перед глазами. Немного прикинув, он решил, что здесь никак не меньше ста тысяч, и глаза гопника при бешеном сердцебиении, чуть не вылезли из орбит. Он сразу же забыл и о цели своего визита, и про пистолет. Утюг схватил дипломат и решил уже удалиться, но услышал, как стали открывать соседнюю дверь. Сосед Валерия, скорее всего, был в подпитии, так как добрых минут семь не мог попасть ключом в замочную скважину, произнося еле ворочающим языком различные ругательства и проклятия. Чаще всего он вспоминал какую–то Люсю. Еще через какое–то время дверь с грехом пополам он все–таки открыл. Еще минуту, другую он проковырялся у себя в коридоре и, наконец, закрыл дверь.


Утюг хотел было уже выйти, как услышал звук удара подъездной двери. Кто–то поднимался по лестнице. Утюг быстро, как оказалось не зря, закрыл замок изнутри и отошел к двери. Так и есть! Дверь открывали…

Он мигом влетел в одну из комнат и от страха, прямо с дипломатом, залез под кровать. От этой бредовой идеи ему вскоре стало тошно, и он проклял все на свете. По звукам, а позже и по голосу, он понял, что это был Валерий, тем более Утюг знал, что отец его друга находился в отъезде…

Все последующие минуты Утюг запомнил на всю оставшуюся жизнь. Время словно остановилось, остался лишь тоннель вечного страха и унижения. Он чувствовал, что ему сейчас придет конец, вечный позор и презрение…

Но случилось то, что случилось. Его друг пустил себе пулю в рот, и обезумевший от страха Утюг, вылез из–под кровати и помчался прочь…

Утюг жил недалеко от Валерия, через несколько улиц. Подбегая к своему дому, он споткнулся и упал. Дипломат раскрылся, и на снег выпало несколько пачек баксов. Сгребая деньги в руки вместе со снегом и не снимая перчаток, Утюг побросал их обратно. Поднявшись и закрыв дипломат, он продолжил свой путь, нервно оглядываясь назад. Утюгу все это время казалось, что его преследуют какие–то тени, чью энергетику и неясные очертания он чувствовал на своей спине.

У Федора от неожиданного падения болела голова, но он практически не замечал боли. Все его действия были продуманы и доведены до автоматизма. Бегом, заглатывая холодный воздух, он удалялся прочь от дома Остальского, где только что уложил спать мертвым сном заказанного ему объекта. Никакие посторонние мысли не терзали Федора. Единственным его желанием было поскорее добраться до дома. От машины при исполнении операции он отказался, ночной город был не опасен из–за холодной погоды, с полным отсутствием прохожих.

Пробегая мимо детского садика, он заметил невдалеке от себя тоже бегущего со всех ног молодого парня, у которого в руках был черный дипломат. Внезапно паренек упал, и дипломат открылся. Он стал судорожно собирать что–то со снежной земли и, закончив, последовал, оглядываясь назад, бежать своей дорогой дальше. Он так и не заметил Федора, который был скрыт от его взора несколькими пристройками к детскому саду у коих, приостановившись, и «схоронился» бывший охранник Заболотцева. Когда незнакомец с дипломатом исчез из виду, Федор продолжил уже более спокойно свой путь…

Он стал работать на Прохорова почти сразу же после ухода от Егора Заболотцева. Федор слыл охранником серьезным и с наличием определенных аналитических способностей. Багаж его информированности о некоторых интересных предпринимателях новой городской волны был тоже немаленьким, учитывая опыт работы у Егора Сергеевича.

В первое воскресенье после ухода от Заболотцева в однокомнатной квартире Федора раздался телефонный звонок. У супруги Федора, которая сняла трубку, вежливый мужской голос поинтересовался о том, можно ли услышать ее мужа. Подошедший с кухни Федор получил от звонившего ему Прохорова приглашение на беседу, касающуюся перспектив получения рабочего места в коммерческой структуре предпринимателя. После недолгих раздумий Федор поблагодарил звонившего и уже в понедельник беседовал лично с Вадимом Алексеевичем Прохоровым в его офисе и рассматривал условия предложения последнего.


Перспектива работы и составляющие ее финансовые аргументы от Прохорова были довольно интересными для Федора. Даже очень.

– Я ценю, Федор Андреевич, ваш опыт, – говорил Прохоров. – И слышал, что вы проявили себя на службе Заболотцева с самой лучшей стороны. Надо добавить, что мне интересны многие факты, подтверждающие ваши способности и профессионализм в данной области, о которых, следует отметить, знают немногие. Тем более, вы трижды правы, уйдя от Заболотцева. Я думаю, что его порочная и надрывная песня уже глохнет и заканчивается, и вскоре может прекратиться задолго до последнего куплета.


– Я заметил, что вы, господин Прохоров, обладаете хорошей и информированной службой охраны. Позвольте мне задать нескромный вопрос. Я–то вам зачем?

– Вы мне нужны, как человек преданный и для не всегда гласной деятельности.

– Ну, я же уже один раз ушел от своего шефа.

– Я бы сделал то же самое на вашем месте. Поверьте, я и Заболотцев – это две совершенно разных величины. И не в деньгах измерение. Просто Егор Сергеевич – это представитель практически отжившего определения коммерсантов удачи. Подобных ему еще много сгинет в ближайшие годы. Блеф и закат эры гномов. Это своеобразный налет, первый слой с дебильной и не вписывающейся ни в какие правила и определения субкультурой. Хаос не может быть вечным, поверьте мне. А ваш покорный слуга совершенно другого типа. Человек бизнеса. Хорошо организованного и отструктурированного. Тем более, открою вам небольшой секрет, за мной серьезные люди, и я вхожу в круг их интересов, и потому являюсь представителем очень перспективного направления. Мы развиваемся не по дням, а по часам и будем действовать далее еще в более активном ключе. Так что я не пятнадцатисекундный капитан.

У Федора были определенные денежные накопления на будущее, но завтрашний день стучался в двери настойчиво и нетерпеливо. Федор отоспался за последние дни и уже подумывал о поиске новой работы. Жена должна была вскоре родить, и парень хотел заработать побольше денег и обеспечить малыша, когда он появится на свет, всем необходимым.

Подумав несколько дней, Федор дал свое согласие и вскоре приступил к работе. От Прохорова он получил обещанную большую зарплату, различные денежные бонусы и ненормированный рабочий день. Вскоре он обнаружил, что помимо банка в ведении Прохорова находятся многие магазины и предприятия. Он со своим новым шефом постоянно мотался на многочисленные встречи и переговоры. Федор видел воочию, как разрастается империя Прохорова и увеличивается его влияние в городе. Охранник был вынослив и работоспособен и потому в довольно быстрый срок удачно вписался в модель, рабочий ритм и распорядок дня Вадима Алексеевича.

В своем новом шефе он ценил трудоголизм, строгий режим и жажду самосовершенствования. Федору было с чем, вернее, с кем сравнивать.

Заболотцев и Прохоров. Два разных мира, чистейшие антиподы друг друга.


Прохоров очень живо интересовался информацией, которой обладал Федор по поводу некоторых бизнесменов. Он частенько спрашивал мнение Федора об Остальском. Позднее охранник узнал, что Остальский вместе с гангстером средней руки Большаковым кинули на деньги людей Прохорова. Разумеется, ни Константин, ни Большак и понятия не имели о финансовом присутствии Прохорова в этой сделке.

– А если бы они об этом знали – как–то сказал Прохоров Федору. – Думаешь, отошли бы от своего плана? Да ни за что! Кидок был предопределен ими заранее…

Вадим Алексеевич всегда тщательно скрывал свои эмоции, но, говоря об Остальском, он иногда позволял себе немного эмоционального срыва. Федор решил на этом подзаработать, потому что информация, которой он владел по Остальскому, стоила очень многого. Сам охранник вряд ли пожелал бы ей воспользоваться, может только в определенных условиях и по мере крайней необходимости…

Остальский никогда не нравился Заболотцеву. Он видел какую–то интригу в его отношениях с Ларой–Лавэ, и потому дал задание Федору немного «попасти» Костю. Что и было им с успехом сделано. Хотя, по– началу Федору, торчавшему по вечерам в белой девятке, было не очень интересно вести по городу Остальского. Кабаки, женщины и казино…

Но второе июля Федор запомнил навсегда. В эту ночь он стал невольным свидетелем убийства Станислава Большакова и последующее за этим предание трупа земле. Федор ехал на приличном расстоянии от джипа Остальского, когда тот следовал в лес.


У Федора очень профессионально получались такие вещи, вроде слежения за объектом. И лесок этот Федор знал неплохо, частенько с братом «охотился» там за грибами. Поставив машину подальше от джипа Остальского, он заинтересовано следил из–за деревьев за происходящими событиями. Выстрел заставил Федора содрогнуться. Затем, притаившись за небольшими елочками и выглядывая между колючих веток, он стал свидетелем того, как Костя Остальский добровольно хоронил своего друга. Он видел все: как тот копал могилу, как тащил труп к яме и как закапывал его. Федор почувствовал довольно ощутимый мандраж во время ожидания. Он старался даже тише дышать, чтобы не обозначить свое присутствие. Прошла ровно вечность, и все было кончено.


После того, как Остальский выехал из леса и, просидев в своем укрытии еще минут десять, Федор с фонариком в руке подошел к месту убийства. Ему было жутко неприятно находиться здесь и, сделав ножом засечку в виде креста на обратной стороне дерева, где теперь покоился Большаков, он, дойдя до своей машины, завел ее и отправился в город.

Федор в эту злосчастную ночь уснул только под утро. Он ворочался с боку на бок, обдумывая произошедшую трагедию. Федор так и не доложил об этом событии Заболотцеву. Он практически всегда открывал перед шефом полную картину определенной ситуации, но на этот раз изменил своим правилам. Внутреннее чувство, которое он и сам не мог себе внятно объяснить, подсказывало ему, что раскрываться в увиденном Заболотцеву не стоит.


Федор еще один раз съездил на место убийства, чтобы удостовериться в том, что в состоянии будет определить это место. С удовлетворением он нашел на сосне вырезанный им собственноручно крест. Могила была здесь, под этим деревом! Федор старался не наступать на это место, лишь внимательно оглядел его. Оглядел и кое–что заметил. Ему бросилось в глаза, что на земле что–то лежит, переливаясь под солнечными лучами. Федор нагнулся и поднял с земли, отряхнув от елочных иголок, серьгу с бриллиантом, которую он постоянно наблюдал в левом ухе Остальского… Но молчать об увиденном воочию убийстве Прохорову он не стал. Вадим выслушал Федора очень внимательно и улыбнулся только один раз, после того, как охранник закончил свое повествование. Улыбка получилась довольно холодной, но убедительной. Прохоров поблагодарил Федора за столь неожиданные и убойные сведения об Остальском и пообещал в дальнейшем организовать интересную и развлекательную игру.

– Которая будет называться «Достань Костюшку!», – сказал тогда Прохоров. – Для этого можно даже разбудить мертвеца, чтобы увидеть его слезы.

И игра началась…

Как–то Вадим Прохоров, стоя у себя в кабинете спиной к Федору, спросил:

– В лесу у нас, что там водится из живности всякой?

Федор улыбнулся и ответил:

– Зайцы, волки и медведи.

– Ну, медведь нам не подойдет, сильно большие они. Волкам мы со временем сами пасти рвать будем! А вот белочки…

И, повернувшись к Федору, Прохоров продолжил:

– Вот белочка в самый раз! Бриллиант Остальского оставь у меня, а сам отправляйся на поиски белки, друг мой, и поторопись, пожалуйста. Ведь Костя не может ждать вечно! Остальскому следует передать привет от духа леса, забив пару гвоздиков прямо в сердце. Проявим менталитет черствости…

Потом отправилась посылка с белочкой и анонимное извещение милиции о месте захоронения убиенного Большакова, а затем последовало и физическое устранение Остальского, которое выполнил сам Федор. Он бы не сделал этого никогда, если бы не одно но…

Уже работая на Прохорова, Федор, как ему тогда казалось, случайно узнал от своего товарища, что до него его супруга в свое время встречалась с Остальским. Была даже продемонстрирована видеопленка, отображающая совместный отдых на природе нескольких пар. На ней будущая супруга Федора, Катя, сидела на коленях Остальского и что–то ласково шептала ему на ухо. Товарищ Федора довольно внятно объяснил, что взял эту пленку у одной из девушек, отдыхавшей на этом пикнике.

Когда эту картину увидел Федор, то у него внутри что–то защемило и взорвалось. Часть его в тот момент, как ему показалось, умерла. Умерла навсегда. Он не мог этого объяснить, хоть и много раз себя об этом спрашивал. Кое–что укладывалось в его сознании, но увиденное мозг не принимал, он выплевывал его, словно гнилую испорченную пищу. Словно мышьяк, обвернутый глазурью.

И когда Прохоров очень аккуратно предложил ему заказ на Остальского, то он схватил его обеими руками, не думая о будущем и не заботясь ни о чем. Невидимая паутина обернула разум Федора, и кто–то выключил там свет… Этой ночью, придя после убийства Остальского, Федор долго в ванной мыл руки. Затем взглянул в зеркало и пристально посмотрел на свое изображение. Поцеловав спящую жену, он какое–то время смотрел, лежа в темноте, на потолок. В нем что–то боролось. Боролось постоянно. Кричало, смеялось и плевало внутрь, в самую глубь, в самую сердцевину сознания. Ныла душа, открывались невидимые вены. Катя казалась ему чужой, и их некогда истинная близость убегала, улетала или испарялась. Когда он смотрел на жену, то его охватывала боль, и сознание рушилось, словно от удара молотка. Будто стекло. Глаза слезились, и горло обволакивали спазмы. Невидимые струны судьбы, соединяющей их, лопнули, и безликое блевотное чувство съело теплоту их отношений. Сожрало до конца. Федор уже не любил свою жену. Он убегал от себя, жутко боялся в этом признаться, но какой–то бес внутри него противно посмеивался и точил нож об его ребра.


Евгений Остальский при трескучем зимнем морозе в один день похоронил своего сына и брата. На похоронах было немного народа. «Бригада» в оставшемся неполном составе, включая Утюга, присутствовала на городском кладбище. Больше всех из друзей Валерия суетился и помогал в организации похорон именно Утюг, который, расчувствовавшись, плакал на прощальной церемонии.


Евгений Остальский сильно похудел и не мог понять суть произошедшего. Гибель его брата более или менее вписывалась в незавершенную картину последним мазком в качестве контрольного выстрела в голову. В этой ситуации Евгений, знавший о некоторых делах брата и его финансовых выкрутасах, мог уяснить логичность завершения его жизненного пути. Но гибель его молодого сына… Евгений прекрасно был информирован о том, что в этот злополучный вечер Константин должен был принести крупную сумму долларов. На вопросы оставшегося в живых Остальского о деньгах, друзья Валерия отвечали отрицательно. При этом разговоре Утюг с непониманием качал головой из стороны в сторону…

Шло следствие по этому делу, и Евгений окончательно замкнулся со своим горем в себе. Он часто потом посещал могилы сына и брата, находившиеся рядом друг с другом…

Весной, когда уже сходил снег, во время оттепели был застрелен Илья Скромный, который с множеством смертельных пулевых ранений пролежал около часа в большой грязной луже.

Антон после этого, как он сам выражался по этому поводу, отошел от дел. Он порвал со всеми своими старыми знакомыми из криминальных и околокриминальных кругов и сосредоточился на своей семье. Антон стал заниматься коммерцией и заочно начал получать второе высшее образование в одном из ВУЗов города. Он радикально поменял свой имидж. Тоша стал носить стильные деловые очки, снял все свои толстенные золотые цепи и браслеты, продал джип и сменил старый лексикон, обменяв сленговые выражения на слова из деловой речи предпринимателя…

Кирилл к этому времени уже сидел на героиновой игле, переступив через кокаиновый интерес. Он сильно похудел, продал свою машину и золотую цепь, которой в свое время очень даже гордился. От него ушла его девушка, мать постоянно лежала в больнице с сердечными приступами. А с самого утра деградировавший бывший боец бегал с шайкой малолеток в поисках денег для очередной дозы. И каждый день был похож на другой… Вечные поиски денег, немного сна и снова на улицу, где сотни таких же наркоманов, как и он, залазили в чужие квартиры, срывали золотые украшения, вырывали автомагнитолы из машин и мчались к барыгам, продающим смерть, за очередной дозой в очереди к могильной плите. И снова, проснувшись утром в маленьком, атрофированном от применения наркотиков мозге, Кирилл чувствовал присутствие шприца и дикую необходимость наполнить его героином.

Двоих друзей Валерия из «бригады„ посадили за решетку. Им подставили в качестве приманки серьезного предпринимателя, с которого они брали “подоходную дань» для своего покровителя. И во время очередного приезда за деньгами их жестко, как они это называли, приняли сотрудники РУОПа.

Еще один их товарищ, оставшийся на свободе, по прозвищу Балаганчик, после этого попробовал героин, который подобно чуме накрыл город и продолжать «пробовать„ его каждый день вместе с Кириллом, с которым никто уже не общался. И вместе с ним в грязных, пропахших мочой подъездах, они одним шприцом вгоняли в вену демонов и бесов. Оба они уже подхватили гепатит и были вичинфицированными. В начале своей “деятельности» они делали себе инъекции в вены рук, а затем, когда милиция стала обращать внимание на руки, задерживая подозрительных молодых людей, то они перешли на уколы дьявольского содержимого себе в язык, вены ног и половой орган.

Утюг к тому времени купил себе дорогой «BMW», который, гордо проносясь по улицам города, был разбит во время одной ночной, угарной, пьяной поездки. Во время аварии получила сильнейшую травму головы подруга Утюга, Яна, предмет воздыхания Дурика, который продолжал работать дворником, с вниманием заглядывая каждое утро в помойные контейнеры. Глеб выиграл несколько серьезных чемпионатов по борьбе для незрячих спортсменов. Артем по–прежнему занимался бизнесом и продолжал писать для себя. Его статьи публиковались в городских журналах и газетах.

Иван Иванович Золотухин стоял в подвале своего коттеджа со стаканом холодного молока в правой руке. Он находился в хранилище. В самом сокровенном и любимом месте. Дверь большого бронированного сейфа была открыта, и с замиранием сердца Золотухин наблюдал привычную для каждого вечера картину содержимого сейфа. Пачки долларов и фунтов стерлингов, пирамидки золотых слитков, крупные бриллианты, украшавшие различные ожерелья и другие дорогие ювелирные изделия.

Золотухин тяжело дышал, и из его рта вылетал тихий гортанный хрип. У него по телу пробегали мурашки, зудело под левой лопаткой, и слезились глаза… Не отрываясь, он смотрел на свое богатство, лишь небольшая ухмылка тронула его уста. Иван Иванович по привычке переводил свой взгляд от драгоценности к драгоценности и любовно притрагивался к золотым слиткам.

Каждый вечер он спускался в этот подвал, и это стало, своего рода, ритуалом для банкира. Он смотрел, не мигая, на свой капитал и видел в нем отображение своего могущества и власти…
За последние годы Иван Иванович заметно приумножил свой капитал. Помимо банковских интересов, у Золотухина появились еще и другие коммерческие проекты. Он динамично развивался и, несмотря на свой пятидесятипятилетний возраст, был полон сил и решимости оторвать какой–нибудь новый жирный кусок. О заслуженном отдыхе Иван Иванович еще не помышлял, а старался заработать как можно больше денежных знаков, находя в управленческой функции много интересного и перспективного.

Банкира огорчало и настораживало лишь одно явление, за которым он тщательнейшим образом следил. Этим непредвиденным препятствием был Вадим Алексеевич Прохоров, его молодой коллега – финансист, с которым он недавно познакомился.

Молодой человек интеллигентного вида в очках, в котором многие, прежде всего, отмечали воспитанность и профессионализм, набирал большие обороты в бизнесе и «проглатывал», словно удав кролика, предприятия различной направленности. За сей резкий и агрессивный марш уверенной поступи молодого финансиста в городе прозвали Оккупантом.

Золотухину не сильно нравились подобные мизансцены, и он в качестве наблюдателя ровно, как и многие другие предприниматели, следил за дальнейшим ростом Вадима Прохорова, у которого, как было заметно, аппетит возрастал с количеством еды. Он покупал, создавал новые проекты, разорял, присоединял к своей молодой империи все новые и новые денежные полипы.

– Кто его ведет? – недоумевал Золотухин и адресовал свой, интересовавший многих вопрос, специалистам, работавшим с его службой охраны. – Я хочу знать все о нем. Кто он и для чего затевает столь опасную игру? Выпендриться решил или паренек, действительно, в серьезной игре задействован? В общем, организовывайте хоть шпионскую сеть, мне все равно. Меня интересует результат, за который я вам плачу деньги!

Специалисты работали, пополнялись новые сведения об Оккупанте, и Золотухин чувствовал, что рано или поздно, он столкнется, или их столкнут лоб в лоб с Прохоровым. Банкир отдавал себе отчет в том, что и молодой человек не дремлет, также возможно собирая адекватные сведения и о нем самом.

Иван Иванович впервые познакомился с Прохоровым в местном банковском клубе на очередной тусовке известных предпринимателей. Вадим попивал минералку, не забывая иногда улыбаться. Обсуждал новые экономические и политические новости. Последние, он с видимым интересом пояснял для окружающих его бизнесменов, иногда даже спорил и пытался прогнозировать в свете будущих событий. У Прохорова была серьезная команда политтехнологов, за спиной у которых не одна удачно проведенная выборная кампания.

В местной гордуме находилось несколько депутатов, занявших свое кресло в законодательном собрании, благодаря пиарщикам Прохорова и его денежной поддержке. Помимо слуг народа в кругу общения молодого предпринимателя было много представителей исполнительной власти.

В тот вечер Золотухин с интересом пообщался с Прохоровым и надеялся на продолжение дальнейших контактов. Вадим Алексеевич, вообще, слыл человеком нелюдимым и был полностью сконцентрирован на своем бизнесе. За Оккупантом устоялся имидж трудоголика, чей рабочий день начинался в семь утра и заканчивался в десять вечера. И так каждый день, практически без выходных.

Золотухину молодой человек сразу не понравился. Он не любил такого рода бизнесменов, считая их чересчур нахрапистыми. На самом деле, Иван Иванович побаивался Прохорова, его агрессии, молодости и знания дела, которое он выполнял. Его пугала мотивированость Оккупанта, с которой он неминуемо достигал своей цели. Во всяком случае, именно благодаря последним финансовым победам Прохорова, престарелый банкир не давал права себе расслабиться, внимательно следя за происходящим в городе. Золотухину очень не нравился взгляд Прохорова, когда тот смотрел на него. Иван Иванович теперь постоянно ждал какого–то подвоха или начальных шагов, направленных против него…

Поднявшись из хранилища и допив стакан молока, Золотухин, сидя за письменным столом, развернул газету и ознакомился с заголовками статей. Свое внимание он остановил на экономическом разделе, читая интересующие его новости и поправляя очки.

Стрелки швейцарских часов «Jaquet Droz» на левой руке Прохорова показывали десять вечера. Вадим сидел у себя в кабинете и играл в шахматы. Играл один, сам с собой. Такие партии он любил, на протяжении которых у него было время обдумывать предстоящие финансовые схемы и сделки. Неторопливые, расчетливые ходы сначала были опробованы на шахматной доске, а затем, словно после мазков художника, ложились и на жизненные рельсы. Прохорову нравилось претворять задуманное в жизнь. Многое получалось и хотелось сделать, достичь еще большего, более невозможного. Вадим пока удачно преодолевал все барьеры, встречающиеся у него на пути, словно легкоатлет в погоне за золотой медалью.


Оккупант сделал интересный ход и улыбнулся. Его радовало, что Остальский уже не сможет улыбаться, и это его ничуть не смущало, так как, он тоже считал себя определенной фигурой на шахматной доске разыгрываемых кем–то партий, этюдов и побед.

С подачи Прохорова Федору была показана видеопленка с Катей и Остальским. Он немного изучил характер и психологию Федора, понял, что увиденное возымеет сильнейшее действие на охранника.

"Так и случилось! – подумал Прохоров. – Паренек сам полетел на полной скорости в мышеловку, где сыр был испорченный и гнилой, а может, и вовсе отсутствовал. В ней витала лишь ревность и ненависть. Эмоции столь ненужные для контроля над серьезной игрой".

Отпив горячего чая с лимоном, Вадим сделал пометку в ежедневнике насчет завтрашней утренней встречи с Артемом. Ему нравились жесткие, радикальные оценки различные событий и тем, которые молодой автор затрагивал в своих статьях. И именно в Артема Чеботарева он решил вложить деньги для его раскрутки как местного регионального политика. Во время их предыдущей встречи Чеботарев произвел неплохое впечатление на Прохорова, отметившего про себя главное в парне: наличие харизмы и мировоззренческое начало.

Прохоров и его политконсультанты уже создали модель общественно–политического движения, на роль лидера коего отлично вписывался Чеботарев. Полное отсутствие какой–либо серьезной силы на лево – патриотическом фланге в городе и слабость привычной коммунистической оппозиции подвигло Прохорова занять это место и отработать определенный электорат в свою сторону. Чеботарев практически уже дал свое согласие на участие в этом политическом проекте. Ведь он так давно хотел реализовать себя в общественно–политической жизни города. Хотя жизнью то, что творилось в этой области, назвать было трудно. Разве что болотом, с отсутствием какой–либо политической конкуренции. Не было новых фигур, отсутствие новых идей, а политическая борьба определялась только стандартными черно–белыми схемами при выборах в местное законодательное собрание.

И Прохоров, как опытный шахматист, решил разбудить местное болото, чтобы старых «филинов» распугала молодая поросль, готовая реально работать. Политтехнологи Прохорова тщательно проработали будущий проект, сделав акценты на излишней бюрократичности аппарата чиновников, на некоторых фактах коррупции в эшелонах власти. Помимо критических настроений была создана программа по социальной защищенности и правам трудящихся, основном электорате, на который в своей деятельности будет опираться молодое политическое объединение. Харизматичный Чеботарев подходил как нельзя лучше для этого. Впереди была работа имиджмейкеров, обязанных создать позитивный, сильный и справедливый образ молодого политика.

Закончив партию, Вадим сделал телефонный звонок:

– Привет, Саша! Не спишь еще? Откуда номер твой знаю? Так это я тебе его и поставил, – Прохоров улыбнулся в телефонную трубку. – Ну, ладно, ты отдыхай, давай. А завтра, как и договорились, на работу приходи, куда я тебе указал… Я за тебя похлопотал. Ладно, прекрати… Ну, все пока!

Прохоров повесил трубку и закрыл глаза. Он вспомнил своего отца. Его сильные руки и запах одеколона, которым он пользовался после бритья. С Сашей Нестеренко отец у них был один. Матери разные. Прохоров – старший ушел из одной семьи, и с матерью Александра у них тоже не сложилось. После рождения умственно отсталого ребенка он ушел и оттуда. В итоге он стал пить, потом сильно пить, а затем только пить, иногда ночуя на скамейках в парке или около подъезда. Так продолжалось, пока он не замерз в зимнюю стужу, обморозив ноги, которые ему затем ампутировали. Умер он совсем недавно в одном из домов престарелых, куда из Москвы приезжал навещать его Прохоров. При виде сына отец плакал, как ребенок, и постоянно просил у него прощения.


А Вадим просил его лишь об одном, чтобы он ему что–нибудь нарисовал. Отец был талантливым художником, и многие его работы в дорогих рамках висели теперь у Прохорова дома. Только его картины…

Вадим пристроил Сашу в одну из своих фирм садовником и работником, выполняющим различные хозяйственные поручения. Александр напоминал ему об отце своей простотой и добротой, отображенных в ясных голубых глазах.


«Мерседес» Золотухина медленно подкатил к его коттеджу. Телохранитель банкира открыл дверь, и Иван Иванович, не спеша, взяв в руки дорогой стильный портфель, вылез из машины. Участок коттеджа Золотухина охранялся и был окружен высоким кирпичным забором, просматривался камерами видеонаблюдения и оснащен строением для охранника у въездных ворот.

Сняв в прихожей пальто, Иван Иванович медленно поднялся по лестнице в свой кабинет. Сел за свой письменный стол, включил кондиционер и достал из портфеля необходимые деловые бумаги. Внимательно посмотрев их на несколько раз, он с помощью пульта включил телевизор с метровой диагональю экрана и снова углубился в изучение документов.

Послышался крик. Оторвав свой взор от бумаг, Иван Иванович взглянул на экран телевизора, но там транслировался мультфильм про львенка и черепаху. Следовательно, крик исходил не оттуда. Золотухин поморщился и услышал, как крик повторился. Резкий, протяжный, переходящий в какие–то несвязные, непонятные ругательства и причитания. Банкир насторожился. Крики поднимались вверх. Вернее поднимался человек, извергающий их из своего горла. Золотухин следил за дверью, которая через несколько секунд отворилась.

В дверном проеме показалась Марина, дочь Ивана Ивановича. Она тщательно выговаривала ругательные слова, о существовании коих даже ее достопочтенный родитель понятия не имел. Золотухин уже было открыл рот для вынесения сурового словесного приговора своей дочери за отвратительное поведение, как замер и даже приподнялся с большого кресла.

– Что, заметил?! – громко вопрошала дочь и вытирала слезы.

– Где твои чудные длинные волосы? – дрогнувшим голосом спросил отец.

– Где?! В Караганде, наверное, продают! Рядом с ослиными хвостиками, – процедила сквозь зубы Марина.

Она стояла перед своим отцом с наголо бритой головой и злобно смотрела на него.

– Марина, объясни, что произошло? – Золотухин понизил голос.

– Это я тебя, папенька, хочу спросить. Какого хрена ты не можешь обделывать свои дела нормально, если твою единственную дочь насильно усаживают в сраную «восьмерку», а потом, угрожая ей изнасилованием, обривают голову наголо!! Я тебе, что, баскетболист из южного Бруклина лысой ходить! Или ушибленная на голову неформалка в таком виде шляться?! Я, что, – Марина заорала. – Демон, подстреленный ночью на кладбище, чтобы меня… так унижать и ломать мне жизнь!!

Девушка сорвалась, завизжала и, взяв бумаги со стола своего отца, начала в него кидаться ими. Иван Иванович вышел из–за стола и обнял рыдающую дочь, которая стала яростно вырываться. Наконец, банкир ее успокоил и начал расспрашивать о деталях произошедшего. Марина сначала ревела, потом плакала, сообщая подробности ужасного инцидента.


– Девочка моя, успокойся. Поверь мне, я же тебя никогда не подводил. Я найду и разорву их, как мойву на части! Эти ублюдки заплатят нам за каждый твой волосок! Заплатят жестоко и навсегда!

Золотухин был ошеломлен увиденным и услышанным. Они унизили и оскорбили его до глубины самоуважения, до основания нервов, которые сейчас лопались, словно струны на сломавшейся гитаре.

"Моя маленькая девочка! – причитал про себя Золотухин. – Они обстригли ее прекрасные волосы, втоптали в грязь ее красоту. Что за извращенцы, что за твари могли так действовать?! Что еще за методы воздействия! Кто бы это ни был, он труп".


– Труп! – тихо прошипел Золотухин и стал целовать свою дочь в бритый липкий затылок.

Он оторвал свои губы от головы Марины и тихо заплакал.

Когда дочь банкира немного успокоилась, они некоторое время беседовали перед тем, как изнервничавшаяся и обессиленная Марина ушла к себе в комнату. Золотухин сел к себе за стол и, набрав номер телефона своего охранника, вызвал его к себе.


– Галопом!! – крикнул в трубку Золотухин, сломав при этом взятый со стола карандаш.

Двухметровый монстр, постриженный наголо, через мгновение стоял перед Золотухиным. Банкир исподлобья внимательно взглянул на бритую голову своего охранника и спросил, поморщась:

– Видел мою дочь? Видел, что с ней сделали?!

– А я ненароком подумал, что она в скины подалась.

– Куда?

– Ну, в скинхеды, бритоголовые.

– Ты… Мудак на букву Ч!! Тьфу!!! Чудак на букву М!! Ты чего городишь, обрили ее насильно, понял?! С этой минуты охрану ей! Всегда, чтобы при ней питбуль какой–нибудь был. Башкой своей передо мной отвечаете! Инструкции получишь позднее. Все!

Охранник вышел, и Золотухин погрузился в свои мысли:

"Что за уродливые явления, что за гнилые отростки потянулись ко мне? Кто бы это мог быть? Сейчас вроде бы все тихо, под контролем. Ситуации гораздо серьезнее были и ничего… Поиздеваться решили надо мной? Ну, ничего, еще увидите цвет своих внутренностей, уроды! Сглотнете свою желчь обратно и подавитесь…" Стояли первые теплые майские дни, и зелень уже практически распустилась, как неожиданно в эту ночь выпал самый настоящий снег. Под тяжестью которого зеленые деревья мрачно и уныло склонили свои ветки к земле. А снег все шел и шел, словно стараясь рассказать о чем–то интересном или страшном, неведомом и неожиданном.

– Портфельчик ему передашь и все! – с улыбкой произнес Стоматолог, двухметровый охранник Золотухина. – Это очень важно для твоего брата.

– Моего брата?

– А то, как же, Сашок! Мы же с ним друзья, работаем вместе. Знаем мы, что ты его братишка. А документы, которые в портфеле лежат, серьезные и чрезвычайно важны для Вадима Алексеевича. Он обрадуется очень, ведь забыл их у нас в офисе. Ну, как договорились?

– А Вадик ругаться не будет?

– Не будет! – Стоматолог легко стукнул Дурика по плечу и улыбнулся во всю ширь данного ему природой рта.

«На Буратино похож, только длинный сильно», – подумал Саша Нестеренко.

– Вот что, Александр, ты в портфель не заглядывай. Там очень важные документы.

– Да я что…я понимаю.

– Вот и лады, паренек. Ну, все, в офис ему и занесешь портфель сегодня. Счастливо!

И, попрощавшись за руку с Сашей Нестеренко, Стоматолог удалился. Дурик, державший портфель в правой руке, перешел на другую сторону улицы…

Вадим Алексеевич Прохоров в сопровождении Федора подходил к «BMW», в котором находился водитель.

– Вадик! – Прохоров недалеко от себя услышал чей–то окрик.

Он обернулся и увидел улыбающегося Сашу Нестеренко, несшего в правой руке портфель и подходившего к нему. Прохоров обратил внимание на портфель, его взгляд перехватил Федор и направился к парню.

– Федя, это свои, – негромко произнес Прохоров.

Федор обратил внимание на эти слова, но продолжал приближаться к Дурику.

– Федя, успокойся! Это мой родственник…

Дурик подходил все ближе к Прохорову, продолжал улыбаться и, протягивая ему портфель, сказал:

– Вадик, ты это забыл, меня попросили…

Федор, внезапно для окружающих, с силой оттолкнул подходившего Прохорова, который пролетел пару метров и упал на газон. Не мешкая, охранник выхватил из рук Дурика портфель…

Далее пленка в киноаппарате закончилась, и все погрузилось в темноту. Последовал взрыв. Сработала адская машина, находившаяся в портфеле.

Прохоров, лежа на зеленой травке, покрытой снегом, в состоянии глубокого шока приподнял свою голову и шарил вокруг себя рукой, но не мог найти свои очки.

Облако, состоящее из пыли, грязи, частей тела, обрывков одежды, асфальта и земли, рассеивалось. Вадим почувствовал, что на нем что–то лежит. Он приподнял этот предмет, близко поднес к глазам, а затем брезгливо откинул его в сторону. Это была рука Федора, с остатками его новой белой рубашки, которую он впервые надел в это роковое утро.


Выбежавшие из офиса Прохорова сотрудники службы охраны вмиг оказались около своего шефа и в первую очередь обратили внимание на то, что осталось от Федора и Дурика.


На земле сидел Прохоров и держал в дрожащих руках свою оторванную ногу, из которой брызгами пульсировала кровь. Он смотрел прямо в глаза своим охранникам и от этого взгляда, как и от всего увиденного, у них мороз пробежал по коже, залез, словно слизистый червяк внутрь и остановился в самом сердце, которое нервно отбивало морзянкой сигнал «SOS».

Прошло две неделе после взрыва около офиса Прохорова, который наделал в городе много шума и, освещаемый всеми городскими компаниями, произвел буквально цепную реакцию. Золотухин сидел в кабинете своего коттеджа, напоминавшего из–за наличия охраны неприступную крепость. Банкир сильно сдал за последние дни и заметно постарел. Иван Иванович смотрел в экран своего телевизора, но ничего не замечал. Он услышал лишь телефонный звонок и, осторожно сняв трубку, поднес ее к уху. С ним заговорили голосом Вадима Прохорова:

– Ты ошибся, Ваня, и ошибся серьезно. К парикмахерской я не имел никакого отношения.

Трубка замолчала и связь прервалась. Золотухину показалось, что замолчала навсегда.

Банкир не стал брать стакан, наполненный молоком, со стола и подошел к окну. Он смотрел в него и ничего не видел, лишь ощущал биение толстого шмеля об стекло. Золотухин чувствовал себя уставшим и измотанным. Он даже не заметил, как, предварительно постучавшись, в кабинет вошел Стоматолог. Именно этот двухметровый детина сопровождал Дурика и запустил механизм взрывного устройства в действие, организовав по заказу Золотухина кровавую баню.

– Иван Иванович, разрешите?

– Что тебе? – не оборачиваясь, спросил Золотухин.

– Бандероль пришла на ваше имя…

– Что в ней? Мыло?

– Нет, – удивился Стоматолог. – Флакончик зеленки.

Золотухин усмехнулся.

"Почтальон хренов…" – пронеслось в сознании банкира.

Золотухин подошел к своему письменному столу, поднял стакан, и стал, не спеша, пить скисшее молоко. Его дочь Марина, глядя в зеркало в своей комнате, натягивала на свою лысую голову парик. Она собиралась посетить свою лучшую подругу, которая и оплатила заказ об избавлении Марины от ее красивых волос. Все дело было в парне, который одновременно нравился обеим девчонкам. Но об этом поступке своей подруги Марина узнает только через два месяца, уже после того, как положит венок в виде сердца из цветов на могилу в день похорон ее отца.


В связи с этой душещипательной историей о парикмахерской всплывет и интересная фамилия человека–монстра. Абрикосов. Именно Генчик Абрикосов наймет в славном городе Кургане нескольких гопников, которые и отработают заказик о бритой девичьей голове, вошедший в городской фольклор, как начало войны между Золотухиным и Прохоровым. Значительно позже, когда утихнут все страсти и отыграет похоронная музыка, после тщательно проведенного Оккупантом расследования окончательно угаснет звезда Генчика вместе с так и не найденным его трупом. А некоторые хорошо информированные остряки назовут эту войну Абрикосовой.


Часть 3. Слезы мертвеца.

Вадим Алексеевич Прохоров выписался из больницы за два дня до того, как получил картину в виде бандероли. Павший от пули снайпера Золотухин до последних минут своей жизни не сомневался в рассыльной деятельности бизнесмена Прохорова. Это касается и посмертных картин. Но в этом, как и во многом другом, Иван Иванович ошибался.


Стоматолог работал на банкира с того самого момента, как его на работу к Золотухину определила организация «Слезы мертвеца». Архивист Смерти довольно убедительно втиснул двухметрового гиганта в подчинение банкиру, где он проявил себя после многочисленных проверок со стороны Ивана Золотухина с самой лучшей стороны. Но во всем этом Прохоров, лежащий в своей домашней постели, разумеется, не знал и духом не ведал.

Вадим в последние недели получил множество телеграмм и телефонных звонков в свою поддержку как от местных бизнесменов и руководителей высокого уровня, так и от своих московских партнеров и покровителей.


"Наверное, будут менять, – думал он, закрыв глаза. – Подмочился я сильно с этими вонючими обстоятельствами. Засветился… Такой пиар нам не нужен! А что было делать, коль Золотухин в атаку попер. Интересно, кто меня с этим седовласым дебилом лобиками столкнул? Любопытно…"
Медсестра, постоянно дежурившая около Прохорова, принесла эту злополучную картину. По первой просьбе Прохорова она вышла из спальни. Предприниматель освободил картину от упаковки и замер. На картине был изображен сам Вадим Алексеевич Прохоров. В военной форме, правда, непонятно, образца какой армии. С медалями на груди и с костылями в руках. Без правой ноги, которая отсутствовала и сейчас в жизни. И без протеза. Просто с оборванной и подштопанной штаниной, ровно, как у наших ветеранов, когда они возвращались с полей сражений во время Второй Мировой войны.

Прохорова поразил не столько взгляд солдата, изображенного на картине, полный душевной боли и тревоги. Его поразило другое. Совершенно другое, а на мелочи он сейчас не обращал никакого внимания.


Картина была написана в другом стиле, нежели работы, присланные Заболотцеву и Золотухину. Эта картина была написана так, будто над ней работал Алексей Прохоров, отец Вадима. Картины Прохорова старшего висели по всей квартире Вадима, в том числе и в спальне. Он сравнил стиль, манеру наложения краски, палитру, и все это совпадало с вновь прибывшим холстом. У Прохорова затряслись руки, на лбу появилась испарина, и пересохло горло. Жутко захотелось пить. Вадим обессилел, вследствие известных последних событий. Прежде всего в психологическом плане. Заболела голова, и внезапно потекли слезы.

"Гниды! – пронеслось в сознании. – Вот зубоскальные гниды! Откуда они узнали про отца, чмори несчастные?!"
В тот вечер Прохоров заснул довольно рано. Он был страшно психологически измотан и хотел забыться во сне. Уснуть и проспать часов двадцать…

Наутро на стене в спальне появилась новая картина, которую повесили рядом с последней работой Алексея Прохорова. Новой картиной оказался одноногий солдат, с немым упреком смотрящий со стены на Прохорова, составляющего в постели свой новый бизнес–план.


Ушли холода, и под теплым, радующимся весенним солнцем снег освободил место траве, с любовью развернувшей свое мягкое зеленое одеяло. Лето 96–го года было, в отличие от лета предыдущего, прохладным, в календаре которого стояло всего несколько по–настоящему жарких и теплых дней. Беспрерывные дожди сменялись пасмурной погодой, и мокрая листва, немой свидетель на деревьях при прохладном ветре рассказывал о событиях давно ушедших дней…

Воскресным днем, во время дождя, длившегося уже более суток, Артем вновь сел за свой домашний письменный стол и, взяв авторучку, под шум стучащих дождевых капель по карнизу окна оставил на бумаге некоторые свои мысли:

"Капля за каплей. Водяные слезы ложатся на землю. Не спеша идет небольшой дождь. На асфальте образовываются, поедая условные берега, лужицы. Поднимается несильный ветер, под невидимым напором которого дождь моросит по разным направлениям. Деревья, обеспокоенные ветреными потоками, раскачиваясь, шумят. Блестят на ветках листья. Осень еще не попросила их освободить место, и они успевают насладиться своей короткой жизнью, созерцая окружающее пространство в качестве немых свидетелей.

Немного похолодало, и тучи низко нависли над землей. Редкие прохожие торопились домой. В воздухе посвежело. Стоял август, но каждый день напоминал о приближении осени. Кое–где листья уже пожелтели, и ветер срывал их, заставляя исполнить последний танец.

Дождь усилился, и все вокруг замерло, кроме радости водяных капель. Ветерок исполнял свою привычную арию. Прохожих практически не стало видно, они укрывались от дождя. Лужи наполнялись, и пузыри на их поверхности говорили о продолжительности водяного карнавала. Сверкнула молния. Несмотря на полдень, потемнело. Послышались раскаты грома. Летние капризы закончились, встреченное запомнилось, не встреченное осталось неизвестным. Дождь прибивал пыль к мокрому асфальту и погасил воспоминания о летнем солнце.

Опадавшие мокрые желтые листья ассоциировались с воспоминаниями ушедших дней, эпизодов и людей. Не слышно речей и разговоров, а запятые с дефисом приходится ставить самому. Многоточие же ставит дождь. Всплывают моменты в памяти, наливаясь краской многотонности, а затем уходят в укромный уголок головного мозга, не оставляя за собой никакого яда и борозды.

Зрителей всегда много, но ход пьесы понимает не каждый. Лишь невидимый сценарист знает этого «некаждого» в лицо. А в основном обрывки музыки, которую никто не слышит. Без нот и без оркестра. Она внутри. Слаба, но актуальна. Без перепада и ударных инструментов. Тихая, спокойная волна, плесщущаяся и омывающая душу, сознание и голос сердца.

И ты серьезен настолько, насколько понимаешь момент. Момент без срыва, со своим алфавитом и текстовкой, с отсутствующей цензурой. Пьесы, в которой не было героев с самого начала. Герои растут и выходят не из массовки или гримерки. Они разучивают партитуру спокойным взглядом и с тишиной в ушах…

Вчерашние лидеры и неоклоуны из группы поддержки уходят, не хлопая дверью, исчезая тихо и незаметно. Персонажи, ушедшие из настоящего в никуда. Далекое и бессердечное болото неизвестности. Многих действующих лиц уже нет, словно и не было. И они рассматриваются ныне, как модели устаревших журналов мод, с поблекшими страницами, изъеденными молью. Герои не ставившихся сегодня пьес. С устаревшей одеждой, ушедшей субкультурой и проникновенным, полным значимости взглядом. Миниатюры ушедшей эпохи… Эпохи, доказавшей свою несостоятельность и актуальность своего проигрыша. Нестыковка образов состоит в том, что это не шапито, откуда бегут лицедеи, не получавшие зарплаты.

Это была дистанция с полной серьезностью бытия. Со своим смехом и слезами, улетевшими в неизвестную, невидимую воронку в пространстве. Вчерашние «кумиры» уходят в ненаписанные учебники мини–историй, со своими именами и порванными обложками, только без двоек за четверть от невосполнимых зрителей с заклеенными ртами.

И театр пустеет, меняется массовка. Восхищение, удивление и страх уходят, оставляя грусть, упоение и смысловые глюки, перешедшие и подвинутые временем в амбразуру смысла, достойного не всех.

Меняют размер ботинок, сами ботинки и устаревшие, ставшие смешными пиджаки. Трико с вытянутыми коленками выкидывают, не жалея пролитого пота. Многие уходят без аплодисментов и рецензий.

Судьба приходит вместе с дождем, не стучась, но иногда предупреждая. Без скоморохов с гитарами. Она приходит с опавшими листьями. Глухо, тихо, спокойно…

Некогда модное становится ляпистым и умопомрачительно безвкусным. Субкультура не переходит в культуру. А временное, бессмысленное и хаотичное уносится в даль, словно ветер, оставляя после себя неясные отголоски. Вопросы появляются позже, потом. Затем идут ответы. А в виде дождя бегут дни, утопая в месяцах и годах. Про столетия не думай, они не твои. Не держи в руках ветвь листвы, положи ее наземь. Завтра останется только труха…

Эльфы так и не появились, зато мимо проехала машина, оставляя за собой брызги. Дождь остановился в своем стремлении увлечь за собой в танце воспоминаний и эмоциональных кульбитов.

Я вздохнул полной грудью свежий воздух и закрыл глаза. Открыв их через мгновение, увидел, что дождь закончился…"

Артем перечитал написанное. Собирая спортивную сумку, положил в нее форму и последней бросил синюю упаковку венгерского клубничного сока. В спортзале, уже разминаясь, его ждал Игорь, и они сегодня будут интенсивно тренировать руки. Как и в тот день, с которого все и началось.


Активную позицию в поиске «жертв„, разработке и проведении различных комбинаций участвовали два человека из организации “Слезы мертвеца». Лара–Лавэ и Валентин Угрюмов. Женщина и мужчина. Этот альянс явил в себе чудные хитросплетения женской интриги и мужской логики, незаурядной комбинации и беременности чувств. Надо заметить, что интересы Угрюмова и Ларисы пересекались в отношении денег. Если прерогативой Архивиста были идеологические ходы, умноженные на деятельность палача, то Валентин и Лара никогда не забывали о финансах, а вернее о серьезных суммах, водившихся у их планомерных жертв.

Для этого в свое время Угрюмов был «откомандирован„ в коммерческую компанию Заболотцева для внедрения и дальнейшего продвижения по служебной лестнице. Валентин имел прекрасные рекомендации с прежнего места работы, а также дополнительный денежный ‹паек› от “Слез мертвеца». Секретом не было, что в фирме Заболотцева несвоевременная выплата зарплаты была, по сути, обыденным делом. А иногда зарплата не платилась и вовсе. Работников увольняли прямо перед расчетом. Так сказать, хорошо организованное лицемерие. Многие работники фирмы обкрадывали своего шефа. Будь то заведующие магазинами, бухгалтеры, водители, экспедиторы и т.д. Довольный Угрюмов стоял в стороне от мелких массовых хищений и с видом профессионала усердно выполнял свою работу.

Когда фирма пошла ко дну, «помощники капитана» довольно быстро разбежались. Но остался преданный интересам фирмы и лично Егору Сергеевичу трудолюбивый Валентин Угрюмов. Именно его и посадил в директорское кресло Заболотцев, постоянно убегавший от кредиторов. Угрюмов довольно активно принялся за работу. Публично это выглядело очень даже интересно. Грамотный специалист быстро наладил дисциплину, заметно пошатнувшуюся в последнее время, тем более некоторые работнички старались унести с собой явно не личные вещи. Валентин с помощью новой службы охраны (которую он набрал лично) ловил негодяев, но не забывал все–таки через бухгалтерию выбить им хоть небольшую часть задерживаемой зарплаты.


Главбух. Это новая песня фирмы Заболотцева в исполнении заказной арии, с которой неплохо справлялась г–жа Иванова, протеже Угрюмова. К этому времени все ведущие роли в фирме были освоены кругом лиц, работавших только на Угрюмова. После убийства Заболотцева фирма, как того и ожидали, рухнула окончательно. Обвалилась вмиг, словно подорванная мощнейшей бомбой. Ну и тут, явно сдерживая улыбку, но на людях сам мистер Печаль и Траур, Угрюмов пошел на неординарный ход. Впрочем, как всегда.

Как только был изрешечен вражескими пулями в своем «Фольксвагене„ Заболотцев, то об этом ужасе сразу же узнали в фирме. И тут по негласному приказу В. Угрюмова со стороны службы охраны был открыт “шлагбаум». До которого многие стремились доползти, допрыгнуть или дорваться, чтобы затем с успехом преодолеть его. Парни не препятствовали, когда рабочий класс и другие работники, а также некоторые мелкие кредиторы влетели в здание и начали выносить всякую мелочь. Свои карманы они набивали авторучками, настольными лампами, дыроколами и всякой ерундой. Исчезли консервированные пищевые продукты со склада, замок коего был явно взломан, а ключи растворились вместе с похитителями в клоаке неизвестности. Фирма в те тягостные часы напоминала Смольный после ареста Временного правительства, доведшего Империю до хорошо организованного красного безумия. Разбросанные бумаги на полу, опрокинутые урны, топот ног и ошалелые глаза пробегающих по коридорам, рыскающих в поисках какого–нибудь не открученного выключателя. В то серое и холодное утро из личного туалета Заболотцева исчез в неизвестном направлении испанский унитаз.

В это время под чутким руководством представителя организации «Слезы мертвеца» (Угрюмова) были уничтожены бухгалтерские бумаги, серьезные документы и после вскрытия сейфа изъята самим Валентином крупная сумма наличных в долларах и рублях. Именно за ней в обеденный перерыв должен был заехать в фирму Заболотцев, о чем он и поведал Угрюмову во время вчерашнего вечернего телефонного разговора.


К этому времени в ведении Валентина была престижная иномарка, неплохой доход и совместные операции с бухгалтером, приносившие хорошие деньги. Главбух, разумеется, и понятия не имела о деятельности «Слез мертвеца„. И иномарка Угрюмова, ровно, как и другие автомобили, на которых разъезжали ребята из службы охраны, остались у Валентина, передавшего со временем все это автохозяйство в фонд организации. За исключением своей иномарки, которую он, немного погодя, выгодно продал. “Слезам мертвеца» досталась также часть денег Заболотцева, многочисленная офисная техника и компьютеры из офиса фирмы.


Когда к вечеру приехали работники правоохранительных органов, их удивленному взору предстал Валентин Угрюмов с выражением озадаченности и высокой скорби на лице. К тому времени все документы в фирме были уничтожены, техника исчезла, и не осталось даже ни одного работника, кто работал на предприятии, не говоря уже о трудовых книжках. Все исчезло в водовороте паники, и испуганному Угрюмову приходилось только разводить руками, жаловаться на судьбу и на проклятых расхитителей… «Слезы мертвеца» не убивали Заболотцева. Его убрали совершенно другие круги. Но именно с этими людьми ничего не подозревающего бизнесмена с подачи тайной организации было проведено знакомство. Большую роль в этом сыграла Лара–Лавэ. Серьезные дяди искали себе компаньонов в Сибири, и тут вовремя подпрыгнул Егорка. Правда, его подтолкнули «доброжелатели„ со слезинками на лице, зная, что он в меру своей дружелюбной натуры обязательно, не задумываясь о последствиях, с белозубой улыбкой на лице умыкнет денежные знаки. ‹Зажопит›, как любил говаривать сам Егор Сергеевич. Ведь нужно же было бизнесмену достроить себе коттедж! И потому “Слезы» работали внутри фирмы в лице Угрюмова и ждали, когда придет время им закапать на грешную землю.

Что касается господ Золотухина и Прохорова, то их попросту стравил Архивист. Следует заметить, что Стоматолог, двухметровый охранник банкира, состоял в организации. Архивист разработал план, в котором закрутились и были задействованы все и вся. В первую очередь обрили Марину, дочь Золотухина. Экшн прошел через подставных, «левых» гопников, которым заплатила Оксана, подруга Марины. Пацанята были из соседнего города и понятия не имели обо всей комбинации, в которой участвовали в роли маленьких фишек. Не мог обо всем подозревать даже неутомимый Абрикосов! И парикмахерская сработала!

Честно говоря, Архивист даже и не думал, рисуя картину с изображением посмертного камня банкира, что тот так просто слопает наживку и помчится с боем на Прохорова. Все было просто и элементарно, слишком просто, но в данном случае эта простота, хихикая, заманила банкира. Но, видимо, Ваня Золотухин и впрямь потерял чувство реальности. И получил. По мозгам, которые вышибла пуля снайпера.

Прохоров, когда получил картину, сначала загрустил, а потом ушел в глубокие размышления. Он отдал должное инсценировке прошедших событий, и ему было бы любопытно взглянуть на столь интересного сценариста. Архивист догадывался о том, что Вадим был бы не против их знакомства. Тем более против него он ничего не имел. Картина была данью участия в игре невольному «компаньону» и желанием пощекотать ему нервы.

Художник выяснил после продолжительных поисков и собственного расследования, что в тот злополучный вечер в черном «Мерседесе» Заболотцева (а это был именно его «Мерседес») находился Проша и изрядно опьяневший Остальский. Константин сначала думал, что все это игра и элементарные пугалки, но эти пугалки вскоре перешли в кровавую расправу над ни в чем не повинной женщиной. Он был свидетелем, как обезумевший Проша кусал ее плоть и, издеваясь, насиловал и зверски уничтожил в ней жизнь.

Дело в том, что Проша работал в качестве крыши у Золотухина и в тот вечер воспользовался его «Мерседесом„. Об убийстве жены Художника банкир ничего не знал, но Архивиста это уже не интересовало. Его интересовала лишь месть, хотя бы и за этот злополучный “Мерседес».

Архивист готовил слезы и для Остальского, но его опередили. Костика похоронили и без очередных мазков Художника. В довершении изложения деятельности тайного общества «Слезы мертвеца» следует добавить, что ни Архивист, ни другие члены организации никогда не узнают, что же стало причиной гибели Лары–Лавэ. Это останется за пределами их сознания так же, как и изречение, гласившее, что «тот, кто сражается с чудовищами, должен помнить о том, чтобы не стать монстром самому».


Вадим Прохоров пошел на мэра. В городе шли предвыборные баталии за мэрское кресло. Вадим Алексеевич получил благословение от московских боссов и поддержку. Это было главным в данное время для молодого бизнесмена. Он сколотил сильную и профессиональную команду, способную решать вопросы разной сложности. Вдобавок Прохоров «выписал» себе опытнейшего политтехнолога из столицы. Да и тесто для него замесили на славу! Региональная общественно–политическая организация, возглавляемая Артемом Чеботаревым, уже стала в городе очень известной, благодаря бескомпромиссной деятельности по социальной защите населения. Деятели с красными флагами попросту потерялись в политической жизни. Место на левом фланге отбивала каждый день с боем прохоровская молодежь. Местные необольшевистские лидеры и их товарищи постарше с опытом борьбы за мировую революцию были шокированы агрессивной деятельностью Прохорова. И это было неудивительно. Городские вожди и вождики немного расслабились. Они отрабатывали из года в год свою незатейливую роль, получали от властной кормушки семечки и крошки и были счастливы безмятежной жизнью, разыгрывая из себя карманную оппозицию. Боссы профсоюзного движения, явно зажиревшие во время борьбы за права трудящихся, тоже напрочь забыли о конкурентоспособности. И они имели от чинуш свой пирожок с повидлом.

И понеслась! Постоянные пикеты у администрации, встречи с трудовыми коллективами кандидата на пост мэра Прохорова В.А. Незаурядная работа команды и творческий подход к делу самого Вадима привели вскоре к необратимым последствиям в плане бешеного набора популярности. Помимо данного фактора, действующий мэр города Пинигин и вовсе неубедительно смотрелся на фоне своего молодого оппонента. Он растерялся и делал предвыборные ошибки. Прохорова представили широкой аудитории как жертву бандитского покушения из–за его воззрений, в том числе и политических. Не надо забывать, что еще задолго до выборов Прохоров обозначился как идеолог своего движения. Почти по всем рейтингам лидировал в гонке Вадим. Его были вынуждены поддержать оказавшиеся не у дел на своем политическом фланге коммунисты.

Для Прохорова все складывалось, как нельзя лучше. Но тут свершилось непредвиденное. Из Москвы позвонил Панкрат Панкратов и сообщил, что вылетает на встречу с Прохоровым. Вадим почувствовал неладное. Панкратов был хорошо ему знаком по работе в Москве. Тоже молодой и перспективный. На хорошем счету у боссов. Следовательно, разговор будет, типа, доверительный. Прохоров понял, что станут ломать на выход из гонки. Непонятная совершенно ситуация! Ведь дали же ему добро, когда он просил! Вадим начал нервничать, но предвыборную борьбу не прекратил. И попутно ждал Панкрата. Нервы пели свои незаглушенные песни, а Панкратов уже летел на воздушном лайнере и разгадывал кроссворды. Время побежало в обратном направлении…

Прохоров смеялся уже минуты две. Смеялся надрывно, не отводя своего взгляда от Панкратова. Затем внезапно чихнул и, достав носовой платок, стал вытирать слезы. Еще немного поохав и отойдя от продолжительного веселья, Вадим взял со своего шикарного офисного стола очки и, надев их, пристально всмотрелся в своего гостя. Панкрат Панкратов спокойно восседал в большом кожаном кресле и потягивал из фужера персиковый сок.

– Вот прямо так и попросили передать это мне? – Прохоров был уже максимально серьезен и начинал явно заводиться. – Панкрат, ты же не дебил. Ты видишь, что все давно на мази. У меня предвыборная в самом разгаре. Почему, когда с ними советовался, мне добро дали? Тогда одобрили наоборот. Типа, все реально и интересно…Панкрат, я не могу остановиться, уже не могу. В меня люди поверили. Видят, что я не сыкун. На меня команда пашет, ты же знаешь, как я все раскрутил!

– Вадик, сейчас твои предвыборные фокусы их совершенно не трогают. Большие боссы наверху договорились и нашли этот самый консенсус. Остановились на том, что тебе отойти следует, отпрыгнуть побыстрее и не поднимать волну. Следовательно, в чьих–то интересах наверху, чтобы в кресло мэра сел Пинигин. Вот и все, Вадик, не кипятись. Это чистый бизнес.

– Угу. Бизнес говоришь. Давай–ка, Панкрат, я тебе кое–что разжую. Ты, может, не совсем в теме и не понимаешь, что здесь происходит. Я четыре года завоевываю этот город. Четыре года боев без правил! По двенадцать–четырнадцать часов в день пашу. Без выходных и проходных! Я даю результат и результат постоянный. Когда я приношу гору денег, им это в кайф, а когда я для них как идиот разрываю этот город уже в политическом плане, то меня можно не спрашивая и отодвинуть. – Прохоров перешел на крик. – Может, они на меня смотрят только как на добытчика денег, но мне–то на себя не наплевать! Я здесь ногу потерял! Мне тридцать два, а я уже инвалид! Меня, как кусок дерьма, попытались взорвать! При мне моего брата, понимаешь, брата на куски разорвало!! Голову его через тридцать метров подобрали!! У меня, кроме него, никого не было!! Телохранителя тоже в закрытом гробу хоронили, потому что с асфальта кусками соскребали! А он мне жизнь спас! Жизнь!! Его жена беременная тогда была, а как узнала о его гибели, то чуть в петлю не полезла, хорошо, что при ней постоянно близкие находились! Ребенка мертвого она родила…А все, знаешь, почему это произошло?! Потому, что старый засранец Золотухин во мне смертного конкурента увидел, и когда его дебильную дочку наголо обрили, то этот старпер решил, что я ему войнушку объявил! И заказал меня, пидар! Ну, на хрена мне его дочь нужна!! Это ее подруга ублюдка одного наняла, из–за мальчика какого–то сраного эта вся шняга и произошла. Представляешь, из–за ревности девчачей! Из–за одной дуры с парой кретинов и одного престарелого барана я лишился ноги и брата!! На меня после этого вонючего покушения все местное бизнес–сообщество только и смотрело с интересом, как я на протезе ходить начну! И смотрели со страхом, суки! Но хожу я уверенно и жрать еще больше стал, и скоро обглодаю этот город до косточки! И все для кого?! Для этих сытых рож, которые сидят в своих ресторанах и жрут там омаров со всякой восточной хренью! А я встаю здесь вместе с солнцем, съем пару блинчиков со сметаной и в бой, солдат! Весь день в окопах! И где уважение ко мне?! Что я заработал?! Это?!

Прохоров стал засучивать штанину, чтобы показать протез. Очки его упали, но он не обратил на это никакого внимания. Его лицо горело, глаза пылали, по лбу струился пот.

– Что ты, Панкрат, отворачиваешься?! Не хрен я тебе свой хочу показать, его хоть, повезло безмерно, не оторвало! Вот! – Вадим постучал по высококлассному протезу. – Ты знаешь, что такое на этой палке бегать, словно Джон Сильвер? Бегать и зарабатывать бабки для боссов, которые, оказывается, ссать хотели на мою репутацию и чувство моего собственного достоинства! Для которых я всего лишь машина и автомат. Мне здесь за каждый рубль приходится драться, как за последний! А Пинигин не увидит этого сраного мэрского кресла, как своих ушей! Потому, что он бздун бесхребетный и червяк! Таких упырей история все равно спишет. А свой трактор на полдороги я останавливать не намерен!

Панкрат допил сок и поставил фужер на журнальный столик. Он с явным интересом выслушал Прохорова. В таком состоянии он Вадима еще не видел. Панкратов зевнул и произнес:

– Это, Вадик, все эмоции, но я тебя понимаю. Проявляя свою харизму, ты ничего не добьешься. За тебя уже все решили. Прими это и смирись, как бы трудно тебе не было. Суть твоего сегодняшнего выступления я понял и упоминать о нем никому не собираюсь. Посиди, отдохни, подумай и на свежую голову, примешь решение. Не торопись, главное. Ты же знаешь, что в нашем деле главное не напортачить. Дрова пусть рубят лесорубы, а мы будем бабки считать. Ты же боец, выдержишь, а на общественное мнение положи с прибором, который у тебя остался.


Прохоров усмехнулся и сел за стол. Панкратов поднял с пола очки Вадима и протянул их ему. Прохоров надел свои очки в золотой оправе, посмотрел на стену, где висела картина кисти его отца и, не отрывая взгляда от нее, обратился к своему собеседнику:

– Знаешь, Панкрат, я здесь тоже дел наворотил. Но все это был именно бизнес чистой воды. Меня били, мы сдавали сдачу. И я, честное слово, никогда не хотел, чтобы местное кладбище назвали моим именем. Не хочу и сейчас. До финишной прямой, до дня голосования осталась неделя и два дня. Можешь ехать домой и поставить боссов в известность, что я вышел из–под контроля. Решение окончательное и пересмотру не подлежит. Тебе удачной дороги и на этом все.


В довершении своих слов Прохоров взял со стола деловую газету и, открыв нужную страницу, погрузился в чтение. Панкрат Панкратов встал с кресла, поправил дорогой галстук, застегнул пиджак и направился к выходу. Уже открыв дверь кабинета, он обернулся и, несколько секунд молча посмотрев на Вадима, вышел. Как только дверь кабинета захлопнулась, Прохоров положил газету на стол и откинулся в мягком кресле.


– Вот и все, – тихо произнес Прохоров и, усмехнувшись снял с шеи галстук.


Прошло пять дней после разговора Прохорова с Панкратовым. Вадим усилил охрану, но отходить от плана ведения предвыборной гонки не стал. Выступления и встречи с избирателями заняли важнейшее место в графике работы бизнесмена Прохорова. До дня голосования оставалось совсем немного времени, и Вадим Алексеевич полагал, что каких–либо неприятных действий со стороны боссов не последует. Как никак публичная оценка выборного процесса была высокой. Прохоров был постоянно на виду, и разборки с непослушным и вышедшим из–под контроля претендентом на мэрское кресло вряд ли были приоритетными у руководства Вадима. По его Прохоровской логике. У боссов логика же шла, видно, по другому направлению и мотивировка поступков представляла собой чисто эгоистичный интерес, не взирая на общественное мнение…

В тот трижды злополучный день настроение у Вадима было отличным. Он прекрасно выступил перед избирателями, получил массу доброжелательных отзывов и готовился к дебатам на местном телевидении. В обеденный перерыв Прохоров вместе со своей командой вел агитацию на одном из тюменских заводов. Встреча проходила прямо в цеху. Вадим Алексеевич был уже достаточно известен аудитории, и все вопросы, с которыми рабочие обращались к кандидату, сводились к равнодушию чиновников к их проблемам. Как обычно на таких встречах, часть аудитории была пассивной, люди перестали верить бесконечным обещаниям. Но тон задавали активисты, а также подсадные провокаторы со стороны Пинигина, которые стали забрасывать Вадима отрепетированными нелицеприятными вопросами. Прохоров бился, как лев.


Пришло время окончания встречи, и Вадим в сопровождении охранника, улыбаясь, удалился в туалет. В тот день не работал лично с ним Стоматолог, основной телохранитель Вадима. Прохоров оставил его в офисе для важной встречи. Стоматолог был против, но подчинился воле шефа. Этого двухметрового монстра Вадим Алексеевич взял на работу к себе после гибели Золотухина. Для многих подобное решение вызвало некоторое удивление, но у себя в холдинге всем рулил Вадим…

При входе в туалет охранник и Прохоров встретили двух работяг в робе, которые уважительно поздоровались с Вадимом. Охранник зашел вместе с шефом, проверил туалет и вышел. Когда вскоре Прохоров, брезгливо морщась от туалетного запаха, показался из сортира, его вырубили ударом по голове. Провалившегося в бессознательную бездну бизнесмена подхватили на руки двое рабочих, с которыми сквозь зубы поздоровался перед входом в туалет Вадим, и потащили прочь. Теперь же экран телевизора погас, и все для Прохорова погрузилось в темноту. Охранник валялся на грязном полу и не подавал признаков сознания. Он был не в состоянии помешать покушению.

Прохоров очнулся и открыл глаза. Все расплывалось перед ним. Потолок, стены… Голова гудела, словно в нее воткнули маленькую бетономешалку или наоборот голову в бетономешалку… Вадим с усилием моргал глазами, которые слипались. Неизвестная глубокая воронка вновь втягивала в себя, не давая опомниться, не оставляя времени почувствовать что–то важное и осознать неизбежное. Вадима жутко тошнило, словно страшный незрячий червь, засевший внутри него, пытался выбраться наружу. Прохорову казалось, что его сейчас начнет выворачивать наизнанку…

Он пошевелил рукой. Получилось. Или показалось? Вроде, пошевелил… Жутко хотелось пить. Вадим облизнул пересохшие губы и попытался приподнять голову. Невмоготу. Словно множество–множество лилипутов из сказочной страны обвязали веревками волосы и голову. Прохорову казалось, что его голова сейчас была набита ватой… Но мыслительный процесс со временем начинал работать в более убыстренном режиме. Спазмы в пересохшем горле, трудно глотать. Прохоров попытался сосредоточить свое внимание на люстре, но провалился опять в пустоту, из которой с таким трудом вынырнул недавно…

Когда он второй раз пришел в себя, то в комнате было уже темно. Прошло время, и боль в голове уходила, словно рассудок освобождался от налитого в него свинца. Вадим был все еще очень слаб, но чувствовал себя гораздо лучше. Тошнило чуть меньше, и он даже испытал некоторое облегчение при мысли, что все–таки жив. Он попытался вспомнить, что же с ним произошло, но голова была еще тяжелой. Прохоров осмотрелся по сторонам. Он не мог сообразить, где он находится в данный момент. Совершенно пустая комната, без мебели. Из убранства только кровать, на которой он лежит. Вадим захотел что–нибудь сказать, но услышал свой слабый хрип, жалкую пародию на свой голос. Что–то тяжело ныло в нем. Может, даже агонизировало. Тупая, не спадающая боль заставляла забыть обо всем ином, и оставить все вопросы на потом. Прохоров понял, что боль исходила снизу. Он уже довольно свободно мог шевелить руками и поэтому без особых усилий откинул одеяло, и, приподнявшись, превозмогая тяжесть в теле, взглянул на свои ноги. Так и есть, он лежит в кровати без протеза. Он хорошо разглядел свой обрубок, оставшийся от правой ноги после взрыва. Это зрелище было для него неновым и привычным. Не от этого зрелища Вадима бросило в жар, и затрясло, словно в лихорадке. Его глаза наполнялись кровью и готовы были взорваться от дикого напряжения и нервного срыва. Здоровой левой ноги тоже не присутствовало. Вернее, ныл такой же длины обрубок. Ему удалили или вернее ампутировали и вторую ногу. Чудовищность плана тайной операции не укладывалась в голове, и Прохоров в изнеможении откинулся на подушку и постарался закричать. Но сам услышал, что его вопль отчаяния был скорее похож на беспомощный хрип. Он еще раз приподнялся и нащупал рукой обрывки ног. Обеих ног не было. Первый раз в жизни Вадим со слезами на глазах понял, что не хочет жить… Прохоров чувствовал себя волком. Здесь, на съемной даче он находился уже с неделю. Практически никто не знал, где сейчас отлеживается Оккупант. Самого Вадима это мало беспокоило, он привык воевать в окопах. Только Стоматолог постоянно находился с ним рядом. Привозил еду, готовил, сопровождал на редких прогулках и окружал поистине заботой, на которую способен лишь самый преданный телохранитель.


Выборы Прохоров проиграл. После покушения на него вылился поток компромата, и его команда оказалась не в состоянии эту информацию опровергнуть. Люди Вадима находились в шоковом состоянии и боялись даже предпринять что–либо серьезное. Вадим знал, откуда шла компра на него, но находился в психической прострации после насильственного хирургического вмешательства. Пинигин остался на посту мэра…

Стояли зимние сибирские трескучие морозы. Дача, на которой жил Прохоров, находилась в пятидесяти километрах от города и была со всех сторон окружена лесом. Вадима Алексеевича привезли сюда тайно на старой шестерке. Сам Стоматолог использовал для приездов в город подержанную "Ауди–100". Машины были не засвеченные, и Прохоров не хотел в данной ситуации привлекать к себе хоть какое–нибудь внимание. В его планы это не входило. Он был на осадном положении и не хотел вступать прежде времени в какие–либо контакты.


Стоматологу казалось, что первое время проживания на даче Вадим просто отходит от нервного шока, который он испытал в связи с потерей второй ноги. Оккупант долго сидел в просторном дачном зале у камина и часами молча мог смотреть на завораживающий огонь. Немного позже на столике у камина появились любимые Прохоровым шахматы индийского производства. Он подолгу разыгрывал различные комбинации, что–то бубня себе под нос, а иногда посмеивался, почесывая ладошку правой руки. Вадим много читал. В основном это была историческая и военная литература. Иногда, довольный прочитанным, Оккупант делал себе в ежедневнике аккуратным почерком пометки. Улыбался и разговаривал с огнем в камине.


В доме в одной из комнат находился небольшой спортзал. Прохоров пропадал и там. Он проводил время в жиме штанги лежа, отжимался от пола и много подтягивался. Заметно окрепшие бицепсы он качал гантелями и штангой сидя. После упражнений с отягощениями Вадим ковылял в баню, снимал свои протезы, и Стоматолог прекрасно работал вениками, давая дополнительный жизненный заряд и силу морально приходившему в себя Прохорову. А после чудесной русской баньки они прогуливались по лесу. Вадим любил слушать ночной лес. Он поражался, сколько неизведанной силы и вещих тайн он хранит в себе. Ему казалось, что в какое–то мгновение темнота расступится, и их взору предстанут седовласые могучие северные варвары в одежде из медвежьих шкур, не знающие поражений. Прохоров словно их видел. Мужественных, распираемых энергией и подкупающих особенной статью положения в окружающим их мире. Властные взоры из–под белых бровей притягивали подобно магниту. Мудрый Ворон, сидя на сосновой ветке, рассказывал понятную им былину, и духи леса оберегали их от врагов. Вадим хотел, чтобы воины научили его сражаться, драться и побеждать. Не бояться боли и уметь заговаривать кровь. Искать истину и найти ее в беспощадном бою. Жить сквозь века, даря свет вечной борьбы…

Прохоров сидел в задумчивой позе у камина и травил анекдоты расположившемуся неподалеку в кресле охраннику. Взгляд Вадима был предельно сосредоточен и серьезен, а анекдоты, рассказанные им, были очень смешными и забавными. Стоматолог веселился от души. Внезапно Прохоров умолк и замер. Он был совершенно отрешен и, казалось, не замечал присутствия Стоматолога. Не одну минуту так просидел Оккупант, пока на его лице не появилась злобная усмешка, вестник предстоящего боя.

– Скажи, красавчик, ты готов к умилительным действиям, типа, проехаться по чьей–нибудь спине на машине? – спросил Прохоров, не глядя на своего охранника.

– Как скажите, Вадим Алексеевич. Работа есть работа. Fucked business!

– Э–э, нет, друг мой. Тут не просто бизнес. Это война, а это уже искусство. Начало всех начал. Момент истины. Момент задора. Сколько я видел в своей жизни понтовитых ребятишек, хулиганов с плесенью в головном мозгу. Гиены мерзкие, борзота прет из них, когда они в стаде. А поодиночке все они так, ни о чем. Примени к ним организованные действия, и ребятки дристать будут дальше, чем видеть, при этом совершенно искренне недоумевать, как это они так лоханулись. Блевотина все это. Не о них сейчас речь. Эти гадить за спиной только могут, но не воевать. А вот зубры, на которых мы попрем, те с клыками и очень острыми. Это не пердуны романтические, типа Золотухина, это военноначальники. Люди страшные и приятные до жути в общении. Это моя судьба, против которой я пойду и пойду до конца. Поэтому, мой верный друг, промахиваться никак нельзя, эти промахи будут уж слишком дорого стоить. Но воевать придется и уже скоро. Что делать, Ростик, нужно воевать и, улыбаясь, пожирать внутренности противника. Но ты не расстраивайся, жевать их будем вместе. Одно радует, хоронить их не придется, у них много друзей, и вообще они друзья друзей. Итак, Ростислав, мастер стоматологии, жизнь продолжается, и завтра утром ты едешь в город и показываешься в офисе. Собираешь всю информацию и забираешь из дома Криворуко. Он будет дома до трех дня, все обговорено. Дальше везешь его сюда. Везешь молча, без вопросов. Вот еще что, и это важно. Посмотри и просмотри в одиночестве пленки с камеры слежения, а именно, какие машины забирали мою секретаршу Валерию за последние дни. Если, конечно, таковые будут. Всем улыбайся, как всегда. Я до сих пор на лечении. Хандрю, быкую и плачу. В общем, сломан паренек. Ты увидишь много беспокойства, но кто–то из наших, возможно, уже куплен с потрохами. Да, не бери корреспонденцию на мое имя. Ни в коем случае! Никаких записок, писем и личных просьб. Я не работаю, я горюю. Предельно будь осторожен со Светозаровым. Взвешивай каждое слово. Пока все.

Прохоров повернулся к Ростиславу и с улыбкой продолжал рассказывать веселые анекдоты.

– Рад видеть тебя, Степа, в этом лесном жилище. С гномами я познакомить, к сожалению, не могу, но дать парабеллум с парой патронов в состоянии. – Прохоров сидел в кресле, повернутому к входу, и держал на коленях автомат Калашникова, улыбаясь вошедшим в дом Криворучко и Стоматологу.

Степан Криворучко поздоровался за руку с Вадимом, снял и отдал черное пальто Стоматологу и сел в пододвинутое кресло. Прохорова он застал в этом дачном доме заметно посвежевшим и в прекрасном настроении.

– А я рад, Вадим, вновь видеть на твоем лице улыбку, – Степан вежливо попросил охранника принести томатный сок, и Стоматолог вышел на кухню. – К оружию, вижу, пристрастился. А судя по настроению, еще и на охоту собрался?

– В моем положении дать ответ не предосудительно. Да и вообще, Степа, охотничий сезон не я открыл. Давай лучше о твоем интересе поговорим. Если я в не игры окажусь, то и ты с хреном в руке останешься. Тебе есть, что терять. Логично? Поэтому я предлагаю тебе сделку.

– Ты же, как никто другой знаешь, что это за монстры. Спасибо… – Криворучко принял из рук Стоматолога фужер томатного сока, и, поставив на журнальный столик перед Прохоровым стакан чая с лимоном, двухметровый охранник вышел на улицу.

– Знаю. Но на плохие шансы я не ловлю. – Вадим отпил чай.


– Я понимаю, что с тобой сделали, это ни в какие ворота… Месть здесь естественна, но не уместна. Ты, что хочешь, всех боссов перехлопать? Но это не гопники, это воротилы первой величины. Если решишься убрать хоть какого–нибудь быка из их окружения, то можешь эмигрировать в Антарктиду, пока твою армию на куски рвать будут. А потом и тебя достанут, чтобы обогатить музей очередной мумией.


Прохоров от души посмеялся над остроумием собеседника и, глядя в стакан с освежающим чаем, слушал внимательно Степана, который продолжал:

– Это невозможно, Вадим. Если хочешь так закончить жизнь, то выбор твой. Но массовое самоубийство у нас не в моде. Убрать даже одного такого перца… Ты же понимаешь, какие движухи обороты начнут набирать. У них система, в которой ты был пешкой, несмотря на твой капитал. А там такие люди, такие нити наверх. Ты всех их захочешь мочкануть? И дальше что? Даже, если чудом жив останешься на неопределенное время, пока мы кровью умоемся, что будешь их бизнес подминать? Извини, но в данном случае я говорю то, что думаю.

– Правильно. Логично рассуждаешь, и мне это нравится. Ты думаешь, что я со своим горем рассудка лишился? Но это не так. Или решил после этого мир переделать? Нет, я адекватен. Хочу разыграть комбинацию, ходы которой просчитаны и перспективны. Но опасения твои мне лично понятны. Поэтому, удели мне десять минут своего внимания, а далее сам решай, какой дорогой пойдешь. Ты прав, я хочу начать небольшие боевые действия, но характера очень локального и краткосрочного. Какой–нибудь бред, типа, войны на измор, я оставлю недоумкам. Это будет стоить очень дорого в денежном эквиваленте, а возможно, унесет и мою жизнь, но, самое главное, это глупо и уже точно безвыигрышно. Подумай сам и найди причину своего страха. Да, ты еще раз прав, говоря, что перед нами серьезные люди. И быть по–другому не может. Уж я то в теме, как никто другой. Я на них в Москве не один год проработал, знаю многие их источники, связи, фактически всю их пирамиду власти сверху и донизу, вкривь и вкось, каждый кирпичик и каждого стоящего человечка. Я был в их системе и успешно работал. Но не это главное. Основное то, что я ведаю о многих их слабых местах. А это уже кое–что и немалое. Ну, серьезные они люди. Дальше, что? Всем известно, что у серьезных людей немало врагов и тоже не хилых. Арена их битвы большая и ягодная. Я нацелен на двоих дядечек. Гололобова и Блудова. Остальных опасаться не стоит. Да, пасутся на той денежной поляне некоторые борзые ребятишки, но их заботой станут не разборки, а дележ оставшегося каравая. Ты же понимаешь, какой кусок им обломиться сможет, если они примут правильные и адекватные решения. И ты думаешь, что они вместо огромной прибыли начнут мстить? Кому, мне? Во–первых, мою скромную персону уже торжественно списали, и к нам в город не сегодня–завтра их люди пожалуют, чтобы прибрать к рукам все то, что мы здесь за эти годы заработали. На мое сопротивление боссы уже не рассчитывают. Для них я в клоаке, вне игры. Безногий клоун и ничего более. Там нет эмоций, только сухой расчет. И в их планах мои активные действия вряд ли обозначены. Подстраховаться они могут, спору нет. Но мысли, что я захочу их убрать, маловероятны. И Гололобов и Блудов прекрасно знают меня, как человека реально мыслящего и игрока команды. Немного, но в некоторых деталях они меня всегда недооценивали, и это плюс. В организации только Гололобов и Блудов принимают решения. Это мозг. Купол. Всю финансовую группу построил Гололобов. Это монстр. Действительно, очень серьезный человек. Блудов в организацию со своими деньгами втиснулся позднее, и пригласил его именно Гололобов. Остальные тоже не лохи, но речь сейчас о тех, кто рулит. Мы воздвигнем хаос, когда уберем этих двух паршивцев. И все начнут жрать друг друга, как обезумевшие ящуры. А до этого только один шаг, подготовка и пара выстрелов. Не забывай, Степа, что тебя здесь попросят из дела, потому что ты мой человек и тебе есть, что терять. В драку войти не за просто так предлагаю, а за долю интересную и в объекте, и в деньгах. Я мало на кого могу в этом архисерьезном деле положиться, но тебе дружбу и перспективу предложу. Настаивать не буду, но время все обдумать дам. Выбор останется за тобой.


– Если я соглашусь, то какую роль ты мне отведешь?

– Интеллектуальную. Не боись, стрелять не придется, не надо будет мины закладывать и даже без перегрызания горла с твоей стороны обойдемся. Я прекрасно знаю твой потенциал и способности, и, исходя из этих качеств, ты получишь написанную для твоего исполнения роль.


– Коленки у тебя не трясутся, вижу. Но все–таки, чего опасаешься больше всего?

– Гололобова. Его мыслей, которые он никогда не озвучивает вслух. Исходя из этого, можно предположить, что при въезде в город меня могут убрать или ликвидировать прямо здесь, на даче. Такая вероятность есть и, может, не малая. Арсений Гололобов – фигура занимательная. Олигарх по призванию. Если честно, то меня всегда занимала одна мысля, юмористическая по содержанию. Я представлял, как он в пресловутые годы застоя торговал мороженым, именно с этого поднимался будущий нувориш. И, несмотря на свою богатую фантазию, не мог этого умилительного действия представить. Когда на него смотришь, то думаешь, что его в детстве уже по имени – отчеству все, включая учителей, называли. Но все это эмоции, лишние в деле. И Гололобов имеет небольшие слабости и изъяны. А у кого их нет? Все решаемо и реально. Реакцию же Блудова на любое событие предугадать можно, он сейчас второй человек в группе после Арсения. Решения они принимают совместно, правда, после интерпретации мыслительных поисков Гололобова. Блудов способен на экстремальные ходы, и он никогда не теряет головы. Мысли у него холодные, даже ледяные. Все выверено и подготовлено. Мастер переговоров. Очень пунктуальный, мелочей для него не существует. Силовик. В структуре именно он решает непонятные вопросы. Воевать с ним никому бы не посоветовал. Он маньяк, у которого все под контролем. Кроме Гололобова, конечно! Если Блудов выстроил схему действий, то придерживается каждого намеченного шага. Я многие байки слышал о его пути наверх. Таранил он, надо заметить, многих. Кого–то банкротил, других кидал, третьих убивал. Для него главное – это цель. Выбор средств не важен. Ко всем его жертвам он находил особый путь, индивидуальный. Каждый не похожий на другой. Его даже серьезные гангстеры побаивались и не беспочвенно. Многих он убрал. И погоняло по фамилии своей получил – Блудняк. Я всегда знал, что Гололобов держит его возле себя как палача. Но, как он контролирует и подчиняет Блудова, совершенно непонятно. Во всяком случае, Блудов – это стержень организации, ее скелет, который мы и попробуем переломать. А для этого у меня есть затейка, и отработать ее – дело принципа, моего во всяком случае! Еще вопросы?

– О моем вознаграждении.

– Лады. Получишь торговый центр в хорошем месте. Неплохо? В случае неудачи какой–нибудь крюк от Блудняка. Он на это мастер импровизации. Кстати, если желаешь бабки, а не центр, проблем нет. Получишь наличку. Твое решение?

– С кандачка такие темы не решаются, Вадим.

– Ошибаешься. Еще как решаются. Без полноценного и окончательного ответа ты, друг мой, из этой избушки не выйдешь. Либо да, либо нет. Именно здесь и сейчас… Вот что, Ростик баньку растапливает. Приглашаю. Веничками попаримся. Прикинешь, что к чему, и дашь ответ. Идет?

– Нормально. Мастак ты условия ставить, но, думаю, парок пойдет на пользу мыслительному процессу. Потом и поговорим о деле.

Уже стемнело, когда Прохоров и Криворучко вернулись из баньки. Они сидели у камина и с аппетитом поедали сочный шашлык из свинины, приготовленный Стоматологом. Настроение у Степана поднялось, и он постоянно шутил, был беззаботен и, казалось, что ничто его не интересует, кроме прекрасно приготовленного мяса. Насытившись ужином, компаньоны потягивали апельсиновый сок, как Криворучко с улыбкой заметил:

– Знаешь, я всегда был благодарен тебе за то, что ты для меня сделал. Такое не забывается. Дал работу, затем повышение, деньги. Мне повезло, даже очень. Мои мечты претворились в жизнь, осветив ее лучом надежды и перспективы. Это очень важно для меня. Я всегда стремился к достатку и хотел преуспеть. Ты мне помог, и я хочу отплатить тебе той же монетой. Ответ мой таков… Я с тобой. Но есть одно но…

– Выкладывай, не стесняйся.

– Я бы хотел, чтобы ты посвятил меня во все нюансы твоего плана. Возможно, я смогу что–то подкорректировать в пользу точного выполнения всех действий. Одна голова хорошо, а две лучше! В итоге мы разделим ответственность за свои поступки, возможно, как и участь…

– Не надо в этот прекрасный вечер грустных слов. Завтра новый день и новая жизнь. Сегодня, друг мой, великий день! Мы войдем в историю, и сами напишем ее страницы.


– Кровью?

– Нет, смыслом. Насилие – это инструмент. Цель – познание истины. Либо мы, либо нас. Эта операция ясно покажет, как воля преодолевает боль, и в итоге привидения исчезнут, оставив нас наедине с нашей властью. Отсчет пошел…

Обсудив в течение часа различные детали предстоящей операции, Прохоров и Криворучко сели играть в шахматы. За время их беседы Стоматолог успел съездить в соседнюю деревню за продуктами и вернуться. Бритоголовый охранник потягивал тоник и смотрел за игрой в шахматы.

– Ну, как, Ростислав, изучил в офисе наши видеоархивы?– спросил его Прохоров, не отрываясь от шахмат.

– Угу. Просмотрел, – пробубнил телохранитель.

– Можешь говорить при Степане.

– Понял. В общем, барышню нашу, секретаршу Леру несколько раз с офиса забирал на «Мерседесе» какой–то паренек.


– Цвет «Мерина»? – Прохоров оторвался от игры и настороженно ждал ответа.

– Металлик.

– А паренек с длинными белыми волосами, подобно викингу, обожравшемуся перед боем мухоморов?

– Точно. Сразу бросается в глаза.


Прохорова данная новость всерьез развеселила, он похохатывал от души и спросил сквозь смех:

– Ладно. Как Светозаров?

– Дышит. Про вас спрашивал. Где, что… Я рожу кирпичом, типа, не в теме. Сам отдыхаю. Когда Светозар на обед отчалил я пленки, интересующие вас, глянул. Обстановка нормальная. Спокойно все.

– Спасибо, Ростислав. Охраняй наш покой, пока мы посовещаемся чуток.

Когда Стоматолог вышел из зала и закрыл за собой дверь, Вадим с довольным видом смотрел на шахматную доску.

– Знакомый? Я имею в виду длинноволосого блондина, – спросил Криворучко

– Вот видишь. Мы тут, как заговорщики, сидим в ожидании мировой войны, а враг выполз, подобно престарелому кроту. Игра началась, и скоро наш выход на поле битвы. Этот патлатый юноша, по прозвищу Покойник, работает на Гололобова. Известен сей паренек тем, что умеет различным лопоухим дурехам по ушам ездить, а потом под кожу им вгонять. Иномарки у него всегда серебристого цвета. Он в модном журнале вычитал, что женщинам нравится, когда у мужика такой цвет машины. Плейбой с удавкой в кармане. Только вот что интересно. Блудняк его терпеть не может. То ли за длинные волосы, то ли еще за что. Блудов бы его к нам не послал, это исключено. Гололобов отдал приказ. Неужели, Блудов выжидает? Забавно. Хм. Так что пока мы здесь партию разыгрываем, Покойник в очередной позе Леру прет, дуру белобрысую. А в перерыве между утехами информацию из нее вытягивает.

– Может, изначально она их человек?

– Не исключено. Одно не пойму. Если Покойник почти в открытую засветился, то Гололобов все–таки не ожидает сопротивления? Сидят, жрут икру с Блудовым, паскудой, и ржут над тем, как ногу мне оттяпали.


– Либо провокация. А может, действительно, разведка. Что Покойник еще умеет?

– В бизнесе на определенном этапе у него котелок варит. А так для представительства он сгодится: контракт заключить, встречу провести. Я, вообще–то, о нем небольшой информацией владею. Но с оружием он управляться умеет. Сейчас у нас в городе, и помимо него, людей Гололобова может быть великое множество. Кто знает. Просто, я слышал, еще в Москве будучи, что его разок–другой, как торпеду, Арсений Гололобов отсылал. Исходя из этого, я и дал распоряжение Стоматологу, чтобы он глянул на пленки, кто Лерку кадрит. Сработало.

– На твой взгляд их действия?

– Все будут отбирать и своего пса ставить на мое место. Это логично. Во всяком случае, другого я не ждал, и ожидать не придется.


– Что ждет Покойника?

– Могила. Но со временем. Туда отправить мы его всегда успеем. Важно другое. Главный удар! Это меня беспокоит больше, чем все покойники вместе взятые. Здесь же необходимо сохранить свою собственную безопасность. От безопасности зависит репутация и нечто более.

– Будешь их здесь останавливать?

– Зачем? Сами остановятся, когда головы их боссов полетят. Главное, не суетится. А Покойника спросить обо всем мы сможем. Кто–кто, а этот персонаж от нас никуда не денется. Считай, что он наш заложник. Будем готовить плоскогубцы и другие орудия пыток.

– Ты в Стоматологе уверен?

– Вполне. Иначе бы он здесь не терся. Боец проверенный и еще не раз проверим. Хотя, если честно, в нынешней ситуации я мало на кого могу положиться. Еще меньшее количество людей позвать под свой флаг. Ростиславу я доверяю свою жизнь.

– Нужны еще исполнители.

– Не тревожься об этом. За этот участок фронта отвечает очень компетентный человек. Ядовитые стрелы готовы. Их целый колчан. Дожидаются своего часа. Я отдаю команду, и понеслась.


– Пока все в стадии подготовки, где мне находиться?

– Завтра утром Ростик отвезет тебя домой. Единственное, подумай, куда отправить свою семью, пока все не уляжется. Тебе, да и мне будет спокойней. На это сутки, а затем жду тебя здесь. В нашем штабе.

– Договорились. Спокойной ночи!

Криворучко пошел спать в одну из гостевых комнат, а Вадим Прохоров поставил по видео свой любимый фильм «Казино» режиссера Мартина Скорцезе и погрузился в мир неги и гармонии…

В одном из дорогих и престижных московских ресторанов, в воскресный вечер и в полном одиночестве, ужинал Арсений Николаевич Гололобов. Недалеко находилась обслуга, внимающая каждому движению хозяина. Арсений Николаевич был владельцем этого ресторана. Он сидел за столом и с чавканьем поедал омары. Гололобов любил морепродукты. Рядом с морскими деликатесами на столе находились приборы с красной и черной икрой. Официанты быстрым церемониальным шагом приносили новые вилки и блюда и с особой подобострастностью подчеркивали свое уважение к хозяину некифирного заведения.

Ровно в девять часов в просторный зал гололобовского ресторана зашел довольно мрачного вида мужчина среднего роста, одетый в черный деловой костюм в светлую полоску и черную водолазку. Поздоровавшись с Арсением Николаевичем за руку, он присел за стол. Моментально подбежал предельно вежливый официант, и подошедший посетитель произнес:

– Строганинку из форели. Пить буду минералку. И без газов чтобы!

Когда работник общепита испарился, он обратился к Гололобову:

– Какие новости, Арсений Николаевич?

– Нормальные, Дима. Кузнецов на попятную пошел. Нервишки не выдержали у сучонка. Проглотим его вместе с заводом. Было ваше, стало наше! Молодец, Дмитрий, хорошая работа. Долго над ним трудился?

– Не совсем. Он понятливый пассажир. Как увидел, кто над директивой подпись поставил, после непродолжительных волнений сдался.

– Не дурак, значит.

– Да, уж надеюсь.

– Надо бы не отпускать ребетенка из вида, пусть при нас пасется. И работает, прибыль приносит. А про него мы не забудем. Надо будет это дело обмозговать.

– Что у нас в Сибири?– спросил Дмитрий Блудов, проведя по зачесанным назад нагеленным темно–русым волосам. – Вопросик решить уже пора. Молоко, конечно, не скиснет, но…

– Решаем, Дима, решаем. Для начала отослал я Покойничка в Сибирь померзнуть. Пусть глянет на местности, что к чему. Ландшафт нарисует, осмотрится. Может, хоть там яйца свои отморозит.

– Арсений Николаевич, почему Покойник? Я бы своего человечка туда отрядил. Более компетентного.

– Не сомневаюсь. Но не исключено, что там будет более продолжительная партия. Нашего безногого общего друга не стоит недооценивать. У него моя школа, и он посмышленей многих будет. Жаль, что самостоятельным себя почувствовал.

– Тогда зачем там Покойник? Я согласен, Прохоров не идиот. Он, возможно, его вычислит.

– Не возможно, а вычислит. Просто этот белобрысый кличку свою оправдать должен. Не нужен он более. Ошибку совершил он, списать его следует. Ты строганинку то кушай, принесли уже. А бульдоги твои где? – Охрана? В холле с вашими мордоворотами оставил. Пусть пообщаются.

– Ты осторожней и осмотрительней сейчас будь. Сам знаешь, из своего окружения только о тебе беспокоюсь.

– Что–то предчувствуете?

– Не исключено. Время покажет. Кстати, никогда не знал, что ты строганинкой балуешься.

– Я ее вообще не ем. Но так как придется в Сибири поработать, то хочу попробовать.

– Попробуй.

Гололобов знал, что когда еще Блудняк работал один, вследствие определенных нерешенных вопросов он отстрелял нескольких владельцев китайского ресторана. Только когда конфликт был окончен, Блудов перестал мучиться принимать пищу неудобными палочками. А так тоже пробовал…

Дмитрий Блудов проснулся рано и провалялся в своей огромной кровати еще с полчаса. Он лежал и с удовлетворением слушал тишину, иногда прерывая ее громкой зевотой. Окончательно Блудов проснулся только в душе. Он попеременно обливался горячей и холодной водой. Дмитрий наслаждался подобными водными процедурами каждое утро.


Далее последовали велотренажер и беговая дорожка. Завтрак тоже не заставил себя ждать. Яичница с беконом, блинчики с икрой и апельсиновый сок добавили тонуса и энергии Дмитрию Блудову в этот обещавший быть нелегким зимний день.


Когда хозяин загородного особняка, не любивший галстуки, оделся в черный деловой костюм поверх черной водолазки, в дверь позвонили. Блудов окрикнул охранника на первом этаже, который ответил, что пришла горничная. Хозяин велел впустить и через минуту давал женщине инструкции по уборке большого дома. Для Блудова мелочи не существовали, он всегда хотел делать все сам, пусть и чужими руками. Спустившись вниз, Дмитрий с помощью охранника надел черное пальто с такого же цвета кашне и вышел.

Территория особняка полностью охранялась вооруженными людьми. Блудова сразу взяли в плотное кольцо четверо охранников и проводили к мощному «Хаммеру„ черного цвета. Блудов сел назад. Один из телохранителей разместился рядом с водительским местом, а остальные охранники запрыгнули во второй джип марки “Опель», тоже черного цвета. Через мгновение джипы выехали через охраняемые днем и ночью ворота. Предстоял привычный путь в Москву.


Блудов включил в машине телевизор. Он любил ритуальные утренние приготовления к рабочему дню. В своем роде они были культовыми для него. Дмитрий Валентинович дорожил, как он считал, своей свободой, и не был женат. Попросту же он боялся приблизить к себе какую–нибудь даму. Блудов опасался, что станет раскрытым, и его слабости окажутся известными не только ему. Но одним из главных его холостяцких фобий была боязнь заказа со стороны возможной супруги. Подобные отстрелы практиковались в среде жен зажиточных нуворишей. И вследствие которых, безутешные и горем убитые вдовы получали нередко огромные состояния…

Спокойно преодолев дорогу до города, Блудов зашел в шикарный кабинет Арсения Гололобова.

– Ну, что, Дима, – протянул для приветствия руку Арсений Николаевич. – Как у нас дела? – Да ничего, не дрищем! – пошутил в ответ Блудняк.

Гололобов рассмеялся, но глаза его оставались по–прежнему серьезными. Он предложил Дмитрию сесть и попросил в свойственной ему манере рассказать о новостях деловых. Блудов сразу понял, что хочет от него услышать его старший партнер.

– Покойника они смешно убрали. Сильно долго паренек мучился. Неинтересно палачам его пришлось, ведь он ничего не мог им рассказать окромя дезы, нами приготовленной.

У Блудова в кармане костюма зазвонил сотовый телефон. Он достал его, посмотрел по определителю номер, но отвечать не стал.

– Шут с ним, – спокойно произнес Гололобов. – Покойник свое давно отработал. Понты одни только лезли в последнее время.

– Справедливо, – ответил Дмитрий.


Блудов обладал информацией, что Покойник частый гость в постели Юлечки, дочери Гололобова. А сия Юленька была вдобавок замужем за одним очень перспективным и видным молодым человеком. Данную свадебную партию разыграл сам Арсений Николаевич. Помимо своего огромного денежного состояния он определял своих детей еще и в статусном отношении. Поэтому для Блудова не было новостью, что партнер спишет светловолосого викинга.

– По поводу сегодняшней встречи, Арсений Николаевич.

– Ну.

– Дожимать мужичка будем. Али как?

– Зачем дожимать то, что уже умерло как самостоятельная единица. Все обговорено. Наши друзья помогли, и будет лишь элементарное враждебное поглощение.

– Зажуем бродягу.

– Именно. Ладно, отъезжаем.


Через небольшой промежуток времени из входных дверей офиса Гололобова выходила целая делегация. Близко к дверям подъехали три навороченные иномарки. К джипам Блудова присоединился бронированный «Мерседес» Гололобова, также черного цвета. Арсений Николаевич и Дмитрий шли рядом, окруженные плотным кольцом охранников, одетых в черные пальто и черные костюмы с белыми сорочками. Здесь были телохранители обоих компаньонов.

Иногда считанные секунды – это целая жизнь, а случается, и окончание жизненного пути. Со своей неожиданностью, трагизмом и невероятной быстротой вхождения в холодную определяемость ушедшего бытия. Кто–то перевернул свои пространные песочные часы, и отголоском этому в это морозное утро прозвучали выстрелы.

Первым был убит охранник, шедший перед Гололобовым, который стал доступен для обзора. Доля секунды после падения безжизненного тела, и у Гололобова от прямого попадания во лбу образовалась некрасивая дырка, через которую вылетели его мозги, попавшие на костюм секьюрити, шедшего позади. Второй выстрел практически слился с первым. Сразу же моментально свалился наземь подстреленный Блудов. Территорию держали несколько снайперов. Ошарашенные быстротой происшедшего телохранители попадали на окровавленные тела своих боссов и достали пистолеты, не понимая, откуда прозвучали все эти выстрелы. Страх кружился рядом в одном танце с ужасом. Улица и все дома поблизости молчали. Выстрелов больше не последовало. Тишину разорвал дикий вопль Блудова, перемешанный с отборным матом. У него было прострелено плечо навылет, но он был жив! Блудняк выжил…

Стоматолог находился на борту самолета и смотрел в иллюминатор на ускользающую от шасси тюменскую землю. Стальная птица взлетала и направлялась в Москву. Ростислав получил инструкции к действию. Война началась. Стоматолог должен по прилету встретиться с посредником чистильщиков, передать деньги и указания. Гонорар за ликвидацию Дмитрия Блудова лежал у охранника Прохорова во внутреннем кармане пиджака. Выпив минералки, которую разносили стюардессы, Ростислав закрыл глаза. Он встал рано и не выспался. Стоматолог, несмотря на это, был максимально собран. За данную немаловажную черту его уважал и ценил Вадим Алексеевич.

Мысли Иванова вернулись на несколько лет назад, когда он начинал свою охранную деятельность. Ростислав закрыл глаза, и теплота воспоминаний обволокла радужным объятием его сознание…

Ростислав Иванов родился и вырос в заводском районе тюменского судостроительного завода. С детства занимался спортом. Подростком гонял футбольный мяч и играл в защите хоккейного клуба при местной спортшколе. Позднее, в девяносто первом году в подвале спорткомплекса организовали тренажерный зал. Сначала довольно примитивный, но желающих укрепить тело и дух с помощью упражнений с отягощениями было предостаточно. И перспективой начинания заинтересовался один коммерсант по фамилии Егоров. Он закупил тренажеры, которые выпускал местный производственный кооператив, и создал платную качалку. В те годы популярность культуризма была неимоверно высокой. Фильмы с участием Сталлоне и Шварценеггера, крутившиеся в городских видеосалонах, подогревали значительный интерес к новому виду спорта. Качалки были переполнены, не исключением стал и тренажерный зал в заводском районе.

Все парни, жившие неподалеку, качались в нем. Плата была доступной, а желание побыстрее нарастить мышечную массу преобладало над всеми другими ценностями. Район всегда был хулиганским, и пресловутые девяностые внесли свои дополнительные коррективы в имидж заводских парней. Боксеры, качки и представители игровых видов спорта пополняли свои бригады из подрастающего молодняка. Гангстерская субкультура проникла во все поры юного несформировавшегося сознания. Завод к девяносто первому году уже лихорадило от невыплаченных вовремя зарплат, шли массовые увольнения, и молодежь оставалась без перспективы найти работу на заводе, где в течение многих десятков лет трудились целыми династиями их родители и близкие родственники.

Ростислав стал качаться в районном тренажерном зале в сентябре девяносто первого. До этого он подкачивался дома, но веса росли, и желание утвердиться в глазах сверстников у девятнадцатилетнего парня толкнуло его влиться в ряды местных качков. Он любил это слово. От него веяло силой и правдой новой борьбы за существование. В те дни Иванов качался по три–четыре часа в день. Лишь значительно позже он поймет, что не восстанавливается, и перейдет к менее продолжительным тренировкам. А тогда он рвал железо, орал на весь зал при тяжелых весах и предельных повторениях. Бритая голова блестела от пота, и веса в упражнениях со штангой и гантелями росли как на дрожжах. Мышечная масса тоже не отставала. Ростик стал пожирать огромное количество белковых и высокоуглеводных продуктов по пять–шесть раз в день. Инъекции ретаболила, доступного венгерского стероида ему делали прямо в зале после тренировок. Он рос. Его заметили. Не заметить нового двухметрового монстра было невозможно. В качалку потянулись «скауты„, совершающие набор в группировки. Они приметили Ростислава, и один прибандиченный борец прозвал того Стоматологом. В шутку и не в обиду. Пошли предложения о “крутой жизни», в основном, мелкого характера. Или охранником в коммерческом магазине, или бойцом в бригаду, занимавшейся примитивным рэкетом. Стоматолог не торопился с ответом, но и не отказывался. Он качал мясо и не торопился вливаться в ряды рэкетерской молодежи. Ростислав был рассудительным и немногословным, по природе своей, парнем.

В конце мая тренер Влад после тренировки попросил Иванова немного задержаться. После душа, облачившись в тренировочный костюм черного цвета, Ростик сидел на скамейке в качалке и пил из литровой стеклянной банки протеиновый напиток. Он, вообще, любил еще какое–то время после окончания занятий находиться в спортзале. Ростислав впитывал подобно губке энергию тренажерного зала…

– Человеку серьезному охранник нужен. Ты как? – обратился к нему Влад.

– Бандит или коммерс?

– Ни то, ни другое. Самостоятельный мужик. Дело свое, с одним из городских предприятий завязан.

– Посмотрим. В плане, делового этого покажи.


– Работа, вообще, нужна?

– От хорошей не откажусь.

– Послезавтра устроим смотрины. Познакомлю вас.


На том и остановились. Ростику очень нужна была хорошо оплачиваемая работа. Он до сих пор трудился сторожем в педучилище, и денег на усиленное питание не хватало. Из всех предложений о работе он решил просмотреть именно последнее.

В назначенный день Стоматолог качал бицепсы, трицепсы и предплечья. После помощи в исполнении французского жима лежа Влад сказал Ростиславу, что человек подъедет сегодня после тренировки. Стоматолог кивнул и перешел к следующему упражнению.


По окончании тренировки, когда все уже разошлись, Влад и Ростик вышли из подвала и грелись под лучами теплого майского солнышка, которое, несмотря на вечерний час, дарило тепло, словно летом.


– Его Вениамином зовут, – поставил в известность Влад.

– Запомню, – ответил Стоматолог.

Вениамин подъехал вовремя, как и обещал. Он вышел из белого цвета «Волги». Это был полноватого вида и среднего роста аккуратно подстриженный светловолосый мужчина лет тридцати. Он был хорошо одет. Дорогие светлые импортные полуботинки, аккуратно отутюженные кремового, как и обувь, цвета брюки, и отличного качества короткая кожаная куртка. Что удивило Ростислава, так это то, что под курткой была черная рубаха с темным галстуком. В те интересные дни Стоматолог привык видеть под кожаными куртками футболки или толстовки, открывающие взору золотые цепи разного веса и длины. Ростислав еще обратил внимание на то, что Вениамин часто при разговоре краснел.

После того, как Влад их познакомил, они быстро нашли общий язык. Было заметно, что Стоматолог произвел большое впечатление на Вениамина своим ростом и физической мощью. Втроем они сели в машину. Вениамин и Влад на передние сидения, Ростик на заднее. Хозяин «Волги» предложил Ростиславу съездить на завод, где он покажет свой офис. Стоматолог ответил, что не против, и автомобиль тронулся с места.

Добираться пришлось порядочный отрезок времени. Завод железобетонных изделий находился в приграничной городской полосе. Вениамин показал свой небольшой кабинет, находившийся в здании заводоуправления, и пояснил, что редко здесь бывает.

– Не кабинет главное, – улыбался он. – Основа всему – моя голова. Моя страсть к активным коммерческим действиям. И никакого криминала. Мы могли бы сработаться. Получится неплохая команда. Ты, я и Влад. С Владиком мы уже кое над чем работаем.

– И неплохо, – в ответ улыбнулся он.

– В чем будет состоять моя работа? – равнодушно спросил Ростислав.


– Мне нужен надежный, физически крепкий парень, – ответил Вениамин. –Твои профессиональные обязанности будут заключаться в том, чтобы быть рядом со мной во время различных деловых встреч. Моя охрана, короче. Время сейчас, сам знаешь, жестковатое! Ну и поручения разные несложные могут иметь место. Работенка, как видишь, непыльная.


– Мне главное, чтобы тренировки я не пропускал.

– Не волнуйся, – с серьезным видом произнес Вениамин, – я понимаю это и одобряю твою целеустремленность в спорте.

В довершении разговора Вениамин упомянул сумму заработной платы Ростислава, и последнему она очень понравилась. Это были серьезные деньги для начинающего охранника. Иванов решил, что ему повезло. Вениамин довез Стоматолога до подъезда и напомнил, чтобы он был на заводе завтра утром с паспортом.

На следующий день, в назначенный час Ростислав сидел в кабинете у Вениамина и разговаривал с Владом. Новый шеф пока не подъехал. Молодые люди обсуждали свои тренировки и делились спортивными планами.

– Слушай, а какая у Вениамина фамилия? – поинтересовался Стоматолог у Влада.

– Редькин, – ответил тот.

Вскоре Влад и Ростик в окно заметили, что подъехал Вениамин. На этот раз он прибыл на тонированной бежевой восьмерке. В кабинет он вошел, лучезарно улыбаясь, и, поприветствовав Стоматолога, поздравил его с первым рабочим днем. Оставив Влада в одиночестве, Редькин и Иванов зашли в кабинет к директору завода, который, увидев огромного Стоматолога и здороваясь с ним за руку, пошутил:

– Только сразу не убивайте!

– Не буду, – чуть улыбаясь, пообещал Ростик.

Пробыв в кабинете с полчаса, где Редькин обсудил с директором интересующие его вопросы, все трое направились в отдел кадров. И с этой минуты Ростислав Евгеньевич Иванов стал начальником службы безопасности завода железобетонных изделий.


Работа, и в правду, была непыльной. Стоматолог мотался по городу вместе с новым шефом. Вениамин всегда водил машину только сам. Делал он это мастерски и виртуозно. Ростик впервые увидел, что такое настоящий ас. Редькин очень редко приезжал на работу на «Волге», предпочитая для ежедневной работы тонированную восьмерку. Иванов с интересом постепенно присматривался к шефу. Редькин был интересной личностью. В свои тридцать три года он обладал неплохим кирпичным домом в городской черте и тремя автомобилями. Вениамин был женат на хорошенькой молодой девушке, прекрасной домохозяйке. Он любил ее, но постоянно искал каких–нибудь приключений на стороне. Только значительно позже Ростислав понял, что все эти рассказы о неутомимых любвеобильных подругах Редькина, лишь плод Вениного воображения. Игра фантазии. Миф. Все подвиги только на словах. А рассказывать о своих похождениях Вениамин любил и делал это интересно, постоянно подчеркивая свою неукротимость и неповторимость действий по отношению к прекрасному полу. Одно слово гусар–одиночка! Как–то, подбросив Стоматолога после рабочего дня к качалке, Редькин заметил высокую эффектную блондинку и равнодушно заметил, что знаком с ней и даже назвал ее имя. В продолжение своей осведомленности он назвал дом, где данная девушка проживала, и остановился на подробностях их сексуальных утех. Ростик, слушая редькинский рассказ, молча проводил блондинку взглядом и, попрощавшись, вышел из машины. Веня явно бредил. У девчонки было другое имя, она жила в соседнем со Стоматологом подъезде, и он знал ее с детства. Эта была хорошая и порядочная девушка, встречалась она всегда только с одним парнем. И парня звали Влад. Именно тот Влад, который и познакомил Ростислава с Редькиным.


Стоматолог и виду не подал перед Владом на тренировке, что был свидетелем подобного вранья. Он слыл парнем осторожным и решил оставить этот эпизод на потом. Но в дальнейшем «фильтровал» все сказанное Редькиным.

А мысленно сортировать новый материл для размышлений приходилось довольно часто. Иногда Вениамин депрессивно погружался в себя и молчал весь день. Молча крутил баранку и слушал в машине любимую инструментальную музыку. В такие дни он был мрачен, апатичен, но не зол. Все в нем демонстративно хандрило, кроме реакции и водительского внимания. В подобные минуты уши Ростика отдыхали, и он предавался спокойному созерцанию городских видов из окна восьмерки.

Когда же на Веню вновь нисходило озарение, он предавался изложению удивительнейших фактов из своей богатой на события биографии. Редькин хотел предстать перед своим охранником очень крутым парнем, членом своей собственной мафии. Мафии имени себя. Культ свой он строил баснями и байками. Постоянно хвалился наработанными связями, в том числе и среди бандитов. Рассказывал о совместных с ними гуляниях и стрелках. О боевых эпизодах Вениамин тоже не молчал.


В один теплый июльский день они решили заехать в коммерческий магазин, находившийся недалеко от тренажерного зала. Комок посоветовал Ростик, он там покупал за большие деньги немецкие специализированные журналы по бодибилдингу. По пути Вениамин с важным видом поведал своему охраннику о недавней вечеринке в модном ресторане, на которой он отдыхал вместе с Перцем. Бывшего борца–вольника по прозвищу Перец Стоматолог хорошо знал по качалке. Это был довольно борзый рэкетир, пробивающий себе всеми доступными и примитивными методами путь наверх. Известность данного бойца давно уже перешагнула границы района.

– Давно гуляли с ним в кабаке? – спросил Стоматолог.

– Да вчерашним вечером, – парировал Редькин.

Иванов посмотрел на него с сожалением. Перца убили около недели назад. Новость была неновой, и как только Веня пропустил ее мимо себя. Бедолага! Это Стоматолог о Редькине подумал. В последние месяцы еще двоих бойцов криминального фронта, качавшихся и стучавших по боксерскому мешку в их спортзале, нашли изрешеченными автоматной очередью. Один из расстрелянных, в свое время, был неплохим хоккейным голкипером. Список жертв бандитских разборок среди местных прибандиченных спортсменов увеличивался…

Редькин со своим охранником зашли в комок на Харьковской. Их тепло поприветствовал продавец, знакомый Ростика. Для двухметрового охранника купили новый спортивный костюм и кроссовки, а также брюки с сорочкой. Это был заранее сделанный заказ. За него расплатился Редькин. Для него же немного косивший на правый глаз продавец из–под прилавка достал японские наручные часы и немецкий газовый пистолет в коробке. Цены на товар нисколько не смутили Вениамина, и, примерив с помощью продавца часы, он достал пачку денег из внутреннего кармана кожаной куртки. С важным видом расплатился и вышел из магазина.

– Ты почаще со своим шефом приезжай, – попросил довольный продавец. – Серьезный он у тебя…

– Что есть, то есть, – улыбнулся Стоматолог и вышел с пакетами в руках вслед за серьезным шефом.

В тот же вечер они поужинали в кафе. Ростик поглощал огромное количество пельменей со сметаной. Он любил это заведение, в нем работала девушка, которая ему нравилась. Он чувствовал, как кружилась у него голова при виде ее пышного бюста. Но в этот день она не работала, и охранник мог полностью сосредоточиться на пельменях.

– Доедай все, – с важным видом рассуждал Редькин. – Не врагам же оставлять…

Объевшись исконно сибирским продуктом, они доехали до завода. Остановившись у здания заводоуправления и открыв обе двери, рассматривали купленный Вениамином газовый пистолет. Теперь Редькин будет постоянно носить этот газон в кармане куртки. Там же лежит и неизменный газовый баллончик. К удивлению Ростика в восьмерке под водительским сиденьем постоянно находился обрез из охотничьего ружья. Патроны пылились в бардачке. Там же лежали наручники. Вениамин вооружался. Казалось, что вот–вот, и Редькин объявит кому–нибудь войну! Стоматологу иногда казалось, что Вениамин преднамеренно искал возможные неприятности. Вроде, все нормально, спокойно. Но Редькин, похихикивая, шел на обострение в бесконфликтных ситуациях. То угрожал, когда этого можно было избежать, то срывался по пустякам на беззащитных работниках, часто преклонного возраста. Искал каждую мелочь, чтобы придраться. Ростислав сам деликатно спросил о причине такого поведения.

– Все нормально, – улыбался Редькин. – Пусть знают, что с нами лучше не шутить. Здоровее будут! Если кто хочет драки, тот ее получит. А дела идут у нас ништяк!

Редькин занимался многим. Продавал, перепродавал бензин. Торговал лесом. Строил гаражи. Что–то делал вместе с директором завода. А вообще сильно не напрягался. Время позволяло. Стоматолог не раз отмечал про себя внутреннее чутье Вениамина. Деньги сами шли к нему. Ростику он выдавал разного рода премии. Иванов был доволен и не высказывал своих соображений по поводу чрезмерной фантазии своего шефа, а также его мелкохулиганских выходок. Так продолжалось до поры, до времени. Если быть точным, до сентября.

Третьего сентября Редькин выстрелил из газового пистолета в глаза одному из работавших на него водителей по перевозке леса. Вениамин был недоволен пустячным недопониманием водилы и, сорвавшись на пустом месте, ударил парня, а после стрельнул струей газа. Паренек, по справедливости, посчитал себя глубоко оскорбленным и обратился за помощью. Стоматолог узнал об этом инциденте, когда вернулся из непродолжительной командировки в Тобольск.

Вениамину набили стрелку. Около завода, в девять вечера. В назначенное время к их восьмерке подъехала девятка. Из нее вышло трое крепких парней в адидасовских спортивных костюмах, поверх которых у двоих были кожаные куртки, и бритые головы частично скрывали черные кепки.


– Сиди здесь и не высовывайся, – не терпящим возражения тоном произнес Ростислав и вышел из машины.

Редькин сидел на водительском месте и держал в руках обрез. Выступавший на лбу пот он то и дело вытирал аккуратно сложенным носовым платком. К своему удивлению и облегчению, он увидел, как Стоматолог поздоровался с громилами за руку и разговаривал с ними спокойным тоном. До его слуха доносились некоторые фразы. Поговорив минут с десять, Ростик пожал на прощание всем руки и подошел к восьмерке. Но сел в машину лишь тогда, когда братва уже отъехала.


– Слышь, Вениамин. Тебе делать не хрен? – спокойно спросил он. – Хочешь приключений на свою задницу, иди в бандиты. И у тебя они будут. И остальное будет, вместе с пулей промеж глаз. На хрена ты парнишку газом угостил?

– Да он лох, не въезжает против кого тянет! – нервно проговорил скороговоркой Редькин.

– Ты, похоже, тоже. Повезло тебе, что парни с моего района. В нашей качалке начинали. А паренек, на которого ты наехал, хорошо знаком с одним из них. Я согласен, что время сейчас жесткое. Ну, какого лешего, сам на проблемы нарываешься?

– Но ты же все уладил.

– В этот раз да. Пронесло. А завтра кто приедет? Мне не страшно, но зачем подставляться. Ладно, если бы на тебя наехали. Другое дело. Стали бы решать или действием заниматься. Думаешь, они сюда только из–за водилы этого прикатили? Полвопроса. Работягу защитить – для них реклама. Главное, это тебя пробить. С кем работаешь, кто крыша. Есть ли такая вообще. Сейчас в городе голодных бригад развелось уйма. Полно всяких акул и коршунов–беспредельщиков. Все стараются на кого–нибудь наехать, оторвать кусок. Зачем их дразнить?

– Но мы же сможем и своих бойцов иметь в наличии?

– Можем. Но со временем. Дела неплохо идут, и чтобы дальше так шли, нужно тихо работать. Если по поводу тебя вопросы у серьезных возникнут, то смогут и проглотить. И ребята эти про Редькина Вениамина не забудут. Наверняка пробили у водилы, чем мы занимаемся. А ты бизнесмен, группа риска. Ты же с головой, не понимаю, зачем все это объясняю. Так что водиле этому лечение проплати. У него проблемы какие–то с глазами начались.

Редькин странно поморщился и громко цыкнул. Ростислав заметил, что его слова не совсем понравились шефу. Вениамин немного помолчал и процедил сквозь зубы:

– Я иногда немного нервничаю. Факт. Но мне нужны сильные парни. Стая. Я не бандит, но постоять за свое дело мы должны уметь.

– Правильно. Я тоже себя бандитом не считаю. И эти бойцы себя бандюгами тоже не считают. И один мужик, коммерсант, тоже кое–что считал. А именно, что платить названную ежемесячную плату вот этим трем ребятишкам, с которыми я только что разговаривал, необязательно. А они его в гараж, полный крыс, на два дня без еды закрыли. Его чуть там не сожрали. В темноте полной. Теперь он платит исправно. Я не считаю правильным это. Но нас заставили ненавидеть и пожирать друг друга. Кто в следующий раз к тебе приедет, Вениамин?

Вениамин молчал и стучал пальцами по рулю. Потом включил магнитофон. Звучала композиция в исполнении группы «Энигма». Осень давно уже вступила в свои права, и желтые листья устилали асфальт. Желтый цвет соединялся с красным, и ветер гнал остатки теплого лета под шаги наступавшей прохлады.

– Все правильно, – тихо произнес Редькин. – Ладно, не обращай внимания. Тренировка сегодня у тебя есть?

– Есть.

– Доброшу. Если пареньки, там у вас в качалке, перспективные появятся, дай знать. Можем и на работу взять. Почему бы и нет.

Всю дорогу до спортзала Редькин молчал. На тренировке Ростик поделился случившимся с Владом. Тот только гмыкнул.


– Ты, вообще, на проверку когда–нибудь выводил, что он болтает? – спросил Стоматолог.

– А ты?

– Было дело. Фуфло несет.

– Но этот фуфел платит тебе деньги, как и мне.

– Ты в основном на одном участке работаешь, а я вижу почти все. Дела не сильно переть дальше будут. Это про деньги я.

– С чего ты взял?

– С информации одной. Вот увидишь. А вообще мне лично надоело лапшу с ушей снимать. Если он и дальше понты свои дикие разбрасывать будет, то нарвется.

– Замечал я за ним подобное. Ну, ладно, посмотрим, как дальше покатит…

А катило дальше все хуже и хуже. Потом совершенно перестало. Дела шли плохо. Стоматолог не роптал и, несмотря на отсутствие серьезного опыта, старался мотаться по делам и помогать Вениамину.


Вечером Редькин, Влад и Ростислав сидели в офисе. Влад с Редькиным спорили. К удивлению Ростика, Влад оказался паникером.

– Если хотите, мы можем и сегодня разбежаться! – сказал Вениамин.

– Началось, – усмехнулся Стоматолог. – Только жизнь прижала, как лапки вверх и разбежались. Бред.

– А что не бред? – спросил Влад.

– Работать не бред. Пытаться исправить ситуацию. Херня какая, не поперло… Непруха продолжалась до ноября, который выдался на редкость холодным. Стоматолог по–прежнему работал на шефа. Вениамин постоянно нервничал. Вдобавок он стал частенько ругаться с супругой, и апофеозом сей семейной драмы послужил довольно интересный и поучительный случай.

Редькин заигрывал с молоденькой кралей у себя в восьмерке. Автомобиль стоял у обочины тротуара и никому не мешал. Но назло Вениамину, по чистой случайности, мимо проходила его супруга. Ни о чем не подозревая, она подошла к боковому стеклу и постучала. Внутри Редькин, проклиная все, замер. Его супруга не поленилась заглянуть в лобовое стекло. Оно было нетонированным. Когда она увидела своего суженного с пассией, в ней проснулось неистребимое и неконтролируемое, доселе неизвестное ей желание выцарапать глаза и порвать Вениамина на мелкие кусочки. Редькин, лихорадочно обдумывая ситуацию в поиске нужных и убедительных слов, стал открывать окно. Заметив столь идиотский шаг со стороны своего мужа, его законная любовь достала из сумочки газовый баллончик и использовала его по назначению прямо в честные глаза Вениамина. И не спеша пошла прочь. А зря. Она могла бы насладиться последующим спектаклем. Посмотреть и в самом деле было на что. Редькин себя почувствовал солдатом Первой Мировой войны при отравлении со стороны противника горчичным газом. Глаза его нещадно выгорали. Сопли полетели в стороны, и он завыл высоким жалобным голоском. В тот же миг к его голосу присоединился и женский крик. Подруге тоже досталось …

Ближе к ночи Вениамин с красными глазами приехал домой, где не застал уже ни супруги, ни ее вещей. После неприятного происшествия с газовым отравлением Редькин с неделю не показывался на работе. Провалялся в депрессивном состоянии дома, пока, наконец, не предстал перед Стоматологом в солнцезащитных очках, скрывающих воспаленные глаза. Ростислав никак не высказался по поводу очков, зато изложил свои планы по поводу одной интересной и возможной сделки. Редькину предложение понравилось, и он производил впечатление соскучившегося по работе человека. Стоматолог решил, что тайм–аут пошел ему на пользу. Он ошибался. В тот же вечер Вениамин набрался спиртного в ресторане и умудрился ткнуть вилкой в попку танцевавшей девушке. Вскричавшая от боли девушка была в этот вечер не одна. Двое парней из ее компании встали из–за столика. В ответ уверенно приподнялся и охмелевший Редькин, которого сначала вынесли из зала и под окрики местного вышибалы « только не здесь!» выкинули на улицу. К удивлению Вениамина парней не остановили его угрозы, и они стали молча выполнять ритуал мстительного избиения его важной персоны.

С опухшим и кровавым лицом он не сразу отошел от побоев, валяясь на снегу. Лишь когда поднялся, заметил, что дубленку ему порвали, и кто–то помочился в его новую норковую шапку. Обезумев от нахлынувших чувств, он помчался звонить из телефонного автомата Ростиславу домой.

Стоматолог приехал на такси довольно быстро. Рассказав, как его избили, Вениамин потребовал от своего охранника ответных действий. Двухметровый гигант зашел в ресторан. Не сильно доверяя монологу Редькина по поводу насильственных действий вражеской стороны, Стоматолог обратился к вышибале. Парень спокойно изложил свою правдивую версию состоявшегося конфликта. Ростислав усмехнулся, когда узнал о причине ссоры. Через пару минут он на улице беседовал с Редькиным, желающим начать военные действия.

– Садись в точилу, я тебя домой отвезу, – предложил Ростик.

– Хрена с два!! – кричал, харкаясь кровавой слюной, Редькин. – Я их сейчас разнесу! Бошки им поотстреляю!

– Давай, – спокойно произнес Стоматолог, – иди и стреляй, а я домой поехал.

Вениамин вытащил обрез из–под сиденья своей восьмерки и помчался в ресторан, но остановился у дверей. Потом вернулся и неубедительным тоном спросил:

– Ты со мной?

– Дела делать, то да, – пожал плечами Ростик. – Если херней страдать, то нет.

– Я херней не страдаю, я так…хочу…так хочу быть крутым.

– Так, что же тебе мешает? – без иронии спросил Стоматолог.

– Я… я боюсь, – ответил Редькин и к своему великому удивлению заплакал.

Иванов опешил и смеяться не стал. Он отобрал у него обрез, закинул в машину размазывающего по лицу сопли пьяного Редькина и повез его домой.

По пути он не проронил ни слова, а наутро написал заявление об уходе.

Стоматолог, сидя в мчавшимся такси, оставил «Домодедово» позади себя. До места встречи с посредником он добирался около полутора часов. На такси и на метро. Наконец, сев на Ярославском вокзале на электричку, Ростислав вышел на одной из станций недалеко от Москвы. На перроне к нему подошел мужчина среднего роста с дипломатом в правой руке и одетым в горчичного цвета пальто. Приметы совпадали.

– Здравствуйте, – незнакомец улыбнулся и протянул руку для приветствия. – Вас трудно с кем перепутать. Можете называть меня Анатолием. Прошу в машину и в путь. Надеюсь, перелет вас не сильно утомил?

– Без проблем, – ответил Ростислав и сел в предложенную девятку.

Когда автомобиль тронулся, Анатолий включил музыку и поинтересовался у Стоматолога, сидевшего рядом с водительским сиденьем:

– Какие пожелания?

– Не курить.

Минут через пятнадцать девятка остановилась перед небольшим двухэтажным домом.

– Прошу. Впереди вкусный обед, а потом деловые обсуждения, – предложил Анатолий.

Незнакомец открыл железную входную дверь своим ключом и, зайдя в прихожую, пригласил войти Стоматолога. Ростислав откликнулся на предложение и вошел в слабоосвещенную прихожую. Пройдя несколько шагов, он услышал стук входной двери и обернулся. Анатолий исчез. Навстречу Ростиславу из темноты вышло четверо вооруженных людей, одетых в темные костюмы и кожаные куртки. В руках у всех были пистолеты с глушителями.

– Лапы вздерни вверх! – скомандовал один из них, и Стоматолог подчинился.

Далее его повели в подвал, находившийся в доме. Там было холодно, точно так же, как и внутри сердечной мышцы Ростислава.

Четыре ствола смотрели в упор на Стоматолога. Он улыбался этим стволам. В лица бойцов Ростислав не вглядывался, ему они были не интересны. У одного из парней во внутреннем кармане зазвонил мобильник. Он открыл телефон–раскладушку и, выслушав несколько предложений, протянул мобилу Стоматологу. Иванов с той же улыбкой, не спеша, поднес аппарат к уху.

– Слушаю, – негромко прохрипел он в трубку.

– Послушай, послушай. Тебе полезно. Узнал меня, мой маленький друг?

– Узнал, – Стоматолога посетила легкая дрожь, с ним разговаривал Прохоров.

– Не слышу вопросов. Хотя и так все ясно, – Вадим Прохоров говорил спокойно, тщательно выговаривая слова. – Ты сейчас умрешь, дружище. Но чисто из уважения к твоим профессиональным данным я хочу тебя просветить. Ты сдохнешь из–за того, что убил моего брата. Помнишь тот портфельчик, который ты передал ему по приказу мудака Золотухина? Портфельчик с адской начинкой. Ты отнял в тот день у меня моего брата, мою ногу и моего телохранителя. Ты украл у меня душевное равновесие. Знаешь, что было самым трудным для меня в эти годы? Не грохнуть тебя, мразь! Каково было видеть твою харю каждый день! Протянуть руку к пистолету или отдать приказ. И все. Но это был бы не я. А я шахматист, стратег. Ты нужен был мне для продолжения банкета. Пришлось немного поиграть и для тебя роль написать. А теперь спектакль окончен, для тебя, во всяком случае. И перед тем, как опустится занавес, знай, что твоего трупа не найдут. Никогда. Ради справедливости поставлю тебя в известность, что ты добросовестно выполнил наш план. Мой и Блудова. Как видишь, странная штука жизнь. С кем я заключаю свои договора! С уродами типа тебя и с ублюдками типа Блудняка!

– Кто из вас первый сожрет друг друга?

– Тянешь время философскими вопросиками? Понимаю. Кстати, я давно уже контролирую народный проект под названием «Слезы мертвеца». Интересная затея. Но ей нужен хороший кукловод. Вы, ребята, слишком отмороженные. Получив картину с собственным изображением, я был заинтригован. Со временем распутал этот клубок, купил вашего человечка, который вскоре займет место Архивиста. Думаю, перспектива у проекта есть. Хватит самодеятельщиной заниматься. Если честно, до сих пор не пойму, на что ты надеялся, работая у меня? Неужели ты думал, что я тебя не раскушу? Каков был твой план?

– А ты у Темы спроси. Он же твой стукач?

– Нет. Не Артем. Как плохо ты думаешь о своем товарище!

– А кто?

– Какое глупое и неотступное любопытство! Ладно. Угрюмов. Сожри это перед смертью, падаль! Это были последние слова, услышанные Стоматологом от Прохорова. В трубке тишина. Но Ростислав все еще делал вид, что слушает собеседника. Он простоял так секунд двадцать, прежде чем у него отобрал мобильник старший из людей Блудова.

– Парни, разрешите один звонок, – спокойно произнес Ростислав, глядя на старшего.

– Обойдешься, – произнес, жуя жвачку тот.

– Я матери звякну и все. Ничего лишнего. Если есть у кого здесь мобила с громкой связью, то вы услышите, что я точно матери адресую звонок. Я понимаю. Межгород. Но за связь заплачу.

Стоматолог достал из кармана брюк наличные и протянул старшему. Возникла пауза.

– Ты же не лох. Нельзя. Не велено, – пробасил старший.

– Да что за хрень, я же не бабу прошу. Матери позвонить. Сам завтра на моем месте можешь оказаться. Я один в семье. Только попрощаться.

– Все. Базар твой свинячий окончен.

– Вот только оскорблять не надо, понял?

– Рот закрой!

– Я сказал без оскорблений.


– Рот закрой, чмо!

– Что за клоуны. Слышь, чувак, у тебя рот сильно большой, много разговариваешь. Смотри, чтоб ничего туда не влетело.

– Валим! – скомандовал старший и с криком обмяк от боли.

Не успели четверо бойцов нажать на спусковые крючки своих пистолетов, как, проявив молниеносную реакцию, двухметровый Ростислав прыгнул в направлении старшего и воткнул указательный палец ему в глаз. Палец вошел до основания, и дико орущий боевик оставшимся глазом видел сквозь свой ужас ледяную усмешку Стоматолога. В ту же долю секунды четыре ствола с глушителями разразились выстрелами. Стоматологу две пули попали в спину, а одна в ногу. Он всем своим весом упал на орущего парня. Они грохнулись наземь. Ростислав накрыл собой бойца. Тот стих. Три боевика рванули по направлению к телам.

– Не стрелять!! – заорал один из них. – Никешу задените!

Они с трудом скинули могучее тело Стоматолога с их товарища. Никеша лежал с окровавленным лицом. Вместо правого глаза зияло пульсирующее кровью отверстие. Левый глаз был открыт до предела данного природой. Никеша умер. Один из боевиков, заметив пулевое отверстие в груди, грязно выругался.

– Абзац! Никешу заодно завалили! – нервно проговорил другой.

– Сука залетная! – закричал третий. – Сука!!

– Что вы за лохи, не пойму! Я же говорил, без оскорблений!!

Все трое с ужасом обернулись на голос. Стоматолог, лежа на спине, с той же ледяной усмешкой из пистолета старшего угостил свинцом каждого. Никого не забыв. Словно по очереди. Слева направо. Все трое объединились с Никешей в походе на тот свет. На полу они лежали буквально друг на друге в кровавой луже, перемешанной с грязью.


Стоматолог громко выдохнул и произнес вслух:

– Братом бы сейчас назвал работягу, который сделал мою кольчужку!

Две пули угодили ему в бронежилет. Третья ныла в правой ноге. Остальные пули остались во вражеских телах. Ростик громко рассмеялся и стал подниматься с пола. Его хохот достиг предела и носился наперегонки с умершим страхом по всей комнате с затхлым воздухом. Он проникал всюду и вырывался вновь на свободу из ушей окровавленных трупов.

Прохоров отключил телефон после «погребального» звонка Стоматологу. Вадим самолично просил об этой услуге Блудова. Блудняк одобрил и дал необходимые указания своим людям, которым и было приказано ликвидировать Ростислава.

Прохоров вздохнул полной грудью и включил телевизор. Поискав интересное на разных каналах, остановился на новостном выпуске. Особое внимание Вадима привлек сюжет о расследовании нашумевшего заказного убийства Арсения Гололобова. Прохоров знал, что широкой аудитории имя этого воротилы мало знакомо, но зато в определенном посвященном кругу последние события вызвали грандиозный переполох и ажиотаж. Ведущая новостей брюнетка с милым личиком заявила о том, что Дмитрий Блудов находится на лечении под усиленной охраной.

" Дима хорошо сыграет свою роль, – заметил про себя Вадим. – От этого зависит его жизнь, да и моя тоже. Нехило…"
План дворцового переворота они составили вместе с Блудовым. Но до этого самое основное было заинтересовать Блудняка, подтолкнуть на рискованный шаг. Данную схему он продумывал не одну неделю, прежде чем набрать номер домашнего телефона Дмитрия. У них состоялся первый разговор, затем второй и третий. Блудняк был осторожен и проявлял сильную подозрительность. Но со временем Прохоров почувствовал, что зацепил его, заинтриговал…

Через неделю после первого звонка Блудов посетил Сибирь. Прохоров отослал в город на день Стоматолога, и столичного гостя на загородную дачу привез Сухоручко. Блудов приехал с самым своим проверенным телохранителем. В Москве об его отъезде в Тюмень никто не знал, даже его горничная. Он продумал и подготовил все до мелочей, впрочем, как всегда.

В тот незабываемый вечер много говорил Вадим. О Блудове. Немного о себе. И о своих планах. Блудняк сидел и, не мигая, смотрел прямо в глаза Прохорову. Вадиму стало не по себе, но он не подал и виду. Потом состоялся оживленный разговор, с самого начала проходивший за плотно закрытыми дверями и наедине.

Блудов согласился с логикой Прохорова. Именно согласился, а не повелся. Он затем диктовал условия и предложил снайперов для Гололобова взять на себя. А уж о своем ангеле–хранителе для точной стрельбы в свою персону он позаботится сам. Прохоров похолодел. План покушения выдвинул Дмитрий. Он, во избежание дальнейших недоразумений сам захотел оказаться в эпицентре событий. Чтобы не было слухов и пересудов, а также обвинений в возможной подготовке покушения. В данном случае, только моральный урод смог бы ему состряпать и предъявить какие–либо обвинения. В идеале подобное мог бы сделать Арсений Гололобов, хорошо знающий Блудняка, но к тому времени он уже будет мертв.

– И вот что, маленький заговорщик, – медленно произнес Блудов. – Хорошо и оч–чень внимательно инструктируй своих снайперов, чтобы не один засранец случайно не попал в меня. В противном случае, тебя порвут здесь, а из твоей башки сделают унитаз. Так что будь собранным и не делай лишних движений.

Прохоров молча кивнул и почувствовал, как у него пересохло в горле. Он был совершенно согласен с Блудовым и не хотел перечить. Вадим был чрезвычайно доволен планом и на самодеятельщину идти и не собирался, как бы ему этого не хотелось.

В ту же ночь Блудняк со своей «серой тенью» вылетел в Москву, а Прохоров на следующее утро обдумывал весь план принятых действий. На счет двух снайперов он не беспокоился. У него был свой палач, которого даже не знал Стоматолог. Это была недавняя связь и бывший кадровый офицер жил в другом городе. Его семью Вадим при удобном случае обеспечил хорошей квартирой и дал денег на раскрутку. Прохоров подобрал военного, когда тот уволился из армии, ни имея даже собственного угла. Вадим Алексеевич всегда владел репутацией хорошего психолога. На самый крайний случай он хотел, чтобы в наличии у него всегда был свой чистильщик. И этот случай настал. В то утро Прохоров позвонил палачу…

Он пил чай с лимоном, когда верный Криворучко привез Ангелину Абрикосову, возлюбленную Прохорова. Вадим от Гели в сексе был без ума, а Абрикосова и понятия не имела, что делит постель с человеком, приказавшим убить ее мужа и бывшего любовника Остальского.

– Где Наполеон моих мыслей, мой бравый солдатик? – радостно вопрошала она, подходя и жадно целуя в губы счастливого Прохорова.


Криворучко, улыбаясь, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Геля с вожделением смотрела на своего любовника.

– Твоя девчонка опять приехала к тебе за новой порцией грязного секса, – шептала на ухо она Вадиму. – Затрахай меня вновь, как в прошлый раз, чтобы я встать не смогла, чтобы колени неделю подгибались…

В то время, когда Прохоров исполнял последнее пожелание Гели Абрикосовой, под Москвой, выбравшийся из подвала Стоматолог перебинтовывал рану на ноге купленным бинтом. Пройдя достаточное расстояние, он зашел в пятиэтажный дом, где почистил свои брюки и пальто, чтобы не привлекать внимание. И выходил из подъезда незнакомого дома со страстным желанием вернуться в родной город. Ростислав вскоре уже направлялся на такси в Домодедово. Превозмогая боль, он сильно сомкнул челюсти и на какое–то время даже задремал… Но боль и в почти бессознательном состоянии не отпускала его. Сквозь черные блики и звонкие голоса незнакомых людей в своем бредовом видении Ростислав увидел Прохорова, разглядывавшего свои оторванные ноги. Затем сквозь туман появился Золотухин и, обильно высморкавшись в грязный платок, сказал не своим голосом: " Как твое ничего, паренек. Показался бы у меня. Посидели. Помянули. Лоб бы еще раз зеленкой покрасили…"
Стоматолог очнулся перед самым аэропортом. Он обильно вспотел, его морозило. Постукивали зубы. Он усилием воли взял себя в руки и улыбнулся.

Прохоров проснулся и приоткрыл глаза. Уже рассвело. Стояло прекрасное солнечное утро. Вадим улыбнулся, он вообще в последнее время очень часто улыбался. Потянувшись, Прохоров снова закрыл глаза. Полежав еще какое–то время в постели, Вадим решился на мужественный поступок подняться с кровати. Вставать не хотелось. Но надо.

Безногий Прохоров сел и машинально дотянулся до тумбочки спального гарнитура. Отсутствие протезов его немного удивило. Протерев глаза, Прохоров осторожно заглянул под кровать. Пусто. Он внимательно оглядел комнату. Тот же результат: протезов нигде не было.


Открылась дверь спальни. У Прохорова что–то скрипнуло в мозгу и усиленно застучало сердце. Дыхание перехватило и запершило в горле. В дверном проеме стоял огромный двухметровый человек и дружелюбно улыбался. Вадим узнал его по улыбке. Стоматолог…

– Вы не эти херовинки ищете, Вадим Алексеевич? – спросил, не переставая улыбаться, Ростислав. Он держал в руках оба протеза.

Прохоров молчал. Он вспотел, и его трясло от холодного пота. Но Вадим не отводил глаз от Стоматолога.

– Не слышу, Вадим, – Ростислав Иванов немного удивился. – Тебе же надо на чем–то скакать. А эти штуковины, по–моему, подойдут. Примерь.

Стоматолог бросил на кровать протезы. Один из них угодил Прохорову прямо в лоб. Вадим сидел, по–прежнему молча, и смотрел куда–то в пол.

– Да что с тобой сегодня? – искренне недоумевал Ростислав, – Не с той ноги встал или приведение увидел? Ну да ладно, надевай свои палки, и тогда поговорим. А я пока чаек поставлю.

Стоматолог вышел и закрыл за собой дверь. Прохоров услышал, как заработал на кухне телевизор. Он быстро надел протезы и подошел к тумбочке. Открыв ее, убедился, что пистолет на месте. С улыбкой он удостоверился в наличие патронов. Сняв оружие с предохранителя, Вадим положил пистолет рядом с собой на кровать и собрался надеть брюки.

В это время Стоматолог, находившийся от дачного дома метрах в пятидесяти, привел взрывные устройства, находившиеся в протезах, в действие. Раздался сильный взрыв. Вылетели все стекла, произошли многочисленные разрушения в доме. У Ростислава заложило уши.

Прохорова разнесло на куски. Его голова закатилась под кровать, словно мячик. И язык как–то странно выглядывал изо рта…

Не мешкая, Стоматолог сел в старый «Москвичонок» и поехал прочь от своих воспоминаний. И дурных, и хороших. Он хотел поставить в этой истории точку.

Прошло несколько месяцев. Стояло знойное лето. В актовом зале заводоуправления царил полумрак. Шторы были задернуты. На собрании организации «Слезы мертвеца» присутствовали все действующие члены. Не было лишь Угрюмова, который внезапно пропал почти с месяц назад. Собрание вел одетый в балахон и с кровавыми слезами на правой щеке Ростислав Иванов. Все присутствующие стояли. Среди них находился живой и невредимый Архивист, его в свое время успел предупредить Стоматолог, который сейчас обращался с речью к собравшимся уже в качестве нового лидера организации:

– Братья! Приходит момент, когда подводишь определенную черту под сделанным. Мы выбрали особый и очень трудный путь. Путь, который нам предстоит пройти вместе. И пройти до конца. Кто–то назовет нас преступниками, а кто–то защитниками. Мы очищали нашу землю от говна, скверны и предательства. И мы не свернем в это страшное время, когда родственники убивают друг друга. Когда сын уничтожает отца, а братья стреляют в дядьев. Наших женщин превращают в товар и втаптывают в грязь, а из людей делают быдло! Трусы кричат, что ничего не происходит. Многое рушится и ломается. Но только не мы. Пока у нас братство, мы вечны, как часть нашего мира и будущего, достойного не всех. Мы в строю!!

Все вскинули вверх руки с горящими факелами, и крики одобрения разорвали тишину, наполнив воздух духом мятежности и неприкрытой борьбы. В сознании каждого звучал голос, идущий из ниоткуда и ведущий в никуда.